- Это что, Вася? – изумлённая мама смотрела на, стоящее на пороге квартиры,  тридцатитрёхлетнее дитя, брезгливо отмахивая ладонью исходящее от него  ядрёное зловоние, - фу-у-у…
Вася был покрыт гавном, как эскимо шоколадом.
Эскимо, это конечно была гипербола – просветы были. Куски  коровьих экскрементов частично покрывали его лакированные туфли, наглаженные брюки, а белая рубаха вообще имела только, напоминающие маршальские звезды, два коричневых трафарета на плечах.

- Это, мама, … - слово «пиздец» забилось яростной птицей, пытаясь слететь с губ Василия, но усмирённое уверенными руками птицелова-табу, так и не вырвалось наружу. Зато там, внутри головы Василия, и это слово, и много других подобных, бились и метались, как куры в курятнике при виде хорька.
- На, полюбуйся на эту тварь, - объясняя свой внешний вид, Вася дёрнул за поводок, и из-за его спины, оставляя на полу чёткие отпечатки лап, в квартиру  вошёл Маврик, виновато виляя хвостом. В случае с Мавриком эскимо гиперболой не было. Он был говёным монолитом от носа до хвоста, потому, что даже внутри, в своей собачьей душе, по глубокому убеждению Васи, Маврик был полное гавно.

- Да ладно, хозяйка, ну в кои-то веки удалось порезвиться. Разве собаку за это можно наказывать?! – говорили  умоляющие глаза огромной псины.
- А-а-а!!! – визгливо закричала, отшатнувшаяся в ужасе мама, - в ванну немедленно!
И пёс, явно понимая человеческий язык, рванулся в ванную комнату, таща за собой на буксире Василия, ещё не успевшего осмыслить слова матери.

*  *  *

- Он же дебильный, мама. Его же в собачью психбольницу надо сдать, – возмущённый Василий сидел на кухне в халате отца и пил чай, объясняя маме существо происшествия, пока машинка-автомат боролась за чистоту его одежды.
- Я же тебе говорила - не отпускай его с поводка, - укоряла мать.
- Ну, как не отпускай, жалко же, он и так тут всё время взаперти у тебя сидит. Людей рядом нет, пусть, думаю, порезвится. Ну, он, как сумасшедший, полчаса носился по парку, пообсыкал все деревья, по-большому сходил, белок помордовал, а потом в кусты забежал и пропал. Я ему – Маврик, Маврик – тишина. Обхожу кусты, смотрю, а этот придурок на землю падает и холкой об траву трётся, и так старательно, то одним боком то другим. Я думаю, что там такое? Подхожу ближе, а он, гадина тупоголовая, в коровью лепёшку ныряет. Одну вытрет, в другую лезет. Я глазам не поверил. Маврик! Маврик! А он радостный такой, в знак благодарности, за испытанное удовольствие, подбежал ко мне, лапы на плечи поставил и прямо в рот лизнул. Тьфу! Ну, ты себе можешь это представить?! Я его пока на поводок прицепил и руки, и брюки об него изгадил. И ты не подумай, что это он нечаянно в гавно залез, я тебе клянусь, он намеренно извазюкался.

- Это у него охотничий инстинкт такой, он же хищник, - объясняла мама, нарезая Васе еще пару бутербродов.
- Какой хищник, о чём ты говоришь? Он в жизни на охоте не был, он же, кроме как пэдигри в миске, ни какую дичь не выслеживал. И вообще, что это за инстинкт, в говне кувыркаться?
- Мне один мужчина, опытный собачник, объяснял, что таким образом собаки запах псины отбивают, чтобы дичь не почуяла их присутствие. Для Маврика коровья лепёшка перед охотой, как для тебя парфюм, перед свиданием с девушкой. Ты то и в душ перед свиданием можешь сходить, а всё равно дольчейгабаной своей поливаешься.

Вася вспомнил про свидание с девушкой и погрустнел. Можно было конечно позвонить ей и предупредить, что фееричный секс на сегодня отменяется, но врать он не умел, а рассказывать про собачий инстинкт ему как-то не хотелось, да она бы и не поверила в такую глупую историю. Он отключил сотовый телефон и решил заночевать у мамы, к утру и вещи высохнут, и выгладит мама их нормально, да и утро вечера мудренее. Завтра подумаю о нормальной отмазке, - решил он.

*  *  *

Мама постелила Василию в зале на диване. Он проснулся ночью в холодном поту. Дура-луна била в окно, ярко освещая стену, на которой висел портрет отца.
Сон был кошмарным. Снился отец. Он почему-то был танкистом. Он выскочил из горящего танка и стрелял из ППШ по окружающим его со всех сторон фашистам. Вася кричал ему во всю глотку – Брось автомат! Гаси огонь и поднимай руки вверх!! Сдавайся, оте-э-эц!!!
А он всё стрелял, горел и стрелял. И от огня огромные волдыри надувались на его лице и лопались.

Отец не был никогда на войне, он родился в сорок шестом, и умер от инфаркта в девяносто восьмом, когда в сентябре закрыли завод, на котором он всю жизнь проработал инженером.
- Я не умею сдаваться, сынок! - улыбаясь, перекрикивал отец автоматные очереди, - у меня руки вверх не поднимаются, видишь? – и, прекратив пальбу, отец громко засмеялся и потряс кандалами, цепь от которых уходила куда-то ему за спину. Васе захотелось узнать, к чему же прикован отец, и он разглядел за его спиной своего деда, - привет, внучек, - также улыбаясь, сказал дед, и показал Васе свои оковы, цепь от которых шла дальше к нескончаемой очереди всех Васиных прадедов, - привет, дитя! – кричали они ему радостно.
- Я не умру, -  не переставал улыбаться отец, - не переживай, смерти, её ведь нет.

- Да это просто сон, ты ведь не воевал, отец?!
- Это как же он не воевал?! – громыхая цепями, подошёл к отцу, бородатый участник Куликовской битвы, с торчащей из груди татарской стрелой, - не хуже нашего воевал, - он сдёрнул с груди отца обгорелый танковый комбинезон с кусками пригоревшей кожи. Кровоточащие места стали превращаться в ордена и медали, - просто мал ты был, не видел всего, не понимал ещё.

- Ну что, теперь то, ты понял? – спросил отец.
- А что я тут должен понять? – недоумевал Вася.
- Смысл жизни ты должен понять, сынок, смысл своей жизни.
- И в чём её смысл?
- Как это в чём?! Вот же он – смысл, -  и отец протянул Василию пару оков, - это твои, носи…

Вася испугался, испугался до шевеления волос на голове, до желания обоссаться.
- Это сон, это просто сон, - шептал он, - вас нету, вы давно умерли.
- Бери, не позорь нас, - кричали пращуры вразнобой, - бери, дитя, не подведи нас…
- И не измажься, сын, главное - не измажься, - говорил отец…

*  *  *

Ну, приснится же такое, - несказанно обрадовался Василий собственному пробуждению. Он сходил по-маленькому в туалет, попил на кухне воды прямо из горла чайника и опять лёг в постель.
- Это всё из-за стресса с собакой. Это всё виновато это волосатое чёрное чудовище, со своими засраными инстинктами, - продолжало трясти Василия.

Спать не хотелось, Вася начал вспоминать школу, зоологию, учёного Павлова, издевавшегося над несчастными собачками, резавшего им желудки, вставлявшего туда трубочки, и светом лампочки добивавшегося выделения желудочного сока. Вот бы эту гадину - Маврика сдать на опыты Павлову, чтобы он выяснил, как это условный рефлекс может передаваться наследственным путём.

Вася точно знал, что условные рефлексы по наследству не передаются. И хотя познания Васи в науке были неглубоки, но кое-что из школьной программы он ещё помнил, например, что выделение желудочного сока при виде пищи у собаки, это рефлекс безусловный. И если при этом постоянно включать лампочку, то выделение сока начнётся уже не на вид пищи, а просто на свет лампочки, и это будет рефлексом условным.

Вопрос был в том, к каким рефлексам отнести «грязевые  ванны» Маврика. Если предположить, что какой-то из его прапрадедов – доисторический тамбовский волк, устав бегать за дикими коровами, додумался, что от него воняет псиной, и именно поэтому, парнокопытные заранее знают, из каких кустов он выскочит, то надо будет допускать, что волк сумел провести анализ ситуации, и прийти к выводу, о необходимости маскировки собственной вони, вонью говна самих парнокопытных.

Это был уже не условный рефлекс и, тем более, не безусловный. Вася не знал, как вообще это называется. Но то, что данный вид рефлексов передаётся по наследству, это было вообще открытием достойным Нобелевской премии.

*  *  *

Гордый собственным научным достижением Вася стал сопоставлять его со своим кошмаром, и мурашки ужаса опять побежали по хребту. Он вспомнил китайскую мудрость – посеешь поступок - пожнёшь привычку, посеешь привычку - пожнёшь характер, посеешь характер - пожнёшь судьбу.
Но даже мудрые китайцы не смогли допустить мысли, что посеяв поступок, здесь и сейчас, ты предрешаешь судьбу своих будущих поколений, что стоит тебе сегодня извозиться в гавне, и твоему сыну будет намного трудней перебороть соблазн, а твоему праправнуку, сделать это будет практически невозможно.

Как ясный день, Васе стало понятно, что где-то в каком-нибудь мозжечке каждого человека собрана база поступков всех его предков и то, что сегодня учёные не нашли это место и не научились считывать накопленную там информацию, это только вопрос времени. Существует невидимая связь, между человеком и его предками, и эта связь, не смотря на дарованную каждому свободу воли, всегда ограничивает возможности каждого из нас.
Никто из них не умер, каждая их жизненная реакция, каждый их поступок, и даже каждая их мысль живёт в самом Васе. Они все в нём и отец со своими  кровоточащими орденами, и герой Куликовской битвы - бородач со стрелой в груди, все они живы, и все они в нём.

Вася осознал, что жизнь, это не личное дело каждого человека, жизнь, это эстафетная палочка, которую нужно пронести так, чтобы не испачкать, чтобы не стыдно было передать её своему сыну, внуку и правнуку. Вася понял, что воспитать собственных детей возможно только собственными поступками и только до того, как они родились. И ничего нельзя утаить, какой смысл закрываться от посторонних людей металлическими дверями и ставнями, если спрятаться от родных всё равно нет никакой возможности, они видят всё, они внутри.

И перед глазами Василия опять возникла сцена из кошмара:
- Бери, не позорь нас, - кричали пращуры вразнобой, - бери, дитя, не подведи нас…
- И не измажься, сын, главное - не измажься, - говорил отец…
И эти, вначале совершенно бредовые для Васи слова, теперь обрели смысл.

И как можно винить древнего тамбовского волка, стоящего перед выбором голодной смерти или коровьей лепёшки, за то, что он передал Маврику дурной рефлекс?! Кто из друзей и коллег Василия по работе, сытых, холёных, имеющих квартиры, дачи и машины, не полез бы в коровью лепёшку, если бы ему посулили миллион долларов США?! Вот не под угрозой голодной смерти, не за веру, не за родину, и не за честь свою, а всего лишь за миллион долларов.

Исключений бы не было, полезли бы все, и вымазались бы сами, и жен, и детей своих изгадили, и проверку бы устроили, чтобы где-нибудь между пальчиков ног неразумного ребёночка, чистого места не осталось, и собственноручно контрольные мазки в ноздрях, рту и заднице сделали, чтобы поглубже, чтобы вовнутрь, чтобы до души до самой достать. Чтобы уж наверняка заслужить… этот миллион.

*  *  *

Вася лежал на диване и смотрел на стену с портретом отца. Стыд поедал Васю. Ощущение пропасти между его отцом, с его оковами, и Васей, с его друзьями и коллегами, разрывало Васину душу. На Васе не было оков, Вася был свободен, и свобода это заключалась исключительно в возможности кувыркаться в гавне, эта свобода не давала ничего более.
- Мы всё просрали. Мы всё просрали, отец, - шептал Вася, - прости меня-а-а.

Огромный пёс, постучав лапами по линолеуму, подошёл к дивану, облизал щетинистую и солёную от слезы щёку Василия и положил свою тёплую и тяжёлую голову ему на грудь. И от этого тепла растаяло что-то в душе Василия, и, обняв волосатую собачью шею, он расплакался. Он глушил рыдания в густой чёрной шерсти животного, боясь разбудить мать…

- Мавр, Мавр, скотинка ты дикая. Спасибо, спасибо тебе, Мавр, - прошептал Василий, отведя душу, вытерев слезу и потрепав собаку за загривок.
- А ты умный, оказывается, хозяйский сын. Вот же дурень дурнем казался, а всё понял, - ответил пёс, но Вася этого уже не услышал, он спал, спал крепким сном здорового молодого человека, у которого впереди была ещё бОльшая часть жизни.

Tweet