Мать Кирилла Богомолова–Гугенотова с первых секунд его рождения знала, что на свет белый лезет очередной долбоёб vulgaris. Поэтому она решила, что пока есть шанс когда головка ребёнка была так близко от её ануса, то нужно его использовать: всё равно всё спишут на психоз. И тогда, открыв третее дыхание она стала 'неконтролируемо' пердеть, вытесняя воздух, как Архимед вытеснял воду из ванной, в которой дрочил, одев на хуй плюшевый потрёпанный банан, который мгновенно намокал в воде и тяжелел. Архимед не мог мечтать о Спанч Бобе и довольствовался тем, что ебал суррогат представителя флоры.

Так вот, начав стреляться пукишами, она сделала вид, что нихуя не понимает и в подтверждение своего безумия начала кричать страшным голосом – Я календарь переверну и снова метят октябрят! А я пизду переверну и поперчу и посолю! Глаза её были выпучены пуще прежнего. Кирилл, на протяжном всхипе втянул мамонтиную дозу пердежа и сразу же умолк, сказав – А я пизду переверну. Акушерка, упавшая в обморок, задела ногтями ему по грязной голове, а второй рукой пизданула по посудине (сработавшей как катапульта) со скальпелями, один из которых воткнулся одному из врачей в висок и убил его. И в это время ребёнок глухо шмякнулся на пол. Всё это произошло буквально за пару секунд, поэтому роженица ничего не успела сообразить. И только когда почувствовала сквозняк в пизде, то тогда и поняла – отмучалась. Резко прекратив позывные, она улеглась поудобней, сделав наглое выражение лица и спросила у застывшей акушерки нет ли у неё 'ебануть водяры'.

В общем, в те времена процесс родов уже записывался на камеру, поэтому Валю с Кириллом выписывали вместе с оригиналом компакт–диска, который менты даже к делу не пришивали, просмотрев его прямо в видике в больнице.

Дома Кириллу выделили место на подоконнике между фикусом и геранью и изредка поливали его и посыпали химикатами. Но малыш, вопреки отчаянным попыткам своей пьяной матери кормить его, месячного, подгоревшим шашлыком, который был со слов одного из её многочисленных ёбарей 'охуенным нахуй шашлыком', он выжил и умудрился дожить до полугодовалого возраста. К тому моменту Кирилл уже мог отличить пять видов клея по одному только звуку откручивающейся крышечки на тюбике, не говоря уже про вкус. Молоко он попробовал всего один раз, да и то какое это было 'молоко' знал только очередной хуетолкач, в панике бегавший по комнате, не зная куда ему сдрочить. А дрочил он на кориШневую полоску с салатовых трусов Вали. Он никак не ожидал, что она посрёт так быстро и выйдет из толчка, потому что обычно она заваливалась туда минимум на час и зачитывалась там Пастернаком.

– Ёбаные стихи ёбаного Пастернака закончились! – нервно выкрикнула она, вываливаясь из туалета. Вот тогда–то юному Кириллу пришлось ощутить на губах вкус малафьи, которое он запомнил как молоко. Вместе с этим он запомнил красную залупу, нависающую над лицом. – Молоко, – только и произнёс он. – Я, сука, это запомню! – добавил он. Не увидев удивления на лице кончившего алкаша Кирилл понял, что не в первой выдал нечто подобное, поэтому резонно замолчал. Этот эпизод так и остался незамеченным для Вали, как и вся остальная жизнь её сына.

Чем старше становился Кирилл, тем больше ассоциировал фикус и герань со своими папой и мамой. В итоге он и стал называть их так. Ночью он спал в обнимку с ними, и однажды, когда ему исполнилось шесть лет он убил одного из маминых пихарей апперкотом ножа в подбородок, когда тот попытался затушить бычок в 'маме'. Увидевшая всю эту картину мать поняла, что ребёнка, хоть ей и не нужного у неё отберут, а саму её просто засунут в психушку. Поэтому она очень быстро сообразила (видимо, находясь на грани), что нужно как–то убить и второго, поэтому срочно выдумала легенду о том, что тот должен был подойти к окну и за вазоном с геранью взять пачку с деньгами, чтоб они вместе могли уехать в Мексику. Тупой наивный алкаш, тут же размечтавшийся о пляжах, полных голых тёлочек, с довольной пьяной ухмылкой дотронулся до листика 'мамы' и тут же был зарезан. Разложив тела так, чтоб было похоже на драку, Валя залпом выпила оставшуюся водку и вернулась в комнату, издав истошный вопль, на который соседи и вызвали ментов, купившихся на всю постанову. Никто особо и не копал, так как всем было похуй на двух мёртвых алкашей. Посмотрев, что ребёнок розовый и упитанный, лежит на подоконнике и дышит воздух в окружении растений, и что в холодильнике лежал кусок 'краковской' и плавленный сырок ментв откланялись, извинившись, что размазали кровь по всей квартире. Больше их никто не беспокоил, а через год Кирилл пошёл в школу.

В первый же день после школы ему на рот наложили вантуз и откачали скудный школьный обед. Негодяи, сделавшие это были католиками из беднейшей семьи на районе. Разделив ещё не успевшую разложиться еду, они присыпали воспринявшего произошедшее Кирилла красивыми жёлтыми листьями, под которыми тот и пролежал несколько дней, прежде чем ему на лицо не наступила дворничиха, своим дешёвым китайским сапожищщем. Вскрикнув, она обшарила его карманы, но не найдя ничего кроме головки лука с силой, на которую только была способна швырнула её прямо в лицо мальчугану.

– Привет, – сказал он, улыбнувшись. – Я Кирилл.
– А я пиздец, – ухнула дворничиха и ударила его ногой прямо в живот.

Засыпав его листьями пуще прежнего она ушла домой к своей уютной нищете, но через пару часов вернулась, сгребя мальчика в охапку и закинув на плечо. Она решила, что раз у неё не было детей, то этот бы неплохо подошёл на эту роль. Кулачищами выбив адрес, она пошла туда и сказала Вале, что мальчик пока поживёт у неё. Так же она забрала с собой растения, о которых так слёзно просил Кирилл.

– Не хотите узнать мой адрес? – спросила Ира в дверях.
– Нет.
– Потому что, – ответила Ира и ушла.

Больше Валя никогда не видела сына.

Ира стала воспитывать Кирилла в своей манере – ел он из её ботинок, мылся в унитазе, а в школу ходил босиком, несмотря на все угрозы со стороны директората. В школе над ним издеваться боялись, так как дворничиха могла порвать любого, кто плохо обращался с её пасынком, но вот после школы, когда Кирилл шёл домой, а Ира ещё три часа должна была быть на работе, его частенько ловили и делали с ним различные гадости: заставляли есть говно всех мастей, подговаривали подходить к людям и обмазывать их говном, били его, научили курить и пить, пердели ему в лицо и поджигали зажигалкой, заставляли клевать кефир, сморкались ему в рот...

Но на всё это душка Кирилл лишь улыбался и говорил как его зовут.

С отличием закончив одинадцать классов, Кирилл успешно сдал экзамены в БГУ и тут в ход дела вмешался Бог, сказав Кириллу, что с этих пор любой, кто обидит его получит на стол свежую кучку человеческого говна. На уместный вопрос Кирилла о том, куда будет падать говно при отстутствии стола Бог задумался и сказал, что создаст баг в багтрекере, но пообещал, что беспокоиться не надо.

– Что–нибудь придумаем!

В первый же день в раздевалке после урока физкультуры Кириллу выбили зубы килограммовой гантелькой, которой размахивал один Денис Вальпургиев. Но и на это Кирилл лишь улыбнулся и назвал своё имя, плюясь кровавыми осколками. В тот же момент на ближайшем к ним столе появилась куча говна. Учитель физкультуры, только начинавший кадрить одну из студенток, присевшую на край стола вдруг увидел внезапно появившееся дерьмо и вскрикнул – Ёбаны ротор! Испугав студентку, которая в ужасе сфокусировалась на кале, он заверил её, что он тут не при чем и зачем–то вызвал милицию.

Денис, не увидевший связи между порчей зубов и говном в каморке физрука (которому с тех пор дали погоняло Дон Говножуан) на одной из лекций плюнул Кириллу в шею из трубочки и тут же получил под нос огромную порцию говна, и в этот раз не сумел провести параллель между двумя действиями. Соседи по парте тут же в шоке повскакивали со своих мест и прямо в обуви стали перелазить через парты подальше от растерянного Дениса, который в недоумении смотрел на говно. В универе поползли слухи о том, что на ректора наложили проклятие родители одного из уволенных студентов и только Павел Губистос–Педикосракус понял, что причиной какашек был Кирилл.

Решив, что надо было этим как–то воспользоваться, он стал незаметно подстрекать людей, чтоб они обижали Кирилла и всегда скрыто смеялся, наблюдая за реакцией людей на какашки. Сам он при этом не находился возле стола, поэтому говно попадала к людям, попавшим в его ловушку. Павел был очень хитрым и осторожным (даже когда обижал Кирилла сам, то всегда был вдали от столов) и все пять лет все думали, что проклятье наведено чисто на ректора и говно появлялось на столах рандомно.

Как–то раз Павел закончил университет и получил диплом. Устроился на престижную работу, через год стал начальником и начал получать огромные деньги.

Однажды он гулял в центре города вместе с остальными горожанами – все веселились, пили, шумели. Вокруг стреляли салюты и петарды. Павел решил посетить общественный био–туалет, чтоб посрать и тут он услышал зычный голос.

– Наконец–таки ты попался, гандон! Он попытался выбраться из кабинки, но у него ничего не получилось.
– Кто это? Что за ёбаные шутки?
– Мне похуй! Рявкнул голос. – Но ты сдохнешь! Всё то говно, которое вываливалось другим людям на столы сейчас придёт к тебе, сладкий.
– Не надо, умоляю!
– Не надо умолять!

Павел услышал глухое урчание и увидел, как из стульчака свирепо пополз понос и попытался сесть на дырку, закрыв её жопой, но напор вытолкнул его, ударив головой о потолок и сломав тому шею, после чего его тело мягко булькнуло в поднявшемся до половины кабинки поносом. Так его и нашли, обосравшегося.

А счастливый Кирилл в пятьдесят лет стал депутатом, а потом и Президентом и дожил до восьмидесяти лет, заполняя столы народа говном.

Tweet