Квартира, которую я снял за смешную цену, тем странным сентябрём в Ялте на Московской улице, на поверку оказалась смежной «двушкой», хотя приставленный ко мне риелтор, с хитро вздернутой  обесцвеченной бровью, отчего-то твердо называл ее «однушкой». Так уж повелось у них «ялтовчан»…
      Предстоящий отпуск грел загнанную столичной суетой душу двадцатью пятью сутками сущего безделья. Сулил оздоровление, как физическое, так и психическое. Да и могло ли быть иначе? Небо, цвета отполированного сапфирина - окрыляло! Солоноватый запах близкого моря, так замысловато перемешанный со смолистым ароматом хвои красавцев кипарисов - пьянил, пробуждая спящие желания.
    Диковинные жителю центральной части России лавровые, оливковые, сандаловые дерева, стучащиеся от легкого ветерка каждое утро в окно, вводили сознание в запредельный мир сказки...
    Всё это субтропическое изобилие вселяло надежду на лучшее, крепило изрядно подорванную за сорок лет веру в жизнь, которая по уверению мудрецов должна быть прекрасна несмотря ни на что.
    План отдыха был немудрён. Ранним утром - легкий завтрак, купание в морской волне. Затем плотный комплексный обед в одном из ялтинских ресторанов. После полуторачасовой сон в почти антикварном кресле-качалке на просторной лоджии. А там, ближе к вечеру, в кафе «Садко» ожидал обильный полдник, где пирожное «Черный принц», залитое чашкой, другой зеленого чая Лю Ань Гуа Пянь, неизменно внушает обоим полушариям мозга, что единственная радость в жизни после сорока лет – еда.
    По выходу из кафе не возбранялась неспешная прогулка восвояси, когда по Московской, когда по Киевской, а по возвращению просмотр украинских телепередач. Последние издавна вселяли в меня некий болезненный оптимизм, то ли от того, что я мало понимал «мову» и от души смеялся своеобразным трактовкам некоторых русских слов, то ли от того, что сам украинский язык по своей природе был куда более напевным, чем русский, и этой самой напевностью позитивистски услаждал слух.
    И наконец вечером (что особенно грело) предстояло обязательное принятие местного алкоголя в виде ялтинского «Магарача» или массандровского «Хереса» плюс медитативное созерцание мельтешащих повсюду женских нижних конечностей.
    Так бы оно, скорее всего и произошло, если бы не обстоятельства, неожиданно свалившиеся на меня сразу же, как я ступил задёшево купленными на местном рынке сланцами в предоставленную мне квартиру.
    Расплатившись в коридоре с тем самым, немного странноватым риелтором я вошел в зал. Со стороны свободной от мебели стены мне сразу же послышался глухой, неопределённого пола голос. Его тембр был даже не альтовый, а контральтовый, к тому же скрипучий, наделённый легкой тремолической дрожью. Недолго размышляя, я убедил себя, что это голос старика, а не старухи. Уж больно он был не высок и по тесситуре более подходил к мужским голосам, ну, или же мне просто хотелось в это верить.
    Женоголосый «старик» что-то безудержно бормотал, будто исповедовался, а местами поучал своего безропотного собеседника. Собеседник же упорно не отзывался.
      Переведя дух, я решил, что невидимый болтун, либо законченный сумасшедший и разговаривает сам с собой, либо общается с домашним животным, вроде собаки или кошки. Предполагаемое животное в один миг вызвало жалость, потому как увещевания «хозяина» выходили настолько длинными, эмоциональными и даже хамоватыми, что воображаемый, к примеру, кот, выглядел героическим слушателем, достойным множества похвал и вкусных наград.
    Смысл этих рассказов понять было сложно. Стена, разделявшая меня с разговорчивым соседом, скрадывала артикуляцию и дикцию. Но постепенно мой слух заметно окреп, приноровился и я сумел кое-что разобрать:
  - Опять ничего не съел! Разогревать больше не буду!  - вкрадчиво говорил голос.
  Или:
    -  Молчишь всё?! Хоть бы слово сказал…
      Поставив вещи и немного оглядевшись в новом  жилище, я решил более не услаждать себя соседскими бреднями и пойти прогуляться в город. Уж больно давно я ждал этого дня. Хотелось тотального расслабления, примитивного безделья, возведенной в культ лени.
    А город кипел и все то, что я мечтал увидеть, почувствовать, выплеснулось, а затем и накрыло меня девятибалльной волной.
    Здесь смешалось всё: фруктовый коктейль запахов, доносящийся с рынка, передвижение людей разного окраса и калибра, ненавязчиво шумящая, будто подгоняющая отдыхающих к морю, река Дерекойка. Гривны, рубли, доллары, дымящаяся кукуруза, сахарная вата. Извечно дорогой инжир, дешёвая пемза. Плачущие по поводу и без, дети. Такси разных пород, вездесущие таксисты, готовые отвезти тебя хоть на обратную сторону Луны. Предлагаемый повсюду самодельный коньяк, домашние вина и прилагающийся к ним суджук с бастурмой…
    Я брел по дорогам воспаленной Ялты, рассеяно смотрел по сторонам, укрепляясь в мысли, что всё это закипающее курортное безумие приобрело огромное значение лишь от того, что совсем рядом, огромным затаившимся зверем, распластав во все части света гигантские члены, лежало море.
    «О, Господи – чуть не воскликнул я, пропуская сквозь себя пряную ялтинскую суету, - как же я решился отдать себя на растерзание этому городу?! Все-таки риск – благородное дело!»
    Прошло полтора часа. Удостоверившись, что все мои мечты и фантазии вполне реальны, я, уставший и счастливый возвратился домой. Не успев пригубить бокал, только что купленного по дороге хереса, я вновь услышал знакомый голос:
    - Сегодня будет прохладно, да и дождь ночью обещали… Одетым поспишь… Как же я вымоталась с тобой…
    «Старуха! - чуть не воскликнул я, расслышав вполне чётко предпоследнее слово, - ничего себе! Так вот оно как! Старуха…
    Почему меня это так взволновало, я и теперь с трудом могу объяснить, но видимо неожиданное маленькое открытие давало отгадку еще не загаданной временем загадке.
    Далее раздался довольно сильный удар чего-то тяжелого об пол.
  - Какой же ты грузный! Укрою тебя! – едва слышно прокряхтела она, - плед твой любимый, клетчатый… Помнишь, как покупали его в Киеве?
  «Бедняжка, - рассуждал я, -  должно быть это муж, скорее всего парализованный… О, Господи!»
Но вскоре мои рассуждения прервал поток старушечьего негодования:
    - А в Киеве- то, как мне нервы трепал? Помнишь? Весь Крещатик обглазел! Выпить ему хотелось! Сколько можно!? Не могу, прям! Тварь! Алконавт! Чего глаза опустил, стыдно поди? Гадёныш, пей вот теперь! Что, не лезет?!
    Неожиданно всё прекратилось. Старуха замолкла и тишина, возникшая внезапно, оглушила меня, заставив чуть вздрогнуть. Я подошел к стене и тихонько постучал. Как я и предполагал, межкомнатная перегородка оказалась гипсокартонной, от того и такая слышимость, от того и такая цена, от того и такая хитрая бровь у риелтора.
    Дни отдыха потекли непрерывной чередой и если бы не словоохотливая соседка, я чувствовал бы себя вполне сносно. Но старуха существовала и почти весь день так или иначе напоминала о себе. Ее голос не умолкающей радиоточкой постоянно что-то бубнил. К тому же непрерывные шорохи и стуки, рождающие в моей голове неприличные догадки, изрядно травмировали и без того потрепанную столичной жизнью психику.
    Где-то ближе к середине отпуска в одной из многочисленных старушечьих исповедей я наконец-то услышал имя немого собеседника. Звали его Васенька. После такой новости мной овладело почти детское любопытство. Я во что бы то ни стало захотел взглянуть, как на Васеньку, так и на его мифическую хозяйку. И совсем скоро, наполовину мое желание исполнилось.
    Как-то в один из дней, с энтузиазмом запекая в духовке парную телятину, я с досадой обнаружил, что по нерасторопности забыл купить приправу. В квартире не нашлось ни перца, ни тем более зиры и барбариса. К счастью, напротив кухонного окна росло развесистое лавровое дерево. Выглянув наружу дабы сорвать пару-тройку душистых листочков, я увидел, как из соседнего окна торчит голова пожилой женщины. Не возникло и тени сомнения, что это она.
    Приобретенный загар, гастрономическая пресыщенность, а вместе с ними пришедшая уверенность в том, что программа-минимум, хотя и со скрипом, но выполнена, позволяли мне посвятить пару дней знакомству с надоевшей соседкой. Зная, что пожилые люди встают ни свет ни заря, я решил последовать их примеру и подняться с постели чуть раньше обычного.
    По моим визуальным расчетам старухина квартира находилась в соседнем подъезде, туда-то я и отправился с утра пораньше. Взобравшись на третий этаж, мой нос уловил какой-то едкий специфический запах. Чем пахло в действительности, разобрать было сложно  - нечто среднее между запахом лекарств и химикатов. Подойдя ближе к подозреваемой двери, которая, кстати, оказалась металлической, я почувствовал, как запах усилился. В один миг мной овладела спонтанная смелость и я что есть силы нажал на звонок. Увы, звонок не работал. Пришлось довольно сильно постучать. На мой стук за дверью послышались вялые шорохи, но спустя  минуту они резко, как по команде, прекратились и все последующие стуки не получили даже малейшего отклика. Минут пять я нервно курил около злосчастной двери, пытаясь разгадать природу странного запаха, но не найдя объяснения вернулся к себе.
    Где-то ближе к обеду этого же дня, в состоянии глубокой подавленности я стоял в кухне у открытой форточки. Рассеянным взором смотрел на редких, снующих по двору кошек. Тот утренний запашок и непрестанная старушечья болтовня не выходили из головы... Как вдруг подъездная дверь громко хлопнула и в безлюдный двор твердой поступью вошла она. Ошибиться было сложно: лицо, которое совсем недавно торчало из соседского окошка, полностью совпадало с лицом появившейся женщины. В ее руках находился небольшой газетный сверток. В некой нерешительности или, скорее, растерянности старуха (хотя таковой назвать ее было сложно) стояла посреди двора, и, казалось, кого-то тихо звала. Через несколько мгновений на зов прибежало полдюжины кошек, которым и предназначалось содержимое свертка. Покормив четвероногих, она еще несколько минут пробыла во дворе и вскоре уже неспешным шагом пошла обратно.
    Внешний облик старухи показался мне малоинтересным. Это была обычная женщина лет шестидесяти пяти, с коротко стриженными, зализанными назад седыми волосами. Выражение ее лица сочетало необъяснимую растерянность и в тоже время строгость. Из особых примет, можно было выделить, пожалуй, несвойственную ее возрасту стать и стройность. Глядя на старуху, складывалось впечатление, что она стоит не во дворе, а, как минимум на танцплощадке.
      Спускаться снова вниз стало лень да и чтобы я сказал ей? Посетовал бы на ее вечные разговоры, пригрозил или еще что-то в этом роде? Всё, пришедшее мне на тот момент в голову в одно мгновение показалось неубедительным и бесполезным.
      Вторая половина отпуска постепенно становилась обузой. Наступил момент, когда я чуть было не решился сменить квартиру. Старухины бредни поступательно подрывали мою психику. Дошло до того, что своим спальным местом пришлось избрать кухню, (вторая комната была заперта), хотя и там старушечий голос великолепно прослушивался. Любопытство, которое еще недавно овладевало мной, бесследно улетучилось. На его смену пришли: раздражение, апатия, а в последние дни и депрессия. Мне стало без преувеличения все равно, что творится за тонкой перегородкой, гордо называемой стеной. В конце концов, где-то в глубине души я ощутил смирение и с тем, что мой так ожидаемый отпуск пропал по чем зря.
    Но неожиданно случилось то, чего я еще недавно желал с нетерпением.
    Должен пояснить, что мои последние дни пребывания в Ялте были отмечены прогрессирующим пьянством, если не сказать, алкоголизмом. Я бессовестно пил, потому как мечты, надежды, фантазии в ожидаемом качестве упорно не сбывались, и необходимо было хоть чем-то скрасить унылое существование. Как-то в один из таких дней, возвращаясь восвояси в изрядном подпитии, я наткнулся на свою соседку, мирно сидящую на лавочке во дворе. Мысль о том, что ее квартира, скорее всего, осталось не запертой (так поступали многие местные жители, ненадолго выходя во двор) пришла мгновенно. К тому же, при взгляде на старуху в ее руках не обнаруживалось ничего напоминающего ключей, да и карманов на ее халате не нашлось. Я быстро зашагал по направлению к подъезду, поднялся на нужный этаж и приятно удивился силе собственной  интуиции. Металлическая дверь была чуть приоткрыта. Вряд ли бы я осмелился войти, не будь подшофе. В итоге, именно алкоголь сыграл в этой истории решающую роль.
    Навстречу боязливой походкой, подметая брюхом паркет, вышел огромный жирный кот. Он был настолько толст и неуклюж, что мне стало его жаль.
  - Ах вот с кем болтает старая грымза! – пугаясь собственного голоса, рассмеялся я.
    Кот не обратил на мою реплику ровно никакого внимания, чуть покосился на приоткрытую дверь и  теперь отчего-то с важным видом прошёл в кухню. Я уже собрался выйти вон, когда мой взгляд случайно упал на кресло, выглядывающее из большой комнаты. В кресле, спиной ко мне сидел человек. Его голова, облачённая в густой, ярко-коричневый парик была опущена и чуть наклонена в сторону. Рядом, на большом трюмо валялись какие-то тряпки и довольно объемные склянки с надписями «Цинк» и «Формалин». Я подумал, что человек, скорее всего и есть парализованный муж, который теперь спит.
    - Добрый вечер! – нарочито громко произнес я, – у вас дверь не заперта…
    Человек не отозвался. Я еще раз сказал тоже самое, для верности заливисто прокашлялся и осмелился пройти в комнату.
    Сидящим в кресле оказался мертвец, а точнее, засушенный труп старика. Его рубашка была почти до пояса расстегнута, а на потемневшей, точно промасленной коже виднелись крупные небрежные стежки, сделанные, по моим догадкам, нерадивыми патологоанатомами одного из ялтинских моргов. Глаза были открыты, но в глазницах располагались, выточенные из бледно-зеленого оникса небольшие шарики, те самые, которые в изобилии продаются на многочисленных курортных лотках. В шариках зловеще отражался электрический свет, падающий от стоящего рядом торшера, отчего взгляд старика походил на взгляд фараонов изображенных на египетских гробницах.
    – Бывает же…. Отдых удался! – съязвил я.
    Старик, казалось, смотрел на меня отрешённым и в тоже время вопрошающим взглядом. Будто выражал легкое недовольство моему вторжению. А я как вкопанный стоял рядом, словно под гипнозом его каменных очей, боясь не то что пошевелиться, а даже моргнуть. И конечно не мудрено, что не услышал, как в прихожей хлопнула дверь…
    - Ну что, хорош, Васенька-то? – разорвавшейся петардой раздался, ставший почти родным, голос старухи.
    Я вздрогнул, но пытаясь сохранить самообладание, медленно поднял голову и утвердительно кивнул. Странное состояние овладело мной. Вместо того чтобы испугаться и поскорее уйти, мне пришло в голову принять правила игры вездесущей старухи.
    - Это еще что! – по-свойски продолжала она, вытаскивая ключ из замочной скважины, – полгода назад был куда свежее, да и рука еще не оторвалась. Сама виновата! С кресла на диван, с дивана в ванну… Может, передержала ненароком… Хотя, вроде, все по правилам делала… Хочешь ведь, как лучше… Да Вы садитесь… Сейчас чай пить будем…
    Пока старуха копошилась в кухне, я мельком взглянул на руки Васеньки. И, впрямь, к моему удивлению, правая ладонь отсутствовала. Мало того, рукав рубашки проминался по всей длине. Вскоре, мы сидели втроем за круглым, сделанным из светло-коричневого шпона столом, с негласным намерением пить чай. Запах формалина и цинка, доносившийся с трюмо сеял упадническое настроение и страх, а приторная улыбка хозяйки подчеркивала несуразность ситуации.
    - Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая? –  читая мои мысли, застенчиво произнесла она, – Васенька опроверг бы ваши недостойные предположения…
    Старуха разлила, не успевший как следует завариться чай по перламутровым чашкам, осторожно присела на край стула и аккуратно положив голову в раскрытые ладони, хитро улыбнулась:
    - Я Вас сразу заприметила. И Ваше любопытство узрела. Да и дверь оставила открытой специально. Вы первый, кого Васенька пожелал увидеть. Есть в Вас что-то, этакое, обреченное…
    Она открыла сахарницу, взяла стальными щипчиками кубик и бросила в мою чашку с большой высоты. Горячая капля иглой кольнула мне край щеки и внешнюю сторону ладони, но я превозмог боль и натянуто улыбнулся. Старуха оценила моё мужество, китайским болванчиком покачала головой и удовлетворенно продолжила:
    - Любовь, знаете ли, иногда заводит в такие неслыханные дебри, что выбраться из них не всегда сподручно. Васенька не даст соврать! Моя жизнь, Вы уж позвольте мне быть откровенной, разделена как бы на две части. Первая – с Васенькой, вторая…( она чуть замялась ) тоже с Васенькой. Я в прошлом балерина…
    После последних слов старуха приосанилась и поправила без того прилизанную прядь седых волос.
    - Это нынче я, -  она стыдливо опустила глаза, - двумя словами – бабка с придурью! Но было время… Талия - сорок семь сантиметров! Шея длинная, лебединая… Хотя, признаюсь, примы из меня не вышло. Но Васенька плевать на это хотел с большой колокольни. Для него я была…
    Она мечтательно закатила глаза к верху.
    - Эх, что и говорить, всем я для него была! Он ради меня биохимию, науку, то бишь, забросил. А ведь сам покойный Мардашёв* его хвалил… Ну а там, что? Устроился в театр наш рабочим сцены. И только для того, чтобы со мною быть повсюду. Вот ведь какой! Объездили мы с Васенькой почти весь Союз… В ГДР побывали, в Болгарии на Золотых Песках! А как ревновал меня! Дико ревновал!
    Она сделала глоток чая и истерично рассмеялась:
    - А Вы знаете, и не без основания! Меня мужчины всегда любили! Да и я их. Красивая женщина, по определению не может быть одна. Но тут, скажу я Вам, есть и положительные моменты… Эта ревность, как бы лучше выразиться, поджигала его, что ли… Будила чувства, страсть… Он после очередного моего вероломства, еще большей одержимостью ко мне проникался. Хотя и переживал безмерно, иногда до сердечных болей. Пить пробовал… Думаю, первые его два инфаркта из-за этого и случились! А я? Спросите Вы… Да что, я? Хе-хе.. Посмеивалась над ним! Молодая, глупая, дерзкая! Забавляло меня это, по правде сказать. Вы чай -то, пейте… Что ж, Вы? И ты – Васенька, пей! Сейчас я Вам руку покажу…
    Пока старуха, не переставая смеяться, искала руку, я осторожно посмотрел на Васеньку. Тот так же угрюмо смотрел в никуда, выказывая полнейшее равнодушие, как к чаю, так и к чаепийцам.
    - Во всем виновата люстра! - уже серьезным голосом заговорила она, держа обеими ладонями оторванную конечность, – за полгода до кончины, у него первый инсульт грянул. Не ходил месяца два. Говорил очень плохо. Потом, как ни странно, всё наладилось. А я, грешным делом, смерти его ждала… Посмотрите, какая утонченная кисть!
    Она с нескрываемой гордостью поднесла мне руку под самый нос.
    - И линии на ладони, какие четкие. Напротив линии судьбы, видите звездочку? Это я! Любовь его единственная…
    Она осторожно положила Васенькину руку на трюмо рядом с тряпками и склянками, нежно погладила ее, затем чуть сжала и едва не прослезившись продолжила:
    - В то утро лампочка перегорела. М-да… Во всех трагедиях, скажу я Вам, виноваты всегда какие-нибудь маленькие штучки: лампочки, верёвочки, бантики… Встал на табуретку, запрокинул головушку… Видимо, давление поднялось… Коротко говоря, рухнул и… всё на этом закончилось. А точнее говоря, у него закончилось, а у меня, напротив - началось. Думала похоронить его, как и полагается… Не смогла. Жаль расставаться было, до слез жаль. Не могла я, понимаете!? Да и пенсия его не лишней будет... Нашла какие-то книги его по химии, конспекты… Он, знаете ли, когда-то такой увлеченный всем этим был. Почитала что-то, что-то сама придумала. Решила сохранить. Вы уж простите за сравнение, как тушёнку! Да, да! И не смейтесь! Человек ни чем не лучше, в этом смысле. Для себя сохранить. Родственников у нас близких никогда не было, все больше дальние, чужие... да и друзей не осталось... Так что он, как бы жив, официально, а для меня уж на все сто... Ну так вот... И сохранила...С мозгом, правда, сложности были... Трепанация, знаете ли, не простая процедура... Электролобзики, дрели... Будь они не ладны! В общем, справилась как-то...У меня после его кончины такая нежность к нему открылась. Словно рана! Как к ребенку, что ли. Захотелось отдать ему всю себя, всё, что при жизни не успела. Да, Васенька? – старуха игриво щелкнула двумя пальцами мертвецу по носу, - он хоть и не в себе, но все понимает… Рука, жалко, отвалилась. Что ж я такая безалаберная!?
    Ни с того ни с сего старуха зачем-то легонько пошлепала себя по щекам. Нервно хлопнула в ладоши, оглянулась по сторонам и понизив голос, как-то отстраненно произнесла:
    - Вам, наверное, пора уже! Вы заходите, если время позволит. Мы с Васенькой Вам теперь завсегда рады… Жаль рука у него отвалилась… Хорошая была рука, нежная, любящая…
    Я послушно вышел из-за стола. Неожиданно для себя самого поклонился сначала Васеньке, затем старухе и торопливо направился к выходу.
    - Спасибо за чай! – только и смог выдавить я…
  По приходу домой, полбутылки «Столичной» выпил залпом. Вторую половину допивал весь вечер. Всю ночь снился Васенька, кот и море…
    На следующее утро заспанный, неумытый, с чемоданом в руке я вышел из подъезда во двор. Погода стояла гадостная, субтропический дождь без устали пузырился в лужах. Тучи, цвета мясных помоев, как пазлы выстроились в тревожную картину-мозаику, похожую на гримасу джокера. Но несмотря на это в душе царило ожидание грядущего покоя. Скорый отъезд обнадеживал и согревал утомленное сердце. Я в последний раз боязливо огляделся по сторонам, топнул на пробегающего черного котёнка, с облегчением сплюнул и осторожно поднял голову к верху. Взгляд безошибочно отыскал старухино окно. Слава Богу, в нем никого не оказалось. Но из окна своей бывшей квартиры, которое было соседним, выглядывала улыбающаяся знакомая физиономия и еще что-то махающее или мельтешащее. Протерев глаза и взглянув вновь, я рассмотрел оторванную человеческую руку. Снизу, при дневном свете конечность выглядела, куда более желтой и иссушенной, чем вчерашним вечером. Она жалобно помахивала мне, должно быть, прощаясь. Рука Васеньки. Я тоже поднял свою руку, помахал и
пошел прочь...


примечание:  *МАРДАШЁВ Сергей Руфович (1906-1974), биохимик, академик (1957) и вице-президент (1963) АМН СССР, Герой Социалистического Труда (1964). Ученик Збарского Б. И.( сов. биохимик, действит. чл. Академии мед. наук СССР (с 1944).) занимавшегося бальзамированием В. И. Ленина. 

Tweet