Женщины ужасные чистюли, считал я… Проснулся субботним утром, вышел на кухню, на старушек в форточку плюнул, закурил и упал на табурет.
Сразу за газету – впереди ж выходные, а там на последней странице бакалейные котировки из универсама поблизости. Почем нынче водочка, пивко, сельдь иваси, сухарики.
То взлетело, это упало – всё с картинками, цифры крупные. Если скидка, то черным по белому «Скидка!», и старая цена жирно перечёркнута к хуям. Наглядно, понятно, полезно.
Вот поучились бы эти аналитики в телевизоре. А то какие-то кривые ползают, циферки бегают, стрелочки мигают, индексы, волатильность туда- сюда, баррели.
Соберутся эксперты, битый час петушатся, – запутают нашего брата, сами запутаются, а виду не подают, что ни черта не петрят.
А спроси их, отчего наша нефть прежде дорожала, сейчас падает, а бензин один х..й растёт? Не ответят. А я отвечу – потому что пИздят и пиздЯт.
Ладно, сижу читаю, – думаю как составить инвестиционный пОртфель. Куда вложиться, – в ноль пять беленькой и две полторашки пива, или чекушку и три полторашки? Кручу верчу – один хуй недобор выходит! Полупустой портфель, – не вставит. А средств нет.
Придется кредитнуться у Толика соседа, – тот ссуживает. Если этот господин всю кредитную линию сам не всосал.
Тут выходит моя Люся из ванной – вся такая чистая, розоватая такая. Я потянулся поцеловать, а она мне:
– Фу, иди умойся, зубы почисть, животное.
– Умоюсь, – говорю. – Но сперва плесни своей стряпни, кушать хочется. Чего там в кастрюле булькает?
– Пелёнки.
Люся страшная чистюля. Как все женщины, – даже страшненькие. А Люся-то красавица, – даже сынишки нашего сраные пелёнки кипятит.
– Сейчас будет рагу. – погрозила Люся, открыла поваренную книгу и достала весы.
– Зашибись. – отвечаю. – Жги, Высоцкая, я уже на низком старте.
И делаю бутерброд и наливаю стописят, чтоб ближайшие два часа покуда кашеварит, не скучать.
Она аперитив цоп, проглотила и говорит:
– Ни капли, пока не почистишь зубы и не простирнёшь носки! – и, бац! – отправляет кухонным полотенцем в лучший мир зеленую муху. Залетевшую с помойки, нагулявшую на гавне жир.
– Лежат, воняют… – негодует Люся на носки.
Поскребла подмышки и понюхала музыкальные пальцы.
Прелестной ножкой пнула под холодильник муху, а полотенцем, коим расплющила её, протерла основу сезонного рагу – кабачок. Кабачки у тещи на даче пошли, знаешь. Теперь, покуда не отойдёт, будем ходить кабачковой икрой.
В связи с мухой-то, я и заинтересовался Люсиной гигиенической паранойей. Даже оставил котировки «Жигулевского» от которых зависел мой досуг, как человека со средствами. Наблюдаю поверх газеты и отмечаю много интересного, на что раньше ноль внимания…
Трижды мой прекрасный повар достала запавшие в прелестную задницу трусы, и даже, пардон, почесала там… Поковыряла мизинцем в ушках, с интересом разглядывая, что достала, – рук не мыла.
Отерла о полотенце и продолжила приготовлять рагу.
Принялась крошить кабачок, лук, зелень – силос посыпался под ноги. Схватила под раковиной половую тряпку, смела, вытряхнула в мусорное ведро. Лишь ополоснула ручки – без мыла, отёрла тем же полотенцем. Прикрикнула:
– Ты еще тут? Марш в ванную!
Взяла терку и села рядышком натереть морквы: хыр-хыр, хыр- хыр.
– Ой! У-у, хы-хы… – это она ноготь сломала. Захныкала и что соборовавшаяся, предсмертным голоском попросила пилку. Пожалел – принес. Такая травма…
Стала запиливать заусенец, как неопохмелённый поутру слесарь железку. Я аж рассмеялся, а она строго так:
– Давно мучает вопрос…
– Да не бзди, – говорю. – люблю я тебя, люблю.
– Само собой. – ухмыляется она. – Попробовал бы… Я о другом, – если на ногах ногти, то на руках должны быть рукти. А? Ц! – и сама же хохочет. – Ха-ха-ха.
Повеселела и заодно прошлась по всем «руктям». Пилила и сдувала пыль на горку тертой морковки перед ней. Прошлась и по ногам. Протерла пилку пальчиками, сдула…
Морква с ороговевшим хитином пошла в кастрюлю с рагу. Наконец стало понятно странное название блюда…
Пока варево закипало, Люся устроилась с зеркальцем. Пристально вглядывалась и что-то там видела. Стала ковырять лицо. О-о блядь, это такое действо, что неподготовленный решит, что у бабы родовые корчи и ребеночек идёт на четвереньках.
Первое время я реально пугался гримас.
У самой ни прыщика – кожа атлас, замша персика, но она ковыряла и имела успех. Особенно на носу… Надавив пресловутых черных точек, горделиво показала что-то на кончике пальца:
– Во сколько. Картошки хватит тебе нажарить. Ха-ха!
Мне стало нехорошо.
Взяла пинцет и надёргала волос из носу и бровей, аккуратно складывала щетинку на уголок все того же полотенца. Тут за спиной зашипел точно маневровый паровоз – рагу разгулялось и полезло из кастрюли.
Люся схватила тряпицу и принялась махать, сбивая столб пара и приправляя блюдо волосом.
Этого ей показалось мало, и давай хуярить в рагу, что нащупала в шкафу её ручка: перец, тмин, корицу, лимонную кислоту, сухие дрожжи… Рагу так и забурлило, заклокотало!
От шибающих в нос ароматов, повариха звонко чихала и шмыгала в кастрюлю мокротой, довольно приговаривая:
– А-а, хорошо! Никакая зараза не пристанет!
Утерла сопливое рыльце чёртовым полотенцем, вытерла им мою любимую глубокую миску, плеснула варева и приказала:
– Вася, жрать!
Я отложил газету и хотел сказаться сытым, но она стояла передо мною – моя любимая женщина: с расковырянной до горящих пятен рожицей, распухшим носом и детски вздернутыми ниточками бровок и улыбалась хуй знает чему. Наверное, мне… Я взял ложку.
– Так, ты рожу умыл?
– Ладно, ладно, потом…
Налег на фирменное рагу в которое Люся, как говорится, вложила частичку себя. Было очень вкусно, дважды просил у Люсеньки добавки.

Tweet