Здесь.

Прозрачная капля медленно наливается на кончике. Игла прокалывает кожу и входит в вену. Мне видно как кровь врывается в прозрачную трубку, а потом останавливается. Моя кровь. Она расплывается в тонком пластике, окрашивая жидкость в бордовый.

- Вы меня слышите? – сестра наклоняется ко мне. Светло-серые глаза, лет под пятьдесят. У нее холодное дыхание. Холодное дыхание пожившей женщины маскирующей проблемы с желудком жвачкой. Они уже три дня пытаются узнать, слышу ли я. Чувствую.

Я слышу и чувствую. Левую руку медленно поджаривают под гипсом. А все что ниже груди, будто пришито наспех грубыми стежками. Кусок холодного мяса, который я совсем не ощущаю, кроме тех моментов, когда действие обезболивающих подходит к концу. Тогда все. Каждый нерв вытягивают и зажимают в раскаленных тисках. Проткнутая спицами правая рука нелепо торчит. Она тоже в гипсе, а значит бесполезна.

Я все слышу и чувствую. И даже могу немного шевелить пальцами левой руки. Более того, у меня есть оружие – ампула с неизвестным содержимым. Я просто не могу поднести ее к глазам, чтобы прочесть надпись. Но у нее острый кончик и можно попытаться воткнуть ее в глаз Леры. Воткнуть в глаз в том невероятном случае, если дверь медленно откроется, и она покажется в проеме. А потом подойдет ко мне. Ей просто необходимо подойти ко мне. Так она сказала.

-Вы меня слышите? – сестра не оставляет попыток. Служебный долг смешивается с любопытством. Она возится с колесиком капельницы, регулируя скорость. В ответ я прикрываю глаза. Они еле видны под бинтами. Полная катастрофа и хуже уже быть не может. Сжимаю ампулу в левой руке. Лере обязательно нужно подойти.

А ведь все было просто. Я. Она. Ничего примечательного: тысячи, миллионы подобий. Слепки с одного образца. Я был счастлив, ощущая теплую тяжесть ее тела. Тихое дыхание на моей груди, покалывание там, где встречались ее бедра. Она любила спать на мне, ведь я большой, а она маленькая. Как котенок. Ах да. Был еще и котенок.

- Температура 37 и 8 уже два дня. – я слышу обрывки разговора.- Большая кровопотеря…

… Травма головы.

… Переломы конечностей.

…Перелом позвоночника в грудном отделе, ствол задет. И он не говорит. На свет реагирует, но не говорит.

- Почему? Томография делалась?

-МРТ только через два дня. Очередь. Он стабилен, ухудшения состояния мы не ожидаем. Так что…

Я представляю, как говорящий разводит руками. Потом они выходят. Сестра ушла еще раньше, и только гудение техники нарушает тишину. Иногда из коридора доносятся шаркающие шаги. Здесь все передвигаются в шлепанцах, стук каблуков большая редкость.

Медсестра зайдет около пяти, чтобы проверить капельницу.

Это все, что я усвоил за три дня.




Там.

Дверь на кухню приоткрыта, и я вижу Леру. Она сидит на табуретке у окна. Сидит в своей любимой позе, подвернув ногу, обхватив согнутую в колене другую руками. Меня она не видит. Для нее я вожусь с машиной в гараже. На подоконнике чашка чая, из которой льется пар. Лера сидит, неподвижно уставившись на черные ветки, судорожно двигающиеся под напором ветра. За окном вообще мрак. По стеклам барабанит дождь, а серенькое уставшее за лето солнце скрыто брюхатыми тучами. И от этого еще теплее и уютнее дома. Теплее и уютнее.

О чем она думает? Я наблюдаю за ней: Лера почти не дышит, неподвижно уставившись в одну точку. Туда, где осень срывает с сопротивляющихся деревьев последние листья. Туда, где дождь порывами. За окном жмется к стеклу промокший голубь. Сил у него почти не осталось, все, что он может сделать это держаться коготками за гладкий метал отлива. Хохлится, беспокойно пряча голову от ветра. Лера спокойно рассматривает его. Прозрачные глаза отражают серый свет. А потом наклоняется к стеклу и дышит, дышит. Ее дыхание образует мутную пленку, сквозь которую слабо виднеется неопрятный ком перьев.

- Лера. – шепчу я.

Она резко оборачивается, а потом улыбается.

-Ты здесь? Замерз?

- Да, вообще.

-Мой руки, будем обедать.

Я бросаю взгляд на мутное от дыхания стекло и иду мыть руки.

-С мылооом! – громко уточняет Лера мне в спину. – Бензином провоняешь все.

- Яволь, майн фюрер!- кричу в ответ. Она смеется. И что-то неразборчиво говорит, что-то чего я не слышу за шумом воды. Ветер взвизгивает в вентиляции как кошка, которой отдавили лапу. Как кошка. Котенок. У нас был котенок.




Здесь.

За стеной палаты, кто-то громко разговаривает по телефону. Пытаюсь уловить смысл слов, но у меня не получается. Бессмысленная абракадабра, прерываемая смехом. Я чувствую теплую ампулу в левой руке, пробую кончик указательным пальцем. Острый. Успею?

Лера должна подойти. Иначе никак, ей необходимо быть очень близко. Пробую шевелить левой рукой, получается плохо. Еще хуже я представляю, что будет дальше. Да и будет ли? Если, да. То все что произойдет, объяснить будет невозможно. Наверное, я даже не буду пытаться. Просто буду молчать.

-.. там фрукты и сок..- кто-то проходит мимо двери. Шелестят пакеты.




Там.

Идет снег. Сыплет на улице отделенный двойной защитой стекол и гардин.

- Я люблю тебя, - глаза у Леры голубые. Не яркие. Такие, как линялая ткань. Я обнимаю ее и целую в губы.

-Вымажешься, - она хихикает. – помада же.

- Плевать, – говорю я и зарываюсь лицом в ее волосы. Мы занимаемся любовью, а потом она засыпает. Засыпает так, как привыкла: на мне. А я не сплю, рассматриваю светлые квадраты на потолке. Есть такое чувство, когда вот-вот что-то должно случиться. И ты чувствуешь, что надвигаются неприятности. Тягостно и беспокойно ощущаешь их приближение.

Телефон надрывается минуты две. Но мне неохота тянуться за ним. Я догадываюсь, что сейчас произойдет. Звонить может только Егорычев и только потому, что случилось что-то из ряда вон. Выдерживаю паузу, пока Лера не начинает беспокойно возиться на мне.

- Кто-то звонит? – спросонья голос у нее глубокий и хриплый. Она прижимается ко мне.- Возьмешь?

-Придется, Лерусь. Это Егорычев. – я тянусь к аппарату четко представляя, что сейчас надо будет вылезти из постели и ехать. На улице по-прежнему снег. И холодно.

-Паш, на «Славянском» порвало. – голос в трубке спокоен и это говорит о том, что Егорычев просто в панике.- Аварийный клапан закипел и не сработал, порвало байпас. Двое обварились. Оба тяжело.

-Кто?

Он называет смутно знакомые фамилии.

-Сейчас приеду.

Лера, приподнявшись на локте, смотрит на меня. Фонари на улице вспыхивают у нее в волосах.

-Уезжаешь?

-Там ЧП. – я прыгаю на одной ноге, натягивая брюки.

-Когда вернешься? –она потягивается в кровати. Глаза по-прежнему внимательны. Не упускает меня из виду.

-Не знаю. – отвечаю ей честно. Я действительно не знаю, когда вернусь. Снег бьется в окно, ветер раскачивает фонарь под домом.



Здесь.



Где вы живете?

Если в полете,

Раньше поймать вас

Мы не могли.

Ангелы тучи,

Не разгоняйте,- с поста доносится песенка. Сестры развлекаются. До конца смены им еще далеко.



Где вы живете?

О ком вы поете.

Разве у вас ..- в столовой гремят посудой.

О ком вы поете? Глупая песенка лезет в голову, кто-то фальшиво подпевает. Уже вечер, в коридоре шарканье. Ходячие тянутся на ужин. Мимо матовых окон палаты мелькают тени. Целая вереница. Кто-то заглядывает, а потом исчезает.

-Ольга Васильна! Ольга Васильна! В третьей капельницу посмотрите. – песенка закончилась и приемник на посту выключают.

Днем здесь безопасно. Лера никогда не придет днем, я это почему-то знаю и готовлюсь к ночи. К третьей бессонной ночи. Лишь бы опять не дали обезболивающее. От него я в полусне и вряд ли успею что-то предпринять. Ампула в руке теплая. Отдохну немного и, пожалуй, попытаюсь поднести ее к глазам. Прочитать, из-за чего был весь этот шум, когда я ее припрятал.

Обрывки разговоров. На душе беспокойство. Как будто у собаки перед землетрясением. Или у кошки. Кошки чувствуют неприятности. Спасают своих котят.

Ах, да. Был еще и котенок. Маленький котик. Лера меня обязательно найдет, она много сообразительнее, чем кажется на первый взгляд. Она меня обязательно найдет, тихо приотворит дверь, войдет в палату и приблизится. Ей нужно приблизиться. Тогда я воткну ампулу ей в глаз. Прямо в зрачок. Если получится поднять левую руку.





Там.

Машина дрожит и совсем останавливается, беспомощно шлифуя снег колесами. Дальше вообще мрак. Все сто метров до трассы. Приходится звонить Егорычеву и просить «буханку».

- Через полчаса? Давай.- один плюс во всем этом, машину можно подождать дома с Лерой, благо отъехал недалеко.

И все меняется. Разваливается на куски. Разбивается вдребезги. Как ваза в неловких руках.

Я стою на пороге кухни и вижу ее. Она скользит в болтающемся свете уличных фонарей и подходит к котенку. Его мы взяли недавно, он совсем крошечный. Лера наклоняется, как будто хочет налить молока в его миску и наступает на него. Просто наступает, как на жука. Или на таракана. Отвратительный хруст. Убирает ногу и с любопытством рассматривает бьющееся в агонии тельце.

Она в освещенном с улицы круге. В круге снежного чахоточного света. Лера присаживается над котиком. Тонкий халат обтягивает круглые ягодицы отчего становятся видны веревочки стрингов. Ее нижняя часть лица неожиданно дрябнет, вытягивается. Неторопливо тянется, становясь все тоньше и тоньше. Сквозь прозрачную кожу видна паутина вен. Котик бьется в этой тонкой ткани как в плаценте. Потом она начинает сокращаться, подтягивая судорожный комок вверх. Я пытаюсь что-то сказать, выдавить из себя хотя бы крик. Меня обливает кипятком, кровь свистит в ушах. Я тону в грохочущей тишине. Ничего не получается.

-Лера?- каркаю, наконец. Она стремительно оборачивается, смотрит на меня. Глаза белые, как половинки вареного яйца с червоточинами зрачков. В белках дрожат отсветы. Лера ничего не произносит, просто огибает мешающий стол и коротко, почти без замаха бьет меня чем-то.

Глухой шлепок, как по говяжьей туше. И мою правую руку, которую я, защищаясь, инстинктивно вытянул, пронзает боль. Брызги чего-то тошнотворно теплого летят во все стороны. На стены, пол, наши лица, одежду. Я разлетаюсь на куски. Умираю. Испаряюсь. В одно мгновение перестаю быть человеком. Лера поднимает топорик для рубки мяса еще раз. И я налетаю на нее, она отскакивает и топорик задевает левую руку по касательной. Мы носимся по темному дому, я получаю пару неловких ударов, прежде чем укрываюсь в ванной. Вваливаюсь туда прямо с лестницы, у Леры шаги короче, она не успевает. Щелкает задвижка и тут же тяжелый удар, откалывающий треугольный кусок филенки.




Здесь.

-Вы меня слышите? –сестра обдает запахом мяты. – Как вы себя чувствуете?

Глупый вопрос, как я себя чувствую? Никак. Я смотрю, как она возится с капельницей. От усердия, она прикусывает нижнюю губу. Тикает какой-то прибор. Размерено так тикает. Отмечая каждую секунду моего существования. Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три. В голову лезут воспоминания о прыжках. Когда-то это было мне интересно. Ощущение упругой пустоты под собой. Ветер, ветер, ветер. Ничего кроме него. Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три. Главное, пересилить себя и сделать шаг. И при касании ступни вместе. Иначе сломаешь ногу. Интересно, как кошки умудряюсь приземляться на четыре лапы? Как?

Был еще и котенок. Был. Я шевелю пальцами левой руки. У меня получается. Пятьсот один…

Ночные тени ложатся на стены, а я думаю: как же все-таки легко я принял то, что Лера - не человек. Легко. Даже не узнав, кто она на самом деле. Не поняв ее мотивов и причин случившегося. Будто не было трех лет, планов, дома, работы. Ничего не было. Было здесь и было там. И черта между ними. Граница, шагнув через которую оказываешься в полной тьме. А все началось несколько дней назад. Мы долго разговаривали через дверь ванной. Я на свету, она во тьме.




Там.

-Кто ты? – я оборачиваю руку полотенцем, стараясь не смотреть на фиолетовое мясо и сахарно белый кончик кости, на котором кипит розовая кровь. Я понимаю, если посмотрю, то потеряю сознание. От кровопотери ноет голова. Цвета путаются.

-Я? ..Лера..- полотенце тяжелеет превращаясь в теплый, липкий ком.- Открой… мы.. поговорим…

Она делает паузы, словно ставит точки после каждого слова.

-Почему? – я не замечаю что кричу. В темном отверстии, выбитом в филенке заметно движение.

-У ..меня… свои.. вкусы.. в еде.. – она размышляет. Лера озадачена, я для нее консервная банка и консервного ножа нет. Водит топориком по филенке. Звук получается очень нежный. Сталь касается дерева и тихонько звенит.

-Еда? Котенок? – я тоже думаю. Еще пять минут и я потеряю сознание. В голове шумит, а перед глазами мухи. Кровь капает на белый кафель. Каждая капля разбивается в большое вишневое пятно. Мне нужно выбираться, или я грохнусь прямо здесь, а дальше… Бог его знает, что будет дальше.

- Нет.. – короткий задышливый смешок.– Все… что ..может.. умереть.. Просто… Я голодна… Мне нужно чтобы кто-то умирал. Я этим питаюсь, понимаешь? – последние слова она произносит без пауз. Я вижу движение.

Ружье. Она хочет достать его из сейфа.

Хочет достать ружье из сейфа!

Я беззвучно смеюсь: сегодня не твой день, Лера. Ключи лежат в бардачке. А машина стоит почти под трассой. Все складывается не так этой ночью. Все.

-Открой.. Я голодна…- она возвращается и снова начинает водить топориком по дереву. Выбить дверь у нее не получится. Та открывается наружу. Лера бессильно дергает ручку. – Я голодна…

-Питаешься? – что-то мелькает у меня в голове. Какое-то решение, которое я не могу уловить из-за усиливающегося гула в ушах.

-Мне.. нужно.. быть.. очень.. близко…– я вижу ее белесые глаза в поврежденной филенке. Лера тоже наблюдает за мной. Затея с ружьем провалилась и теперь она строит другие планы. Возможно, ждет, когда я совсем лишусь сил.

Решение приходит неожиданно. Мгновенно оформляясь в законченную схему. Ее я даже не обдумываю, на это нет времени. Просто, когда ручка двери в очередной раз шевелится, делаю два быстрых шага и всем телом наваливаюсь на дверь. Вышибаю ее, отрывая от коробки длинную щепу. За дверью воет Лера.

Я теряю равновесие и несусь вперед, как сквозь жесткий кустарник. Ветви хлещут меня. А потом, сопротивление неожиданно пропадает, и я пробиваю балюстраду. В ворохе деревянных обломков падаю. Падаю вниз. Чтобы за мгновение до того как упасть на кухонный стол внизу, услышать громкий голос Егорычева:

-Паш, Лер! У вас тут дверь открыта входная. Снегу намело!

Затем в голове моей ярко вспыхивает красным и тут же тухнет. И я тону в этой тьме.





Здесь и там.



Лера приходит около двух часов. Сквозь надоедливое гудение люминесцентных ламп я слышу ее осторожные шаги. Она приоткрывает дверь и скользит в палату. Останавливается в изножье кровати и смотрит белыми глазами, не решаясь подойти. Прикидывает, опасен ли я.

Я внимательно наблюдаю за ней. Лицо и руки исцарапаны. Темные царапины в полутьме палаты кажутся трещинами. А лицо мраморной маской, на которой нет глаз, лишь черные уколы зрачков.

- Я голодна,- произносит она.

Я сжимаю рукой ампулу и жду.

Tweet