На базарную, бруклинскую, русскую улицу, пестрящую козырьками продуктовых магазинов и фотографиями сексапильных красавиц, рекламирующих Салоны Красоты, в пространстве между двумя овощными магазинами, где расположилась маленькая забегаловка Обжора, каждый день приходил уличный музыкант.
Выглядел он очень комично и был больше похож на клоуна, чем на музыканта.
На нем были короткие и широкие в талии коричневые брюки,которые держались с помощью салатовых подтяжек, такого же, как брюки, коричневого цвета пиджак и белая рубашка, которую сложно было назвать белой.
Весь этот ансамбль завершал черный галстук «бабочка», беспомощно болтающийся на шее.
Каждый день он приходил к Обжоре ровно в десять часов утра, держа в руках старый, потрепанный скрипичный футляр.
Он аккуратно ставил футляр на пол, доставал из него потертую жизнью скрипку, оставляя футляр, изнутри покрытый светло зеленым бархатом, открытым для того, чтобы прохожие бросали туда деньги и начинал играть.
Правда деньги никто не бросал.
Как бы не старался музыкант, но звуки, которые он выводил из расстроенного инструмента, лишь приводили прохожих в расстройтсво и терзали слух.
Было понятно, что музыкант непрофессионален и немного не в себе.
Это ощущение угнетало прохожих и жалость к несчастному, подменялась жгучей ненавистью.
Но музыкант играл не на кого не обращая внимания.
Порой люди останавливались, чтобы понять – зачем этот человек каждый день приходит играть на скрипке, при этом играть не умея?
Так проходил день за днем.
Резиденты русской улицы привыкли к странному скрипачу, как люди привыкают к старым домашним тапочкам, с которыми никак не желают расставаться, не смотря на скудность их состояния.
Люди даже начали подавать Скипачу, тем самым, приняв его в лоно Бруклинской Русскоязычной семьи.
В тот июньский жаркий день все было по прежднему, не считая угнетающей Нью Йоркской погоды – обливаясь потом, с заилипшими к спинам рубашками, перебегая из одного кондиционированного помещения в другое, пробегали измученные жарой люди.
На улице, невзирая на пакости погоды, как обычно,одетый в пошарпанный костюм с салатовыми подтяжками, Скрипач пытался вытянуть очередной правильный звук из своей измученной растроенной подружки.
Вдруг, он перестал играть.
Лицо его исказилось, не то от ужаса, не то от страха.
- Миша! – громко кринул он в след молодому человеку, проходившему мимо.
Молодой Человек остановился и машинально обернулся.
- Это Вы мне? – спросил он Скрипача.
Тот же час Скрипач рванул со своего места и, стрелой, подлетел к Молодому Человеку.
- Миша! Миша! Миша, мой мальчик! Как же я долго ждал тебя! Они говорили, а я верил! Я верил! – нес околесицу Скрипач, гладя руками лицо Молодого Человека, чем доставлял тому сильное неудобство.
- Кто Вы? – спросил Молодой Человек, отстраняя руки Скрипача.
- Миша! Миша!Мишенька! Живой! – повторял Скрипач. По его измученному морщинами лицу катились крупные слезы.
- Вы меня с кем то путаете. Я не Миша. Меня зовут Алекс – стеснительно отвечал Молодой Человек, - А кто Миша? Кем он Вам приходится? Он Ваш родственник? –из вежливости поинтересовался он.
Скрипач перестал плакать.
Его лицо окаменело.
Взгляд снова стал привычно безразличным.
- Миша очень хотел научиться играть на скрипке – ответил он смотря куда то вдаль.
Больше ничего не говоря, он вернулся на прежднее место и продолжил играть.
Улица жила своей жизнью.
Искаженные жарой лица, нервные водители грузовиков, неудобно припарковавшие монстров и создававшие траффик.
Владелец овощного магазина Изя, как на Восточном Рынке, громко, рекламирующий свой товар.
И корявые, терзающие слух звуки скрипки, в которых редкий человек мог различить крик Раненой Души.

Dennis Liba ©

Tweet