Крашеная дверь разлетается от первого удара. Я вскакиваю на кровать и отпрыгиваю в дальний угол комнаты. Джеки Чаном уворачиваюсь от мелких щепок, которые киношным рапидом оседают по периметру кровати.  Никто не входит вслед за ударом. Темнота там, где была дверь. Программа «Время» освещает оседающую пыль. Минута проходит, как час. Игорь Кириллов из телика окрепшим голосом говорит про шестнадцать пудов с гектара. В ступоре погибающего аса с картины Дейнеки понимаю, что это чуть больше трехсот кило. «Это много или мало? Непонятно», - почти проговариваю и обматываю себя-голого простыней. Трусы остались в душевой, которая в полушаге от смерти за бывшей дверью. Голос из коридора возвращает меня в реальность:
−    Оделся там, бля, или нет?

Понимаю, что обращаются ко мне и издаю нечто среднее между всхлипом и карканьем… Еще догадываюсь, что разрушение государственной двери – не ошибка.
−    Не трусь. Сегодня не будем убивать. Если, не заслужишь, - ободряюще кричат в разломанную дырку.

Слышу щелчок предохранителя затвора.
−    А что нужно, чтоб заслужить? – вырывается  из меня от беспредельного страха.
−    Доостришься, удод, - отвечают мне весело. И снова щелчок предохранителя.

На прошлой неделе я приехал из Москвы в Джезгавгав, извините Джезказган, чтобы стать богатым. Шведы из металлотрейдера (это я сейчас знаю такое слово, и потому выделываюсь) пообещали пять процентов. Не ясно чего, но, кажется, много. Мой партнер Нурлан даже поперхнулся, когда я ему повторил условия из телефона. У Нурлана рваные кроссовки и не расчесанная голова. Он тоже хочет разбогатеть. И это просто. Во вчерашней комсомолке слюнявая статья про какого-то мужика с грибной фамилией, который заплатил три миллиона партвзносов, как директор кооператива Родник или Росток. Понятно, что спёр что-то у государства, перепродал, и вот теперь богатый. Теперь, типа, это можно.

Такое впечатление, что государство ничего само уже не может продать. И, скорее всего, так и есть. Заголовок первой страницы того же номера газеты про сделку века – обмен с немцами газа на трубы - как то не впечатляет.  А ничего получше, или, как говорит моя бабушка, щось добреньке, кроме труб, у буржуев не нашлось? Или, может, трубы продадим кому еще? Но трудно предположить, что трубы вообще кому-то нужны. Мне, так и даром не надо. А вот еще: огромный жирный мужик на второй странице пишет, что муку надо бы сделать подороже, чтобы появилась в продаже. Как это так у него получится, когда муки совсем нет, не совсем понятно. Налицо нарушение закона сохранения материи, но скидываю, что я-таки кандидат химических наук, а не по муке. И успокаиваюсь. Я вот тоже медь продам. И у меня ее, то есть меди, нет.

Нурлан говорит, что мы приведем покупателя к продавцу, они договорятся и дадут нам комиссионные.
−    А не кинут? Мало ли таких как мы, в мятых штанах…
−    Не кинут. Я уверен. Шведы точно не кинут.
−    А наши?
−    Какие наши?
−    Ну, с медьзавода…
−    Саня, здесь нет наших. Наших нет… - повторяет он задумчиво.

Мы едем на метро по рыжей линии. Все еще за пять копеек. С понедельника проезд станет стоить три пятака. Там в Черемушках у нас офис. А недалеко - родимый ИТЭФ – сторонняя организация диссера, великой мечты моего папаши. Сколько же я туда спирта отнес за пятистраничный отзыв… На вагон меди хватит. Если украсть вагон меди. 

В бывшей квартире на первом этаже за разбитой дверью подъезда находится кооператив Сотрудничество. С нами входит лысый мужик в свитере с дырявыми локтями. Здоровается с Нурланом. Меня не замечает. Типа нет меня совсем. Нурлану неудобно, но я делаю вид, что очень болит живот, скрываюсь в сортире, где унитаз загажен до такой степени, что даже орлом сесть не удается. Ноги соскальзывают с краев. «Ладно, потом!», - передумываю, застегиваю штаны и выхожу на свежий воздух прокуренного коридора. 

Лысый шепотом говорит про финансовые инструменты нового типа. «А-а-а!» - догадываюсь я, вот кто это за фрукт.  Поднимаю с пола визитку, а там портрет лысого в профиль.
−    Сергей Пантелеевич, - здороваюсь. 

Лысый вздрагивает, кивает мне, а Нурлан глазами делает движение, типа «сгинь, нечистая сила»… Через полчаса лысый уходит.

−    Идиот! – произносит Нурлан мой диагноз, - он же оплатит нам поездку.
−    Какую поездку? Он же врет, как сивый мерин. Посмотри на его ботинки и локти. И приехал он на метро – вон шлепает…
−    Жаль, что я пообещал тебе заработать, - грустно говорит Нурлан. Ты хоть знаешь, кто это? Это главный экспортер компьютеров в Москве.
−    Ты хотел сказать, импортёр, - мне не понравилась оценка моих умственных способностей. Импортёр с Газгольдерной улицы, - читаю я дальше визитку.
−    Да какая разница. Он пришел, чтобы обсудить обмен меди на компьютеры.
−    Господи, да какой меди? У нас же шведы…
−    А вдруг шведы соскочат?
−    Так у нас и меди-то нет.
−    Будет. Я договорился – поедешь в Джезказган, там тебе дадут отгрузочную накладную.
−    А контракт?
−    Контракт потом.
−    Да как же это потом? – я окончательно не выдерживаю нарушения основных физических законов. Откуда возьмется  медь, если ее нет.
−    
Нурлан подходит к стене, на которую прибита школьная доска, берет мел и рисует.

−    Вот завод, - рисует он квадрат, - вот его отгрузочный цех. Он полностью затоварен.
−    Откуда ты знаешь?
−    Знаю. Молчи! Я договариваюсь с железной дорогой на проталкивание вагонов, то отвезешь деньги.
−    Много?
−    Не твое дело! Слушай, говорю! Вагоны пойдут через Петропавловск на Транссиб, а оттуда в Таллин. Мы сгрузим медь в портофранко зону порта …
−    Чего?
−    Заткнись, Саня! И оттуда перегрузят на корабль.

У меня видно такое лицо, что Нурлану не хочется продолжать. Молчу. Может и вправду они там могут все. 
−    Ладно, - говорю, - поехали к шведам.
−    Сделай себе визитку, - командует мой партнер.
−    Где?
−    В гастрономе на Калининском. Там любые делают. Вот. Возьми мою, как образец. Встретимся на Арбатской, Филёвской линии.

Выхожу на Смоленской и долго иду к гастроному через грязь и дождь. Улицы уже не убирают. Или еще не убирают (таджики приедут лет через десять, не раньше).

Симпатичная девка берет заказ.
−    Должность?
−    Чего?
−    Ну, должность какая у вас в кооперативе Сотрудничество?
Задумываюсь.
−    Думайте скорее! Или вы там не работаете? Может вы у них консультант?

Лезет в голову «иностранный консультант» с Патриарших. Пересиливаю себя:
−    Напишите – секретарь!
−    Так не бывает!
−    А что бывает? – реальность зашкаливает за любую фантастику.
−    Есть менеджер, есть исполнительный менеджер, есть генеральный директор…
−    Напишите – генеральный секретарь! И по-английски тоже.

Девочка подает мне бумажку, и я вывожу: «General Secretary». Через минуту у меня десять визиток за пять рублей. Мы теперь все вместе: Я, Горбачев и Перес де Куэльер. Генеральные секретари. 

Долго еду на троллейбусе по Садовому. Дважды проезжаю. Ну вот. Доехал. На остановке стоит совершенно мокрый Нурлан. Я опоздал на час.

−    Саня,- пророчит он мне, - ты никогда не станешь богатым!
−    Почему-у-у? – оцениваю я его драные джинсы и кроссовки со сгнившими шнурками.
−    Ты опоздал! Люди, которые опаздывают, не могут разбогатеть. Это закон природы.
−    Слушай, ты, ученый, - не выдерживаю уже я. Вещи тоже не могут возникнуть из воздуха.

Нурлан качает головой и машет мне рукой, мол, «ну и дурак же ты совсем»…

Заходим в офис. Пахнет хорошим кофе и вкусной колбасой. Сглатываю слюну.

Русская барышня, раскрашенная как буренка и одетая чисто как проститутка перед вызовом, встречает нас в ярко освещенной прихожей. Говорит Нурлану, что шоферу лучше остаться в машине. Нурлан злится и подает бумажку, где написано, что он генерал-манагер кооператива Сотрудничество. «Ну, а он, - показывает на меня, - мой помощник».

−    А где ваш переводчик? – девочка на выданье каждому с деньгами морщит хорошенький носик, всем видом показывая, что нам тут нечего делать.
−    Я тут переводчик, - говорю я и поправляю галстук. Замечаю, что у меня еще и клетчатый пиджак,- я переводчик-секретарь…
−    Тогда понятно,- говорит красавица и подталкивает нас к двери, за которой горит лампочка.

Мы проходим на свет, и нам навстречу выходит огромный мужик в форме полковника. Довольно бесцеремонно ощупывает каждого из нас, а потом легонько хлопает по заду.

−    Чисто! - говорит он красотке, и та пропускает нас в зал.

Садимся и ждем. На столе стоит тарелка с колбасой, но вилок нет. Я хватаю кусок и быстро жуюу, так как слышу, как кто-то заходит вслед за нами.

−    Тим Юнсон, представляется нам блондин лет тридцати. Что у вас? - говорит он по-русски

Нурлан подает визитку и толкает меня в бок.
−    Да вот медь можем продать, - говорит он неуверенно.

Я громко перевожу, хотя думаю, что этот черт нерусский и так все понимает.

−    Сколько?
−    Чего сколько?
−    Меди у вас. Тонн или вагонов.
−    Пятьдесят вагонов, - лепит Нурлан и протягивает сертификат качества, который я скопировал с банки химически чистой меди на факультете. Вес 500 грамм закрашен фломастером.
−    Это три тысячи тонн, - говорит блондин и что-то умножает в столбик, - а куда доставят?

Я знаю, что есть какие-то эф-о-би и си-о-би, но, во-первых, не помню, что есть что, а во-вторых, не знаю, что от нас ждут. Нурлан подходит к карте, оставляя следы на нежнейшем текинском ковре, и, жестом Петра Великого, указывает на Прибалтику.
−    В любой порт по вашему усмотрению!

Швед не верит, но молчит, глядя на черные пятна поверх квадратиков узора ковра.

−    А давайте сделаем так, - говорит он, - вы доставите все в Стокгольм, и мы с вами рассчитаемся наличными! Ваши будут не пять, как я обещал вашему переводчику, - он показывает на меня, - а пятнадцать процентов от суммы контракта!

Нурлан трясет головой, но говорит, что надо подумать. Счастливый блондин соглашается, и обещает подготовить гарантийное письмо, что купит сто тысяч тонн.

−    А зачем так много? – Нурлан не верит своему счастью.
Швед напрягается и выдает по-русски:
−    Да у вас же все равно ни хера нет, и не может быть!

Нурлан краснеет и посылает шведа на три буквы. Сзади подходит полковник и вышвыривает нас прямо на лестницу.

Мы долго петушимся снизу, но потом бредем назад к троллейбусу «Б». Нурлан очень возбужден:
−    Эти шведы! Я им докажу! Всё, завтра едешь в Джезказган! Я за все плачу! Поселишься в гостинице и отнесешь наше гарантийное письмо.
−    Какое наше?
−    От Сотрудничества! Напишу, что купим пять тысяч тонн и оплату гарантируем! Швед купит!
−    А если проверят? – мне что-то всё расхотелось.
−    Пусть согласятся, а покупателя мы найдём! Пошли за билетом!
Простояв у касс, держу на руках билет.

−    Куда я еду, чего мне надо?»

На всякий случай беру билет прямо до дома, с остановкой в городе медной горы (или шахты; одно из двух).

В город приезжаю в пять утра. Холодный снег обжигает глаза. Хотя, наверное, это серный ангидрид – ветер-то с завода. Селюсь в гостиницу: удивительно – были места. Но горячей воды нет. Моюсь холодной, бросив все вещи в туалете. Просыпаюсь от страшного удара в дверь.

Мужики в высоченных горских шапках проходят в номер. Один  целит в меня автоматом, а потом кричит:
−    Где документы?
−    Какие? - блею я завернувшись в саван.
−    На медь!
−    В туалете все мои вещи…
Вижу, как из моей сумки летит распотрошенный диссер, трусы, рубашки и, наконец, папка с документами.

−    Вот документы, - кричу я в надежде на спасение.

Сзади выходит еще один горец, пролистывает скоросшиватель и бросает его на пол.
−    Чтоб ты сдох, - произносит он смачно, а мужик с автоматом передергивает курок.

Главный нагибает к низу ствол, и пуля пробивает письменный стол. Я понимаю, что это очень правильно, что на мне нет исподнего, поскольку что-то липкое и теплое течет по ногам.

−    Заплати за дверь и уезжай. И чтобы я тебя здесь не видел. Еще раз приедешь с липовыми бумагами – Махмуд тебя не пожалеет, - кивает он на бородатого мужика с калашом. Есть деньги?
−    Да, - хочу сказать я, но молчу.

Главный швыряет на кровать пачку новых сторублевок.
−    Давай, уезжай! Что-то ты меня разжалобил… Клянусь, больше не прощу.  Предупреди всех, кто здесь захочет появиться.

Через разбитую дверь вижу вчерашнего шведа и его верного полковника. Или кажется это мне?

Через час я снова в аэропорту.  И еще три уже дома. Не могу разговаривать неделю. Потом уже получше. Деньги-то остались. На дверь ушло пятьсот, да еще сто за утерянные простыни. Я их выбросил сам.
2013

Tweet