На этих курсах собрали только тех, кому предстояло отслужить последний год. Вернее, дослужить второй год и приняться за третий. В первый же месяц ребята стали получать из дома письма с известием, что их больше не ждут. Сообщали об этом невесты, жёны, подруги, соседи или «доброжелатели». Из нашей роты я первым получил такое письмо. Известие настолько хорошо стукнуло по голове, что Евгеша спросил: «А что это с тобой?» Молча сунул ему письмо. Он коротко взглянул: «Да. Не поздравляю.» Через день что-то подобное получил ещё один, потом второй, третий. И пошло. За пару недель - чуть не половина роты. Слишком уж часто, что-то не то. Потом сообразили: такие письма получают на определённом сроке службы. Наверно, есть такой определённый предел времени, после которого ждать солдата невмоготу. Проверим? У каждого есть знакомый в армии, у друзей такие же. Написали около трёхсот писем, получили больше двух тысяч результатов, обработали по категориям, нарисовали кривые. С интерпретацией были определённые неясности: в армии у нас «несколько больше» двух тысяч человек, данных маловато, существующие не очень презентабельны. Действительно, получивших «письма счастья» оказалось слишком много в одном месте. В обычном подразделении таких в три раза меньше, никто не торопится об этом рассказать. Нет, соответственно, фона. Просто здесь так сложилось. Наш бывший помкомвзвода часто пел под баян: «Я тебя не виню, нелегко ждать три года солдата, а друзьям напишу я, что ты ждать не смогла.» Просто чисто по-человечески «ждать не смогла». Может быть, с ним такое же было, только мы не знали ничего об этом. Ну и если вспомнить, после войны много было песен о не дождавшихся женщинах. Всяких, от матерных до юмористических: «Я был батальонный разведчик, а он писаришка штабной, я был за Расею ответчик, а он спал с моёю женой.»

  Учились мы три месяца, и незадолго до окончания я чуть не вылетел с курсов. Какими были бы последствия, не знаю, но наш ротный словами не бросался, так что…
  Ночью подняли по тревоге и - на стрельбище, ночные стрельбы из личного оружия. Пока отстрелялись, пока то да сё, стало светать и начались стрельбы в противогазе. У Евгеши противогаз одолжил начальник курсов, пострелял и отдал. А пинольный карандаш, оказалось, потерялся. Или выбросил, или ещё что-то. Карандаша не оказалось. Кто с этим делом знаком, знает, что после каждого использования противогаза, особенно зимой, надо пользоваться карандашом. А если его нет, стёкла запотевают, ничего не видать. Я отстрелялся, всё в норме, тут подходит Евгеша: дай противогаз. Он же мне не сказал ничего, а я не спросил ничего. Через некоторое время нас завели в какую-то балку, поступила команда «Газы!» По верху балки зажгли бочки, слезоточивый газ пополз вниз. Я напялил противогаз, а клапана в нём не оказалось. Глаза зарезало, потекли слёзы, в горле режет, состояние отчаянное. Полез вверх, долез, собрался выпрямиться, а какой-то офицер в противогазе толчком ноги отправил меня вниз.
  Очнулся в медсанбате. Командир взвода «обрадовал» меня чёткой перспективой отчисления за нарушения, чуть не приведшие… И так далее. Выписали через пару дней, построили роту. И началось. Вот, мол, почти три года службы, учебка, то да сё, и вот вам, значит. Доверяли, партшкола, а он, значит, и прочее. Отчислить с соответствующей характеристикой.
  Евгеша поднял руку: разрешите добавить по факту происшедшего. И рассказал, почему он вытащил клапан. Начальник курсов сказал, что он в самом деле брал противогаз, только не помнит, у кого конкретно. Это-то понятно, ночь, а нас целый батальон. Так что пролетело без ничего. Ну, если не считать, что несколько дней резь в глазах.
  Несколько дней подряд были экзамены, потом на день отпустили всех в увольнение. А куда идти, к кому? Пошатались по городу, по паре раз сходили в кино. Была мысль сходить в ресторан, просто посидеть по-человечески, но не рискнули. Можно было нарваться на патруль, потому что солдатам и сержантам срочной службы рестораны запрещены.

  После Нового года мы вернулись в свою роту и всё пошло, как прежде. С той небольшой, но очень существенной разницей, что начался третий, то есть, последний год службы. В те времена срок службы засчитывался с первого января. Женечка нам иногда пописывал, но очень уж иногда: работа и вечерняя школа, то есть, как бы подготовительные курсы. Хочет податься в мостостроители, давно хотел.

  В конце весны Гриша Якопсон, с которым мы вместе валялись в лазарете на первом году, попросил помочь. На третьем году он стал старшим сержантом, крепким парнем, большим любителем жёстких спаррингов с группой партнёров. Хотя в рыло так никому и не давал.
..Дело такое, что приезжает Аля. Он точно не знает, но думает, что опять приедет и мама. Это не сочетается, да и надоело так. Если мама приедет, мы должны на вокзале подойти к нему и сказать, что его срочно требует комбат.
  Грише выдали увольнительную на двое суток, он снял номер в гостинице, провёл подготовительную работу с дежурной, которой подарил коробку дорогих конфет, а мы с Кузей попросили увольнительную на два часа, «для решения личных вопросов».
  Когда Гриша с Алей проходили мимо нас, местный мужик радостно заорал: «Гля, Васька, жидок - старший сержант!» Гриша сделал шаг в его сторону, не отпуская Алиной руки, и врезал мужику кулаком в переносицу. Голова мужика мотнулась назад и он тряпкой осел на асфальт. Васька заорал: «Ты чё делаешь, сержант!» Гриша поправил: «Стагший, понял, мужик, стагший сегжант. Тебе всё понятно или тоже объяснить?» Мужик заторопился: «Понял-понял, всё понятно. Только предупреждать надо, а то сразу в рыло.»
  Аля была в восторге: «Гриша, ты стал настоящим мужчиной! Я бы вышла за тебя, если бы ты согласился!» Гриша ответил: «Газбеггёмся. Вон гостиница, она наша на двое суток, идём». Аля кивнула, и они пошли.
  Я сказал Кузе: «Мамы не будет, врубаем реверс.» Мы пошли в казарму.
  Конечно, как мы потом узнали, мама приехала, такая мама не могла не приехать. Просто из «конспирации» ехала в другом вагоне, вышла после Али и видела, как Гриша угостил мужика. Ей поплохело, она посидела на скамеечке, а когда пришла в гостиницу, дежурная сказала, что никаких Якопсонов у них нет, никаких военных, ни старых, ни молодых, ни солдат, ни офицеров не зарегистрировано. И номеров свободных тоже нет. Дежурная отлично отработала коробку дорогих конфет. В полку сказали, что старший сержант Якопсон находится в увольнении на двое суток в пределах расположения гарнизона, а где именно, докладывать не обязан. И поскольку лето ещё не наступило, ночевать в кустах мама не умела, она в тот же день уехала домой. Благо, дом был в трёх часах езды пригородным поездом.
  Собственно, вот и всё о Грише. Потому что дембельнулся он гораздо раньше меня. Знаю только, что он не стал восстанавливаться в педиатрическом. Он так и говорил: да ни за что! Очевидно, должны были столкнуться два характера. Мамы, привыкшей крутить мужем и сыном, и сына, привыкшего отстаивать себя за три года нелёгких спаррингов. Уверен, что победил Гриша.

  Наступило  последнее лето службы. Кому-то, не знаю, стукнуло в голову сделать «дембельскую причёску», то есть, остричься наголо. И – пошло: то один, глядишь, то другой остригся. А некоторые  даже побрили голову. Нас всё время заставляли носить короткие волосы, мы противились, как могли. Так в армии особо не попротивишься. А тут сам взял да и постригся. Старшине это очень не понравилось, налицо демонстрация. «Чего это вы показываете?» - «Мы показываем, товарищ старшина Сергей Степанович, что подходим к важнейшему рубежу своей жизни, после чего наша жизнь уже не будет такой, как до этого.» - сказал Дуйсенбай. Старшина опешил, покрутил головой. «Ну, Кундызбеков, ты вообще…» Что «вообще», старшина не сказал.

  Мы готовили специальные дембельские погоны и сапоги. Дембельские сапоги должны быть только хромовыми и стоить не менее 45 рублей. Говорили, столько стоит полный фугасный выстрел нашей «сотки». Платили нам хорошо и вполне можно накопить, не проблема. Проблемой были погоны. Для изготовления дембельского погона обтягивали чёрным бархатом трафарет для чистки пуговиц асидолом, а чёрный бархат в этой дыре не купить. Ходили слухи, что кое-кто обдирает чёрный бархат с могил. Мы узнали об этом от старшины, который сказал, что за это занятие надо к стенке ставить. К стенке или нет, гадость всё равно, да и ощущение, небось, что на плечах лежит часть могилы. Это тоже. Понемногу всё устроилось. Кому присылали из дома, кое-кто покупал в «Ритуальных услугах». Как-то устраивались.
  Сейчас, по прошествии стольких лет, это кажется немного смешным, но тогда не казалось. Дембельские чемоданы, дембельские погоны и сапоги, дембельские альбомы. Специальных дембельских альбомов мы не готовили, только погоны и сапоги. Скорее всего, в каждой воинской части свои обычаи.

  Подошли отчётные учения, за весенне-летний период обучения. Мы с Дуйсенбаем, Кузей и экипажами обслуживали свои машины, а Кузя отошёл в кустики. Приспичило ему. Проходит время, Кузя не возвращается. Как же его, однако, развезло. Через полчаса пошли поторопить.
  Место, где Кузя сбыл, нашли сразу. Рядом натоптано, ветки поломаны. Кузи нету. Дуйсенбай заявляет, что Кузю похитили. «Пошёл бы ты, Дуся, - говорю, мужики из ЦРУ, да?» Он рассердился: «Сколько раз тебе говорить, не зови меня Дусей.» Когда мы называли его «сокращённым» именем, иногда он злился, иногда –нет. Дуйсенбай заявляет, что я слепой, как все горожане, а он охотник и всё видит. «Ну да, - говорю,- охотник из МГУ. Там у вас на кафедре – все такие охотники. За девками.» Мы знали, что его за эту страсть отчислили, и он пошёл служить. В общем, дело нужное, и то, и то.
  Мы спорим, а тут появляется Кузя. Фингал на весь портрет, губы разбиты, хэбэ в хлам, в руках пистолет и планшет с картами. Начал рассказывать, как закончил свои дела под кустом, принялся застёгивать штаны, а на него набросили мешок и поволокли.
  Не успел он это рассказать, поднялся переполох, орут «строиться!» Стоим мы, Кузя с разбитой мордой тут же. Выходит посредник и говорит, что на офицера соседней части совершено разбойное нападение, разбиты кости лица, украдено табельное оружие, карты с нанесённой обстановкой. Судя по погонам, это сержант вашей части, потому что других с такими погонами рядом нет. Если кто, мол, знает, кто совершил преступление, то…
  Кузя говорит, что это он. Рассказал, как разведка пехоты его украла из-под кустика, доставила к этому лейтенанту, как тот стал хихикать, что вот, дескать, обделались вы, ударная сила, и всё такое. Покажи, значит, на карте, где у вас что. Как положено, раз вляпался. На пенёк карту положил и пистолетом прижал, чтоб ветерком не унесло. Или для антуражу. Кузю этот пистолет привёл в бешенство. И этим пистолетом приложил его по голове, парень с автоматом рядом стоял, его–тоже, взял карты, пистолет и вернулся в родную часть. И всех делов. Доложить о происшествии не успел, вернулся вот только что, перед командой «строиться!»
  Скандал был красивый. Литера этого перевели в другую дивизию, подальше от позора. Наверно, Кузя сокрушил ему всю военную карьеру. Или уж, по крайней мере, надолго замедлил. Героическому Кузе дали отпуск. На Кузю все показывали пальцами, не часто так бывает, что дал по рылу офицеру – и поехал в отпуск на третьем году службы. Поскольку он служил уже третий год, так его по-быстрому после Приказа дембельнули.
  Но это ладно. Был хороший разговор с замполитом. «Как можно, товарищ Кузнецов, бить своего советского офицера по лицу? Вообще офицера.» Кузя говорит, что бил не офицера, а противника. «Но ведь противник условный.» - говорит тот. Кузя отвечает, что он бил условно, настоящего врага уж он заделал бы. «Ну а если бы - товарищ генерал?» - поднял палец замполит. Кузя пожал плечами, какая, мол, разница, можно и генералу заехать, делов-то. Замполиту мало. Ну, а если бы Генеральный Секретарь нашей партии? Тоже? Кузя встал по стойке «смирно!» «Товарищ майор, Генеральный Секретарь нашей партии ни при каких обстоятельствах не станет моим противником, товарищ майор! Разрешите идти, товарищ майор?» Вышел из палатки, закурил и сказал: «Ну что ты скажешь – будешь делать, Медный Лоб на свАЁй лошадЕ.» Это у Кузи одна из песенок была «Ехал он да на сивой на телеге, на скрЕпучАй лошадЕ. Да игого-го-го!»

  Первым из нас поехал домой Евгеша, сдавать экзамены в Алтайский «Политех». Фотографии с надписью «Последний раз в форме.» получили Женька, Дуйсенбай и я. Следующим уехал Женька к себе в Вильнюс сдавать экзамены в строительный. К сентябрю восстановился в МГУ Дуйсенбай.
  В начале сентября вышел приказ Министра Обороны о демобилизации отслуживших свой срок и об очередном призыве на срочную воинскую службу. Долгожданный Приказ для нашего призыва, мой Приказ!
  Как раз в этот день я и подзалетел. Обычный наряд по роте, если бы не принесло пьяного полковника Кулешова, начальника штаба дивизии. Кулешов был известен своей острой нелюбовью к сержантам. Говорили, что его дочь «увёл» сержант. Как полковник ни старался препятствовать, тот на четвёртый - пятый день после дембеля приехал к КПП, забрал её и увёз. Полковник такого допустить не мог, не укладывалось у него в голове: его, полковника (!), дочь – и какой-то, простите, сержант! Он поехал за дочерью, устроил там, говорят, пьяный концерт, а ему, полковнику, говорят, бывший сержант набил морду. С тех пор иногда полковник, напившись, искал какого – нибудь сержанта и снимал с него лычки. И успокаивался до следующего раза. Правда, однажды получил прикладом в лоб от часового, стоявшего на сержантском посту, сильно перебрал полковник в тот раз. (В танковых войсках половина народа сержанты.)
  Так вот, принесло полковника Кулешова и стало ясно, что пришёл мой черёд снимать лычки. Тогда существовала Директива Министра Обороны: разжалованных сержантов технических родов войск и технических специальностей к боевой технике впредь не допускать. Значит, дослуживать придётся в хозвзводе или в караульном взводе рядовым. Да это фиг-то с ним, жалко терять шестнадцать рублей и получать три восемьдесят, как на первом году.
  Полковник сказал, что такого грязного свинарника в казарме он ещё не видел. Он в любом случае содрал бы с меня лычки, поэтому я стал возражать, он стал орать и потянулся рукой к погону. Такой жест демонстративный: лычки долой. Этот жест считается оскорблением, поэтому я вытащил висевший на поясе штык-нож. Он, скотина, всё понял, но предпочёл заорать о нападении.
  Лычки с меня сняли, а поскольку полковник настаивал на трибунале, то была разбираловка, при которой подтвердили, что полковник был пьян и хватался за мой погон. Трибунала не было, но дослуживал в караульном взводе рядовым: через день на ремень, через два на кухню. Это ладно, хуже то, что я автоматически попал в «декабристы», то есть, дембель отодвинулся до декабря.
  Сначала меня отправили на ремонт офицерского клуба вкупе со всеми разжалованными в дивизии, около двадцати человек, точнее не помню. Начальника над нами не поставили и мы валялись целыми днями, отсыпались за всю службу, уходили строем в самоволку, потому что строй на КПП не задерживают. Но вот, странное дело, спать через пару дней надоело, в городе делать было нечего. Тоска от непривычной незанятости. Сдуру сходили на спортплощадку и подзалетели. Просто потому, что при нас не было видно командира, то есть, человека с лычками или звёздами, который распоряжался бы нами. Устроили нам раздолбон и разогнали по караульным взводам и хозвзводам, которым мы были приписаны после снятия лычек. Старшина роты, в которую я попал, ехидно заявил, что домой поеду только 31 декабря после вечерней поверки. Его отношение усугублялось тем, что я смеялся над его «стихами» в ротной стенгазете: «Есть у воина в брюках заветное место, где находится то, что дороже всего. Это место в кармане, в нём фото невесты, что в далёкой Москве дожидает его.» Я говорил, что у меня в брюках в заветном месте совсем другое находится, могу расстегнуть ширинку и показать, что именно. Старшина был большим рифмоплётом, в каждом номере стенгазеты помещал свои «творения». О подвиге красноармейца он сочинил: «Ему сказали, ты умрёшь, а он всё движет, движет ноги.» Это было смешно. Конечно, он злился. По общему сроку если, я служил уже четвёртый год, и естественно, откровенно это демонстрировал перед ним, а старшина что мог сделать? Лишний раз в караул поставить? Так взвод только этим и занимается. Сунул он меня вне очереди на кухню, а с начальником кухни у меня к тому времени установились хорошие отношения, он оказался ленинградцем. Он так и сказал старшине: мой приятель дует уже четвёртый год, отцепись ты от него. Что ещё можно сделать? В увольнение не пустить, так и не прошусь, всё равно идти некуда, не с кем и не к кому. Да и до обещанного старшиной 31 декабря осталось всего ничего в сравнении с прошедшими тремя годами.
  Пришёл приказ Министра Обороны о присвоении мне звания младший лейтенант запаса. Потому что первое офицерское звание присваивает Министр Обороны. Поздравили меня КП, Батя, бывший ротный и бывший старшина прежней роты. Говорили, полковник Кулешов был категорически против, так надо было раньше «телегу гнать», а теперь чего уж. Зато старшину роты буквально перекосило, но он быстро опомнился: «Я таких офицеров видал, и ты, офицер, у меня на цырлах будешь бегать.» А что он мне сделает? Я уже четвёртый год служу, повидал кое - что и кое - что умею. Сказал ему об этом. Конечно, он пузыри стал пускать. Попускал-попускал, ну и всё.
  Правда, командир отделения резко начал ко мне цепляться. Особенно после присвоения мне звания офицера запаса. Так ему это не понравилось! Тем более что у меня не лежала душа считать его командиром. Не только у меня, история появления лычек на его погонах многим была не по душе.
  Он «происходил» из батальона связи, у него со слухом было в норме, а только приём-передача не получались. Никаким образом. И что с ним делать? Помог всё тот же аппендицит, после которого его списали в караульный взвод. Предстоял месяц без физических нагрузок. И опять ему повезло: приехала какая-то комиссия из больших генералов и полковников, из-за которых пройти по летнему лагерю стало буквально невозможно: через каждый шаг команда: «Рота, смирно! Равнение… напра…- нале…!» Через пару дней было приказано давать команду «Смирно!» только при виде генерала. Немного полегчало. Так вот эти большезвёздые генералы – полковники жить в летнем лагере не могли из-за комаров, и жили в дивизионной гостинице, куда и отправили кого-то из того же караульного взвода. Или из хозвзвода, не помню. Прислуживать, бегать вокруг. Не всем это по душе, да и не все могут. Парни не подошли, клиенты были недовольны. Не знаю, чем именно, только вернули их в подразделение через гауптвахту. И послали этого недоучившегося связиста. Он настолько всем понравился, что один из генералов одарил его парой лычек. Это, конечно, хорошо, но какая специальность, он каких войск младший сержант? Разве только караульных. Думаю, он понимал, как к нему относятся сержанты, получившие свои лычки через учебку. Видимо, такое отношение к себе ему надо было как-то скомпенсировать.
  И началось. Принеси, говорит, обед, я не пойду в столовую. И суёт котелки. Поел и снова суёт: «Помой оба! Помой, офицер, не переломишься.» Ну это уж ни в какую, да ещё без «пожалуйста!» Да и то, смотря кому, а уж после слова «офицер»! Вытер его портянкой, лежавшей у него же в тумбочке, парни хихикнули, у них он любовью не пользовался. Затем «принеси ужин»- «помой котелок», «принеси завтрак» - «помой котелок». И пошло-поехало. А портянка всё та же. И вскоре, когда запах плесени перебил все остальные, я объяснил ему, в чём дело: «Нормальные люди говорят «пожалуйста», а слуг у нас в армии нет, понятно, да?» Он попрыгал-попрыгал, жаловаться на меня смешно. «Ты у меня попляшешь!» - «Только вместе с тобой. Тебе ещё служить и служить, у меня четвёртый год пошёл, а у тебя только второй.»
  Конечно, вспоминать об этом неприятно, но это было. Что да, то да. Приходилось защищать свою шкуру всякими способами.

  И только в начале декабря я уехал в Ленинград. Последним из нашего призыва. Да и то, считаю, случай помог. По вечерам генерал часто ходил по подразделениям, настала и наша очередь. Я к нему: «Товарищ гвардии генерал – майор, разрешите обратиться!» Он разрешающе кивнул, и я изложил ему, что закончил вечернюю партшколу, курсы младших лейтенантов запаса, в день Приказа был разжалован полковником Кулешовым (уголки губ генерала слегка приподнялись), весь мой призыв демобилизован два месяца тому назад, я последний. Прошу объяснить, в чём моя вина, если она есть и когда меня демобилизуют. Генерал повернулся к КП: «Отправить домой завтра же!» Тот в ответ: «Товарищ генерал, завтра выходной.» Генерал ему: «Завтра посадить в поезд и доложить об исполнении!» Конечно, КП щёлкнул каблуками: «Есть, посадить в поезд и доложить!» А что ему ещё оставалось?
  Проводить меня пришёл бывший наш ротный старшина Сергей Степанович Арбузов. Кроме всего прочего, не держи зла, служба – не дружба. Конечно, конечно, дело известное. Прощаясь со мной, в вагоне поезда, спросил: «А вот мою шинель тогда кто уделал, помнишь мою шинель?»
  Мне было жалко его, я понимал, что мы поступили по-свински, но уж коли спрашивает… Сказать правду - это как по роже съездить, а он не заработал такого, если честно. За три года службы мы все многое поняли и отношение к старшине изменилось. И у меня уже все документы на руках, я в вагоне, поезд через пару минут отойдёт. Ну и рассказал ему подробно, кто, за что и как. Повторяю, мы поступили по – свински, о чём я ему и сказал. Старшина как-то съёжился, подал мне руку и сказал: «Спасибо за правду. Но на тебя я бы не подумал. Бывай. Счастливо.» Пожали друг другу руки, пожелали друг другу, он вышел из вагона. С этого момента у меня началась совсем иная жизнь.

  Мы были призваны на Алтае, все вернулись по домам.
  С тех пор прошло больше пятидесяти лет, почти шестьдесят. Целая жизнь прошла. За это время мы постепенно перестали переписываться, хотя вначале это казалось невозможным. Некоторые из тех, с кем служил, уже ушли из жизни, к сожалению. В неё постоянно кто-то приходит, из неё постоянно кто-то уходит. Так она устроена, что мы постоянно находим и теряем друзей и подруг. После дембеля я долго искал Муху Аутлова, но так и не нашёл. Буквально растворился парень без остатка и осадка.
  Сейчас много говорят о дедовщине. Мы такого слова даже не слышали. Оно сравнительно новое, появилось, мне кажется, после фильма про старослужащего рядового Дедова, для которого авторы фильма придумали слово «дед». Оттуда, так понимаю, и пошло это слово. У нас молодых солдат называли просто «молодой». Или салага, салабон, салапет. Иногда говорили «зелёный ты ещё». Наш помкомвзвода ещё в первые дни нашей службы сказал: «Услышу слово «салага», узнаю что-нибудь из этого, набью рожу качественно и можете потом жаловаться, так и знайте. Всё!» Конечно, приходилось слышать о «переборах», они были, это безусловно, но массового характера, как при целенаправленном развале армии в предсердюковские и сердюковские времена, они не имели. Слышал про такую «клятву»: я, салага, бритый гусь, я торжественно клянусь сало, масло не рубать, старикам всё отдавать.» Слышал, не более того. Наверняка, где-то к этому принуждали. Не у нас.
  Точно знаю на своём опыте, и это известно всем, что все ЧП в армии от недосмотра за молодыми, в первую очередь, от недосмотра офицеров. От слабой дисциплины, потому что разок тебе попустили, разок ты попустил, а там, глядишь, и ЧП. Армия - место повышенной опасности. Она всегда была такой и всегда будет такой. Везде, в любой стране. Человек приходит в армию, не готовый во всём подчиняться какому-то там сержанту или, тем более, слушать какого-то старослужащего. Пример - наш Толмачёв.
  Ну, никто и не обещал ни разу, будто будет легко «стойко преодолевать тяготы и лишения воинской службы». Просто положено было отслужить срочную. Слово «негодяй» изначально означало парня, не пригодного к воинской службе. Постепенно оно превратилось в ругательство, это говорит о многом. Во многих местах парню и жениться было трудно, если не отслужил срочную.
  Конечно, ходить в узде армейской дисциплины тяжело и очень многим не нравится, это надо иметь призвание. Как у Москаля или Кузылёва. Только известно, что легче всего служится там, где жёсткая дисциплина.
  Молодых учит офицер, сержант и более опытный солдат, старослужащий. Получается, молодой подчиняется, вдобавок ко всему, ещё и старослужащему. К этому готовы не все. Вот и конфликт, если дисциплина слабовата.
  Повторяю, было положено отслужить срочную. Так к этому и относились. Помнится, наши офицеры, прошедшие всю войну, очень сожалели о начавшемся, как они считали, ослаблении дисциплины в войсках. Слабая дисциплина, говорили они – лишняя кровь во время войны. Развал армии, считаю, начали армейские верхи. Другое дело, кому из них это было надо. И почему. Отменили отработку внеочередных нарядов в ночное время, ввели обязательный отпуск, отменили гауптвахту, сократили срок службы до одного года. А помнится, учиться работать со стабилизатором пушки приходилось целый год. Так какой наводчик получится за год службы? Не только наводчик. Отношение к армии стало меняться, дошло, наконец, до Сердюкова.
  И как только дисциплина в армии ослабла, как только офицеры перестают сутками «висеть» над солдатами, так сразу все эти явления и комитеты солдатских матерей (способствующих, я считаю, развалу армии). Если ты не готов к такой службе, незачем тебе становиться офицером, нечего тебе делать в армии. Отслужи положенное – и свободен. Только срочную должны отдубасить все, без всяких исключений. Абсолютно любые дети любых высокопоставленных Толмачёвых. В Конституции это должно быть забито жёстко. И всенепременно должна существовать обязательная срочная служба. При любой, самой контрактной - расконтрактной армии.
  Это моё мнение, и я думаю, что отслужившие срочную службу думают так же. Ты можешь считать эти годы выброшенными из жизни, как считали некоторые и в то время, дело твоё. Отслужи – и думай, как хочешь.
  Было бы невредно, думаю, чтобы никто не мог занимать никаких должностей на государственной службе, не отслужив в армии хотя бы год. Отслуживший два года имел бы право учиться в любом ВУЗ’е, отслуживший три года имел бы право быть зачисленным в любой ВУЗ без экзаменов. И это тоже должно быть забито в Конституции.
  Армия – незабываемая пора моей жизни, скорее всего, не только моей. Я на всю жизнь благодарен ребятам, которые дарили мне свою дружбу в это время. Дружбу, без которой мне было бы куда как тяжелее. Дуйсенбай. Евгеша. Женька. Женечка. Кузя. Мишка. Гиви. Агабай. Москаль.

Tweet