Мы удобно расположились на диване и девушка тут же водрузила мне на колени свои ножки тридцатьшкольного размера. Я нажал ''Play'' и она жадными глазами впилась в экран. Она всё делала жадно. Говорила, дружила, жила.


Майя Владимировна работала секретарём городского суда и её стол скорее напоминал пункт приёма макулатуры, чем рабочее место. Объём перерабатываемых ею документов ввергал меня в ужас. Я пару раз бывал у неё и видел этот бумажный Эверест. Но природная любовь к порядку и титаническая усидчивость сделали Майю незаменимым помощником. Не думаю, что ей нравилась работа. Скорее успокаивала. Вносила в её бестолковую внутреннюю жизнь иллюзию логики и дисциплины.

В своей параллельной реальности, никак не связанной с юриспруденцией, Майка писала стихи. Она не тешила себя пустыми надеждами о «великом поэтическом будущем», однако справедливо признавала за собой некоторую оригинальность и свойственный только ей стиль.


Едва доставая макушкой мне до груди, энергоёмкостью и энтузиазмом Майка могла переплюнуть любого.

Ни разу в жизни не сидела она ни на какой диете. Ела много и с удовольствием. И при этом обладала очень ладной фигуркой, хотя и несколько миниатюрной. На аккуратном, строго очерченном высокими скулами лице в обрамлении прямых каштановых волос царствовали огромные глазища. Два карих гипнотизёра. Маленький прямой носик, со слегка хищными крыльями ноздрей, говорил о спящем внутри буйном нраве.

Во Франции, в небольшом городке Севр, что в предместьях Парижа, располагается Международное бюро мер и весов. Помимо всего прочего, в его зданиях хранятся иридий-платиновые эталоны килограмма и метра. Рядом с ними должен быть эталон улыбки. Улыбки Майи. Чтобы все человечество имело возможность сравнить свою улыбку с эталоном и устыдиться. Такая это была улыбка.


Майка во что бы то ни стало решила праздновать мой двадцать девятый день рождения. Уговорить меня на выход в свет ей не удалось, но я согласился на скромный домашний ужин и праздничный просмотр фильма.

Большие продуктовые супермаркеты всегда меня угнетали. В отличие от Майки. Пока я еле волочил ноги, угрюмо толкая перед собой тележку, полтора метра Майки мелькали то в одном, то в другом углу, возвращались ко мне с добычей, сгружали её и вновь уносились в толпу покупателей. Один раз я даже немного перепугался за неё. Из холодильника с заморозкой торчали подозрительно знакомые пятки. Я молча потянул за одну. Отфыркиваясь, она выбралась наружу и с победоносным видом повертела передо мной пакетом креветок.

— Снизу самые свежие.

Она стряхнула с волос налипшие льдинки и смеясь добавила:

— На кассу, дядечка, на кассу.


Иногда я задумываюсь о том, какая сила держала нас вместе. Всё-таки я был на пять лет старше. Не занимался творчеством и вёл, вполне себе приземлённую прозаическую жизнь. Считал себя скучным, малопривлекательным субъектом. Тем более странной выглядела наша привязанность. Майка редко говорила о себе, а я не расспрашивал. Захочет — расскажет сама. Но и этих крох, обрывков разговоров было достаточно, чтобы догадаться. Дело в том, что я от неё ничего не требовал. Не пытался изменить или исправить, подчинить или руководить. Я принимал её целиком и полностью. Такой, какая есть. Без оговорок и условий.

Майя искала этого всю жизнь. Тихой гавани, где она могла быть собой. Казалось бы, человеку для спокойствия необходима такая малость — всего-то возможность не притворяться кем-то другим. Но эту малость не купишь «даже за сто тыщ мильонов».

Стоит ли говорить о том, что я любил Майку?
Стоит ли говорить о том, что я её хотел?

Правильно. Не стоит. Я молчал. Но с удивлением отметил, что молчание не тяготит меня. Ни душевных страданий, ни безумных поступков ими вызванных у пациента не наблюдалось. Мы и так были вместе. Мы и так были нужны друг другу. В разговорах ни я, ни Майка никогда не пытались как-то определить наши отношения. Дать им название. Нас обоих устраивал статус-кво. Случайно встретившись на дороге, мы взялись за руки и двинулись дальше вместе. Пока нам было по пути. Честно говоря, я до одури боялся потерять Майку. Риск лишиться светлой радости, которую я приобрёл с её приходом, перевешивал сомнительные приобретения признания.


***

… и напоследок курьёзный случай на радиостанции Екатеринбурга. Ведущий дневного шоу 36 раз подряд пустил в эфир песню группы Pink Floyd “Hey you”. Сотрудникам радиостанции не удалось проникнуть в студию, поскольку ведущий забаррикадировался изнутри. На все уговоры открыть дверь и угрозы увольнения он отвечал громкими выкриками - «No pasaran!» и «Никого нету дома!». Ей богу, с таким человеком я бы сумел подружиться. Это были все новости к этому часу. Я напоминаю, что вы слушаете радио «Беверли». Радио «Беверли» - вперед, за мечтой! Наш эфир продолжает нестареющий хит 95 года от певицы Жени Ланской.
К югу от границы
В небе две птицы
С одним на двоих
Крылом

На запад от солнца
Стена в два оконца
С одним на двоих
Крыльцом...

***

— Мне кажется, я немного лесбиянка.


Я отвернулся от телевизора и посмотрел на Майку. Шутит? Не похоже. На лице виноватая улыбка. Пальцы нервно покручивают простенькое серебряное колечко. Я нажал на паузу и Натали Портман застыла в нелепой балетной позе.

— Рассказывай, — Даррен Аронофски подождёт.

— Я влюбилась в незнакомую мёртвую женщину! — испуганно выпалила
Майка.

А я увидел как в её глазах ярко блеснул солёный хрусталь слез.

— Ты. Влюбилась. В женщину. В мёртвую женщину. — повторил я для себя. Раздельно и с выражением. Чтобы дать время мыслям прийти в порядок.

— В незнакомую ещё, — жалостливо добавила она. Лёд тронулся и я стал
вспоминать, есть ли у меня чистый платок.

Впервые страна услышала о Жене Ланской осенью девяносто четвёртого года. Девятнадцатилетняя певица сама писала музыку и тексты для своих песен. Критики отметили самобытность и яркую образность музыкального материала. В стихах угадывался глубокий философский смысл. Голос Жени выгодно отличался от бесцветных кричалок вульгарных поп-принцесс девяностых. Сильный, но вкрадчивый, мелодичный, но с интригующей, чуть надтреснутой хрипотцой, он сразу завоевал сердца неравнодушных слушателей. Певице прочили прекрасное будущее, а рок тусовка готовилась сделать её своим кумиром. Женя успела записать альбом и дать один сольный концерт.
20 июля 1995 года, сжимая в руке раскрытый зонтик, Женя Ланская шагнула из окна своей квартиры на шестнадцатом этаже этаже. Приехавшие на место специалисты аккуратно упаковали 49 килограмм костей и мяса в непрозрачные полиэтиленовые пакеты. Дворник кооперативного дома два часа отмывал кровь с асфальта. Судмедэксперт не обнаружил следов алкоголя или наркотиков. 27 июля состоялись скромные похороны. Шёл дождь. Мать Жени Ланской стояла у могилы дочери под тем самым зонтом, который абсолютно не пострадал при падении. Майе Владимировне шёл пятый год.

— Я услышала её песню по радио. — Майка сумела унять слёзы и лишь подрагивающие плечи напоминали о недавней истерике, — Ну и как водится, нашла всю информацию о ней в интернете. Её не так уж много. Любительская запись концерта. Два десятка фотографий и короткая биография. Родился, вырос, жил и умер. Типа того. Скачала песни единственного альбома. Нашла на Озоне диск. Понятно — подержанный, зато оригинальный. Скоро должна получить. Но запись я смотрела раз пятнадцать. Ну и влюбилась как дура. Сама не заметила. Когда опомнилась, было уже поздно. Накрыло меня с головой. Теперь вот ощущаю себя инфантильной идиоткой. Разве я не понимаю, как это всё глупо! Но ничего не могу с собой поделать. Ничегошеньки.

Мы сидели на кухне и курили.

— У тебя водка есть? — спросила вдруг Майка.

Я кивнул и полез в холодильник. Разлил по рюмкам успокоительное, поставил в микроволновку, приготовленные накануне ёжики, нарезал огурцы, хлеб и несколько кругляшей сливочной колбасы. На миг задержав дыхание, Майка бабахнула рюмку и тут же затянулась. Докурив, она подцепила вилкой ёжик и с отсутствующим взглядом принялась жевать.

— Два дня назад я была в квартире, где она жила, в той, что на 16 этаже. Маме Жени устроила там музей. Я не удержалась и украла книгу. Сняла её с полки над письменным столом и незаметно сунула в сумку. Как подумаю, что она её читала, листала те же страницы — волоски на руках поднимаются. Это «Затерянный мир» Конан Дойля.

Я вздохнул. С какой стороны не смотри — совершенно безвыходная ситуация. В начале двенадцатого Майка засобиралась домой. Я вызвал такси и она уехала, подарив мне на прощание поцелуй в щеку и терпкое ощущение беспомощности.

На следующий день Майка исчезла. Так же бесследно, как дым от её сигареты.

Но об этом я узнал только через четыре дня. Склонность к неожиданному затворничеству была нормальным агрегатным состоянием Майки, поэтому я не особенно удивлялся, слушая равнодушные гудки телефона. Тревогу забила её старшая сестра Лариса, когда Майка не пришла к ней на юбилей. Дома Ларисе никто не открыл. Она отправилась в городской суд, но там сообщили, что Майя Владимировна уже три дня не появлялась на службе. Тогда Лариса позвонила мне. Мы сидели в кафе около дома, где Майка снимала квартиру.

— Я сообщила в полицию. Тебе, наверное, надо будет сходить к ним. Формальности, понимаешь?

— Я всё сделаю, не переживай.

— Сестра дала мне вторые ключи от квартиры, на всякий случай. Ты сходишь со мной? Надо убедиться, что её нет там.

Я понимал чего боялась Лариса. И тоже не хотел обнаружить холодное тело Майки. Но квартира была пуста. Порядок, который Майя старательно поддерживала дома, только усиливал чувство потери и обречённости. На маленьком столике рядом с торшером лежал «Затерянный мир» Конан Дойля. Тот самый. Я взял его себе. На улице я молча обнял Ларису и мы расстались.

Нагруженный покупками, я присели перекурить на лавочку у подъезда по зимнему времени, свободную от патриархов нашего дома. Облачко сигаретного дыма шустро поднималось к голым ветвям большого старого тополя.
Странно, - я подошёл к дереву. Пальцы нащупали на коре вырезанные кем-то буквы, - Эм.Эм.Эм. Я её так иногда называю. Моя мелкая Майка.

Надо же, курю здесь каждый день почти, а только сегодня заметил.

Их давно вырезали. Дерево потемнело и буквы уже наполовину заросли. Совпадение.


Прошёл уже месяц как Майка исчезла. Как-то я жил всё это время. Моё тело ходило на работу, готовило еду, принимало душ, брилось, одевалось. Рот отвечал на обращённые ко мне вопросы — это мозг услужливо подсовывал давно заученные, стандартные фразы. И никто в целом мире не замечал, что меня там нет. В этом чужом, ненужном теле. Я словно воздушный шарик, привязанный к нему длинной ниткой, болтался где-то позади и отстранённо раскачивался при ходьбе.

Завели уголовное дело по факту пропажи человека. Один раз звонила Лариса. Просила о встрече. Но смотреть в заплаканные, уставшие глаза этой женщины было выше моих сил.

Каждый день я с содроганием следил за выпусками криминальных новостей, и каждый день с облегчением благодарил судьбу, за то, что у моей надежды будет «завтра». Я включал сборник Dire Straits и медленно падал в ненадёжный, зыбкий сон.

Меня разбудил глухой звук. Я открыл глаза и непонимающе уставился на зашторенное окно. Вроде что-то упало... Я посмотрел вниз. На линолеуме лежал «Затерянный мир». Подняв книгу я заметил, что между страниц торчит краешек какой-то плотной бумаги. Это был старый пожелтевший конверт. И на нём, знакомым до боли почерком, аккуратно написано моё имя.

«Привет. Если ты читаешь это письмо, значит догадался забрать книгу и я всё рассчитала правильно. У тебя, наверное, куча вопросов и ты весь извёлся, переживая за меня. Но и у меня самой больше вопросов, чем ответов. А эпистолярный жанр даётся мне с большим трудом. Скажу только, что это шестое письмо, которое я пытаюсь тебе написать. В тот день, когда вернулась от тебя, я сразу уснула. Так была вымотана. Проснулась я уже здесь. Догадываешься? В квартире Ланской 11 июня 1995 года. Тут на стене отрывной календарь висит. Странно, но я сразу поверила — всё происходит на самом деле. Не было ни шока, ни удивления. Только холодное осознание реальности. Я попала в прошлое. Куда так стремилась. Дура. Меня никто не видит. Но я не какой-то там дух, сквозь стены проходить не получается. Пробовала. Просто меня здесь быть не должно, потому и не видят. Повисла между двух пространств. Не тут и не там, у вас. Вечно я вляпаюсь. Зато влюблённость как рукой сняло. Понаблюдала я за этой певицей. Пустая она, как старый высохший колодец в казахских степях. Помнишь те буквы на большом тополе? Это я их вырезала, в тот же день как здесь очутилась. Взяла кухонный нож, пришла к твоему дому и вырезала. Я пока не могу вернуться. Я словно воздушный шарик, привязанный к Ланской длинной ниткой, болтаюсь где-то позади и отстранённо за всем наблюдаю. Что-то держит меня рядом с ней. Все закончится, когда она умрёт. Она расшибётся в лепёшку, ниточка оборвётся и воздушный шарик станет свободным. Если она вдруг передумает прыгать, я сама подам ей зонт и вытолкаю в окно. Пусть полетает, чёртова Мэри Поппинс. Сегодня 12 июля, через неделю я вернусь. К тебе. Только ты очень жди. Жалко, что наша связь односторонняя. Прошлому не пишут писем. Прошлому не дать пинка. Ты главное жди. Потому что я очень по тебе скучаю.
МММ»

Я бережно сложил письмо, убрал его в конверт и вернул книгу на полку.

Сел в кресло и положил руки на колени. Я приготовился ждать.

Tweet