Так и в паспорте значилось: Опьяна Бернадская. Пьяна. Пьянка Бермудская, как мы ее прозвали, последние люди в фирме. Она убила фирму, и хозяин этому радовался, как радуются те, кто прыгают из окон под ЛСД.
Приехала с Украины, говорит, что сбежала от СБУ. Пиздит. Всё, что ни скажет, всё пиздёжь. Первая в мире женщина пиздобол.
Не говорят же пиздоболка, говорят пиздобол, потому что страсть пиздеть на каждом слове и без продыху водится только за мужчинами. Следовало думать, что Опьяна транс, но таких красивых трансов не бывает. Когда родится тот хирург, который сконструирует из мужика что-то похожее на Опьяну, можно будет без сожалений взрывать этот мир ядерными бомбами. Бог простит.
Опьяна носила косу до жопы. Я думал, что в косе спрятан шланг, и по вечерам Опьяна заправляет его в жопу, чтобы голова пополнялась для следующего дня свежим говном.
- Иначе откуда столько говна в ее башке? - говорил я Кате, принимаясь мять ее ступни. – Представляешь, с тех пор, как ты уволилась, она стала стонать еще громче. Чтобы не слышать её стоны, я на полную врубаю «Айронмейден» или убегаю, не одевшись, курить. Сейчас погода, сама знаешь, какая: то мороз, то ледяной дождь, но Пьянка будто не понимает.
Катя знала, о чем я, и смеялась.
- Сидит-сидит, пиздит про то, как она собирала первое ополчение на Донбассе, и вдруг начинает потягиваться. И начинает стонать, как в порно. Если при тебе были только короткие попискивания, то теперь это долгие стоны.
Я правду рассказывал. При Кате Опьяна только позевала и мяукала после зевка, а после Кати она начала потягиваться и долго, не меньше минуты, стонать. В порно так стонут, когда ебут туда и туда.
- Зачем это она? – не понимала Катя.
- Никто не скажет. Она, наверное, думает, что всякий раз у нас подымаются хуи, но на самом деле мы все – три мужика нас осталось в фирме, -  вот-вот сделаемся импотентами из-за ее стонов.
Катя сидела в кресле, а я на полу, на коленях. Она провела босой ногой между моих ног, и там ей решительно ответило.
- Преувеличиваешь, - сказала она.
- Ты обращала внимание, что всё прошлое лето Пьянка носила только закрытую обувь? Даже в пекло она не приходила в босоножках. Я боюсь тех женщин, которые скрывают свои ноги. Они будто скрывают какую-то скверну, вроде сифилиса. Если бы случилось, что я сделал массаж ног Опьяне – этого, конечно, не может случиться, как не может случиться со мной педерастии, - так вот если бы я сделал ей массаж, то потом никаким мылом я не смыл бы с рук потную, мужицкую вонёту. Есть бы не смог. Сдох от обезвоживания, потому что бесконечно блевал бы.
- Фу тебя! Меня саму затошнило. Не говори больше.
Не говорить… Я стянул Катю с кресла на пол и вынул её неистовую и честную в своей неистовости из самой себя. Как лису из норы.
Ведь не бывает прозрачных, как алмазы, женщин, все они замутненные, и потому для познания их нам важно забираться к ним внутрь. До сердца оттуда далеко, хоть естественным, хоть неестественным путем, но все равно интересно и волнительно. В самое сердце можно только ножом.
Остыли, продышались, сходили выпить. Я пил без затей водку, а Катя сухое красное.
- Если бы не Опьяна, то директором стала бы я.
- Не стала бы.
- Это почему?
- Потому что Смирнова.
- Ну и что?
- Смирновы всюду. Они начальники в пожарках, ментовках, в армии, они депутаты и председатели дум, но они все мужчины. Женщины с такой фамилией если и становятся где-то главными, то редко и провально.
- А Бернадская?
- С ней всё нормально.
- И то нормально, что она написала график закрытия фирмы, которая до нее работала двадцать пять лет? Мы первое в регионе рекламное агентство, первое по счету и такое же по качеству все эти годы, а тут ба-бах – график закрытия!
- Ты говоришь про двадцать пять лет, будто работала в фирме с самого начала, но тебе ведь самой столько же. Не убивайся ты так.
- Буду убиваться! Я без работы осталась из-за этой Пьянки. Она прибрала себе всю нашу и мою, в том числе, клиентскую базу, накрутила неподъемные планы, обложила всех нас штрафами, и теперь кайфует. А я без копейки на улицу вышла и еще осталась должна фирме, потому что последние три месяца в минус работала. Это что вообще? Получать зарплату меньше ноля!
Катя рыдала, и я не пытался утешить ее. Я хотя и продолжал работать, но тоже в минус, а вечернее вино и закуску покупал на те деньги, что оставались на карте с доопьяновских времен.
- Милый мой, объясни, у тебя это всегда хорошо выходит. Почему хозяин поверил Пьянке? Она ведь в первую очередь разоряет его самого. Почему мы видим, что Пьянка разрушает, а он не видит? В тех же больницах не пишут графики смерти для пациентов и лечат не по графикам смерти.
- Я завтра поговорю с ней, всё выскажу и потребую ответить на все вопросы.
- Да ну тебя, - Катя смотрела сквозь слезы и хмель. Они, как сильные линзы, увеличивали в глазах отчаяние, которое походило на двух трупных жуков.
Опьяна смотрела по-другому. Глаза ее всегда сверкали, как у свидетеля Иеговы или расправы над заклятым врагом. И говорила она тоже, как сектант; на одной тональности и сквозь улыбку.
Уходя от Кати, я взял с кухни нож в пластмассовых ножнах. Мой водочный хмель перестал сам по себе работать на удовольствие, а гнал меня искать это удовольствие вовне и добывать его руками.
Где живет Опьяна, я знал. Помогал ей однажды грузить новую мебель. Знал я также, что живет она одна, без ёбаря и без ебарихи, соответственно.
Дом ее стоял на краю улицы, где любили селиться торгаши и бандиты, ставшие торгашами. Немецкая овчарка узнала меня и устроила мне слюнявое нападение. Не зря я тогда игрался с ней, катая ее по снегу.
Дверь в дом оказалась незапертой. Я приотворил ее и замер, испугавшись не того, чтобы нашуметь, а шума. Из глубины дома неслись стоны.
Опьяна в трусах и бюстгальтере сидела перед двумя мониторами, на одном из которых шло кино про то, как черное тело мужчины лазит в белое тело женщины, а на другом дрожала диаграмма эквалайзера. Перед Опьяной стоял тоненький микрофон, а на голове у нее громоздились наушники. Она заметила в мониторах блик, оглянулась, выскочила из-за стола, а я… увидев ее голые ноги, отступил обратно за порог комнаты.
Пальцы на её ногах криво наползали один на другой и ногти на них росли коричневые и глубоко неровные, как кора дуба. Кожа ног тоже походила на древесную кору и только выше колен она начинала выравниваться и белеть.
- Это потому, что я водная, а не земная, - сказала Опьяна, приглашая меня рукой зайти обратно в комнату. – Мне приходится ступать по земле и от нее такое действие. Земля старит, показывает, как я есть.
- Ты кто? – шепнул я.
- Раз ты меня увидел, скрывать не стану. Я сирена. Ну, ты знаешь, в школе ведь читал греческие мифы. Вот, порно озвучиваю, - она показала на мониторы. – Платят крохи, но мне главное связки разрабатывать, иначе от земного воздуха и они состарятся. Мне четыре тысячи лет.
«Не, это не пиздобол, эти больная на голову», - подумал я и сунул на всякий случай руку в карман.
- Наша колония жила в Керченском проливе с тех пор, как в Керчь приплыли первые греки. Их жрецы тогда уманили нас из Средиземного моря и под вечным заклятием оставили нас между Азовским и Черным морями. Две с половиной тысячи лет мы не знали беспокойства, а тут мост начали строить. Уплыть нельзя – заклятие, ну мы и вышли на сушу.
- И сколько вас?
- Тысяч пять-шесть.
- А все такие вредные, как ты?
- Я не вредная! Я просто делаю то, что хочет сам хозяин фирмы. У вас сейчас в стране богатые стремятся к разрушению. Он бы и без меня угробил фирму, чтобы потом голосить про кризис и виноватую власть. В этом он и такие, как он, находят наслаждение, а уж мы, сирены, умеем петь в уши. Вам, быдлу, я рассказывала про ополчение на Донбассе, а хозяину вашему про то, как на Майдане заправляла.
- Да ни хуя ты не умеешь пиздеть! – я вынул из кармана нож. – Еще раз спрашиваю: кто ты?
Она шагнула ко мне навстречу и стремительно поцеловала. Вернее, лизнула между губ.
- Тьфу, бля! – зарычал было я и прислушался к своему рту: в нем зашипело и защелкало, как от разгрызенной конфеты-шипучки.
- Это чтобы ты не захотел рассказывать обо мне, - улыбнулась Опьяна.
Я поводил по рту языком и почувствовал, что рот, в самом деле, наполняется каким-то крошевом. Это с треском рассыпались зубы. Сплевывать их осколки было больно. Я пускал длинные слюни и мычал. Через минуту на дёснах у меня остались только оголенные нервы.
- Уходи и не болтай, - рассмеялась Опьяна.
Я ушёл. Сейчас вот пишу всем вам. Врачи намучились со мной. Под общим наркозом чистили дёсны.
Опьяна сбежала тогда. Прошу МАКСИМАЛЬНЫЙ РЕПОСТ!!!!! Если кто-нибудь узнает, где она, напишите мне в личку.

Tweet