Рано или поздно в театре должен начаться пожар.

События, описанные ниже, могли произойти или не произойти на самом деле. Иметь место в параллельной вселенной или «давным-давно, в одной далёкой-далёкой галактике». С другой стороны, это наше вероятное будущее, возможно, самое ближайшее; настолько ближайшее, что уже почти настоящее.

[17:58, Мск. Россия]

– Ну, вот смотри, – Абрам Хацкель с жадностью забросил в рот щепоть квашеной капусты. – Можно ли выдумать что-то более идиотское, чем такой «ответ Чемберлену»? Вместо расследования по факту хищений и убийства, мы вводим антиконституционный запрет на усыновление. Это же ни в какие ворота! Дети в чем виноваты? Статистику эти кретины видели? Думали-то о чём в тот момент?

– Не знаю, друг. Не знаю, – Раппопорт принялся методично разрезать бифштекс. – Могли бы думать – не приняли б закона. Это же посмешище, похлеще Никиткиной эскапады. На нас весь мир смотрит, как на долбоёбов-каннибалов, склонных к инцесту. Великорусский шовинизм во всей красе.

– Вот ты морда жидовская! Любой разговор к этому сводишь. Никакой это не шовинизм, а простая тупость и попытка увернуться от говна, летящего на вентилятор. Если они пойдут на поводу америкосов, если станут «своих» сливать, это же вся система рухнет, – говоря это, Абрам не переставал чавкать. Жир тек по его подбородку. – Введи антикоррупционный закон – введи смертную казнь за взятки и хищения – и можешь смело расстреливать три миллиона чиновников. Можешь подряд, можешь через одного – не промахнёшься, поверь.

Закончив пламенный монолог, Хацкель дотянулся до бутылки, царящей в центре стола, и принялся разливать водку. Вениамин Раппопорт тем временем с нескрываемым наслаждением закурил. Оба уже были изрядно пьяны, мучились тяжестью в животе и хотели одного – молча созерцать остатки трапезы, уйдя глубоко в свои мысли, ожидая минуты, когда же можно будет проглотить еще кусочек чего-нибудь.

Два друга частенько коротали вечера вместе, выпивая и закусывая. Вечной темой для споров становилось еврейское происхождение Вени и квасной патриотизм Хацкеля, густо замешанный на антисемитизме. Как бы это ни было странно – ненавидеть евреев сильнее Абрама не мог никто. Он был квинтэссенцией ненависти. Любой разговор умудрялся перевести к жидо-масонским заговорам и мировой закулисе.

Выпив, приятели не спешили продолжить беседу. Объединяла их совсем не тяга к псевдо интеллектуальному общению, не бесконечные споры на тему обустройства отдельно взятой страны, в которой они жили. Нет. Их общим грехом было чревоугодие.

[17:52, Где-то в Сибири]

– А чего ты, деточка, ждала? Гулять хорошо, но думать тоже иногда надо. Терпи теперь, дурёха. Постарайся только громко не орать.

– Оооооооох…

– Вот тебе и ох. Жалко вас, молодушек, а с другой стороны – на что бы я жила, кабы вас не было! Глупые доверчивые собачонки. А главное – ничему не учитесь даже на собственных ошибках. Ты-то, еще ладно, первый раз, а вот одна дамочка уже пять абортов у меня сделала  – никакого ума нет у неё.

– Мама!..

– А мама тебе свечку держала? Ноги раздвигала за тебя? Что же ты, маме-то про всё не расскажешь? Покаялась бы, прощения попросила – глядишь, она б и денег на нормальную клинику нашла. А так лежи, теперь уж немного осталось. Гляди, вот это ручка, вроде. А может и ножка. Срок-то, какой у тебя? Ножка, пожалуй.

– ммммммммммыыыыыыыыыыы…

– Молчи, сука! Не хватало, чтобы менты приехали. И так соседи косятся уже, всё подозревают себе чего-то. Блядовать то, приятно, поди, было? А теперь потерпи. Это твои саночки, а тащить их тебе в горочку. И крест этот на тебе останется.

В процессе всего диалога, неопределенного возраста бабища орудовала жуткими инструментами внутри юной ещё девушки. Спасать залетевших дурочек от позора и от нежеланных детишек было весьма прибыльным делом. В тесной, неухоженной «хрущёвке», никогда не знавшей ремонта, она принимала пациенток. Плату брала сообразно услугам – львиная доля гонорара шла за обеспечение анонимности.

Очередная пациентка была совсем ещё молода, но уже замужем. Что толкнуло её в объятия любовника, что стало причиной измены – не волновало никого. Даже её саму. Просто следовало избавиться от плода. Дитя греха и блуда не должно было омрачать своим появлением биографию матери.

[17:56 (время московское)]

– Ну что, сучка, довела родителя?! Бегом в душевую – сейчас наказывать буду!!!

– Не надо! Ну, не надо, пожалуйста!

– Слезами ты уже ничего не изменишь, тварь! Подмойся и в койку, гадина, иначе я тебя прямо тут оприходую. А братец твой посмотрит, что значит быть мужиком. Раздевайся, падаль!

Он уже почти визжал. Наслаждался глубиной своего падения и хотел пасть еще ниже. Его заводил её полудетский голос, её огромные изумленные, наполненные страхом глаза, её слёзы и причитания. Да, он становился животным. Но это было сладко.

Если бы можно было продлить до бесконечности миг проникновения, когда зрачки расширяются от ужаса и омерзения, когда в ноздри шибает запах. Ни с чем несравнимый запах отчаяния. Этот миг следовало бы запечатлеть в вечности. Растянуть секундное наслаждение во времени – вот был бы истинный рай.

Именно таким он должен быть, а сады с бесполыми душками-ангелами и яблоками оставьте тупорылым святошам.

– Если я велел раздеться, ты должна в ту же секунду… не смей лишать меня удовольствия. Иначе расскажу всё твоей  скудоумной мамаше. Поняла? Бегом, сука. Бегом!!!

– Ну, пожалуйста, не надо рассказывать, я всё-всё сделаю. Только не бей его больше. И пусть он ничего не видит, пожалуйста. Умоляю…

– На колени, мразь. На колени, ибо так велю тебе я, твой Отец! И страшен я во гневе…

[17:54, Спб. Россия]

«Э-эх, Россия моя, нефти дожопы, угля дохуя…»*

Картавый исполнитель пел, казалось бы, небывало пошлую и пронзительно дешёвую поебень. Но вкладывал в это столько души, что сей музыкально-конъюнктурный ширпотреб превращался если не в искусство, то, как минимум, начинал оживать, и нёс в себе нечто такое, от чего хотелось плакать или плясать. Именно плясать, а не танцевать или дрыгаться в пароксизме сублимационного экстаза. Плясать так, чтобы душа нараспашку, всё наружу и рубаху на груди рвануть. Показать всем пресловутую Кузькину мать.

«Где же денег найти? Что же делать теперь?» – мысли роились, кололись и наскакивали друга на друга. Дилемма представлялась неразрешимой. Нужны деньги, взять их негде. Если выгонят с квартиры – на улице не протянуть и недели. Или убьют, или пристроят к непыльному «нищенскому» бизнесу; предварительно покалечив.

Не самый плохой расклад, если еще депортируют на малую родину. Хотя, могут и счёт потом выставить – за транспортировку, кормежку, проживание. Сволочи...

«Сейчас бы покурить или, накрайняк, выпить. Да где уж там? Есть, у кого взяться, но платить обратно – нечем. Чёртова жизнь. Ну почему мне вечно не везёт? Почему я не могу тянуть лямку, как все. С чего? С чего я решил, будто чем-то лучше остальных? Ведь как художник я – говно. Да и как человек, впрочем, тоже. Настьку беременную бросил. Мать там, в деревне, больная. Куда уехал? Зачем?».

«Душное метро, снующие люди. Ну что ж вам всем так резко понадобилось куда-то ехать именно сейчас? Ненавистная копошащаяся толпа. Вонь, толкучка, враждебность – всё это настолько утомило. Где бы взять дозу? Ой, то есть, денег, конечно. Сначала рассчитаюсь за квартиру, а потом, потом уже можно будет расслабиться. Можно будет насладиться своим триумфом. Вы думали, я неудачник? А вот хуй!!! Я смогу. Преодолею. И вы, скоты, ещё узнаете. Лучшие, достойнейшие из вас, смогут понять сотую долю моего искусства. Постичь ничтожную частичку того глубокого смысла…».

«Слепой музыкант, играющий на аккордеоне какую-то неизбывно печальную мелодию. Кажется, вальс «На сопках Манчжурии». Как он вовремя! Как это правильно – обобрать его, слепошарого; всё равно не догонит. Главное, вовремя свалить. Иначе башку точно открутят. Сейчас, вот прямо сейчас пробежать мимо, сгрести все купюры из карманов и чехла, в котором порядком уже накопилось. Этого хватит хотя бы на раскумар. Нужно расслабиться, нужно дать себе время подумать. Потом, потом я решу все проблемы, найду деньги и рассчитаюсь. Сейчас нужен отдых».

«Позже я всё ему верну – сейчас мне необходимы эти чёртовы деньги. Это нужда, а не алчность».

[17:53, Зажопинск, Россия.]

– Ты что творишь, старая пизда? Ты знаешь, сколько эти туфли стоят? Блядь, да ты за год столько не зарабатываешь! Ты уволена нахуй, овца! Понаберут ёбаного пшена!!! Хули ты вытаращилась, пидараска старая? Чо мычишь, блядина? В глаза, блядь, смотри!

– Артур, я же тебе в матери гожусь, если не в бабки! Что же ты… ну как же, а…

– Какой я тебе Артур? Ты совсем вспышку проебала, хуесоска грязная? Для тебя, насекомое, я Артур Геннадиевич. Усекла? Уёбище болотное, ты же не рассчитаешься  теперь. Ты у меня год будешь сортир языком своим поганым вылизывать забесплатно. И всё равно должна останешься, гнида ебливая!!!

– Ар..тр Гнд..ч, я не специально, я.. простите, Ар..тр Гнд..ч!!! Миленький, ну простите дуру старую. У меня же дочка болеет. Внуки оба на мне, Ар..р Гнд..ч, пощадите, Христа ради!! Я искуплю, обещаю. Крестик продам!!!

– Засунь себе свой крестик в старую морщинистую жопу и слушай сюда. Ты, мразь, испоганила мне лучшие туфли. Потому что не смотришь, куда свою швабру злоебучую суёшь. Ты не думаешь о том, что пока ты тут пидорасишь толчок – я зарабатываю деньги, в том числе и на оплату твоего бесполезного, нахуй никому не нужного труда. Ты бесполезный кусок говна, пойми это. Нам навязали квоты на трудоустройство таких вот бестолковых тупорылых совков, нам приходится это терпеть. Будь моя воля, я бы набрал вместо вас каких-нибудь чурок, которые кланяются при виде белого господина, а не хуярят грязной тряпкой по ногам.

– Ар..тр Гнд..ч, да как же я… я же не видела, клянусь, не видела, Ар..р Гнд..ч…

– Короче, завтра я составляю на тебя заявление генеральному. Где правдоподобно описываю, как ты пыталась украсть у меня мобильник или кошелёк. Он мужик суровый – вылетишь ты в два счёта. И на работу больше не устроишься никогда. Может, тогда поймешь, что мы вас, блядей, кормим и содержим. Как паразитов. Как вшей, блядь!!! А вы нам в душу срёте, суки!!! В душу!!!

– Ар..тр Гнд..ч, пощадите!!! Мы же с голоду помрём, дочка то инвалидка у меня, внуки малые, Ар..тр Гнд..ч, родненький!!!!

– На колени, на колени становись!!! Слизывай, гнида, слизывай грязь свою. Падаль! Тварь!! Говно!!!

– Ар..р Гнд..ч… ох за что же мне такое? – бабулька опустилась на колени. – Умерьте вы гордыню свою, Христом Богом закли…

С омерзительным хрустом носок ботинка врезался точно в переносицу. Старуха булькнула горлом  и повалилась на влажный кафельный пол, разметав седой нимб волос. Красная лужа растекалась вокруг головы, медленными ручейками утекая к сливному отверстию.

– Получила, уродина? Вставай и ноги целуй, пока я добрый.

[17:59, Ебург, Россия]

– Вот же сука!! – Маринка не могла сдержать слёз. – Какая всё-таки тварь, а? Подумать только. Ведь знала, паскуда, что Артём – это вся моя жизнь! Что я дышу им! Захотела красивой жизни? Ты у меня получишь красивую жизнь. Я тебе такое устрою! Я Малику позвоню. Я всех на уши поставлю, но ты больше не будешь жить! Ты будешь существовать в вечном страхе. Оглядываться по сторонам, перебегая от фонаря к фонарю. Ждать постоянно того кошмара, в котором я тебя утоплю. Уёбище.

План мщения возник в голове сам по себе. Облить бывшую подругу кислотой стало навязчивой идеей. Раз уж она настолько красива, может, немного подпортим её красоту?

Баночку серной кислоты помог достать Антоша, студент-химик. Чего ей это стоило – она даже не хотела вспоминать. Он был потным, неловким и много говорил невпопад. Возомнил себя порноактером. Ублюдок.

Ну, ничего. И до него дойдет очередь. Он еще будет валяться в ногах и харкать кровью. Будет просить прощения. Будет умолять отдать ему мошонку, чтобы пришить на место. Хуй ему по всей роже. Грязный похотливый скот заслуживает самой страшной кары. Он никогда больше не прикоснется ни к одной девушке своим вонючим, маленьким писюном.  Возмездие будет страшным и справедливым.

«Ну, бери же трубку, тебе лучшая подруга звонит».

– Ань, привет, я тут мимо пробегаю – можно, зайду на минутку? Очень надо пошептаться. Ну, правда, – в голосе только мольба. Никакой враждебности, ни капли  торжества. – Анют, ты мне сейчас нужна, как подруга, как советник! Пожалуйста, зай.

«Дура набитая. Думаешь, я стану тебе рассказывать какую замену нашла? Нет, милочка, я тебя сейчас убивать буду. Морально. И немного физически. Я тебе обещаю – ты не останешься красоткой после нашей встречи. Ты реветь будешь белугой, но ничего уже не изменишь. Покайся, пока не поздно, ведьма!».

Главное, вовремя решиться. Не делать пауз в разговоре, не сбиваться и ни в коем случае не показывать своих намерений. Сделать всё резко и чисто. Подойти к двери, нажать кнопку звонка. Дождаться, когда эта заспанная лахудра покажется в дверном проёме, и плеснуть. Без сожалений, без раздумий. Быстро. Решительно.

Ступенька, пролёт, этаж – и вот она – нужная дверь. Руки дрожат, но со второй попытки удаётся попасть в кнопку звонка. Так, и шаги за дверью. Щелчок замка. Скрип петель. Открывает.

«Давай, курва, выползай из берлоги. Что же ты, такая красивая и умная, не заметила, как я сохну по этому разгильдяю? Как я на него смотрю – ты, скажешь, не замечала? Я же родить хотела!!! Замуж хотела, а ты своей смазливой рожей все карты смешала. Гори в аду, шлюха! Гори в аду!!!»

Крики боли и отчаяния, визг, несвязные обвинения – всё смешивается на этой лестничной площадке. Момент истины. Грядёт возмездие, но никто этого пока не понимает. Обе девочки катятся, обнявшись, вниз по ступенькам.

– Ты, такая красивая и умная, не могла найти себе другого? Тебе нужно было именно моё отнять? Показать мне это, да? Что я лохушка? Что мужика не удержу!? Сдохни в муках, проститутка!!! Не надо было так завидовать…

[17:57, где-то под Оренбургом]

Жизнь как-то с самого начала не задалась. Папа не кончил на стенку, мама не стала промывать вагину после коитуса. Скверная развязка идиотского водевиля. Хуже не придумаешь. Кто я? И где я в этом мире? Почему всё так пОшло и бессмысленно должно закончиться? За что мне уготована чаша сия? Неужто была необходимость?

Эти мысли посещают меня постоянно. В чём смысл? Где правда? Ответов всегда меньше, чем вопросов. Правды и вовсе нет.

Сегодня я решаюсь на последний, решительный шаг. Сегодня будут расставлены точки над «ё», будет веселье, танцы и фонарики – только без меня. Не хочу утомлять вас подробностями моей биографии. Просто в один прекрасный момент мне стало ясно, что это всё глупо. Нелепо и никому не нужно.

Таблички с годами жизни на моём доме не будет. Не будет – и всё тут. Не будет пышных поминок. Не будет плачущей вдовы. Не будет выспренных речей о том, «каким он парнем был». Даже самих похорон не будет, потому что опознать меня некому.

Всё началось относительно недавно. Лет примерно тридцать назад. А закончиться всё должно именно здесь и сейчас. Родился, учился, женился, развёлся – все вехи жизни укладываются в четыре бездушных слова. Никакой оригинальности. Никакого самоедства. Ноль эмоций. Тварь я дрожащая или право имею?  Фёдор Михалыч задавал очень правильные вопросы, но даже он не смог дать вразумительных ответов. Куда уж мне?

Человек – звучит ли это гордо? О таком хорошо рассуждать, сидя где-нибудь на Капри. Стоит ли жизнь того, чтобы променять её на потреблядство? Или на похоть и реализацию самых низменных желаний? Стоит ли совершать то, о чём, несомненно, пожалеешь? Нужна ли человеку трезвая самооценка? Следует ли отнимать у людей последнее, что есть? Можно ли завидовать благодати ближнего своего?

И снова вопросов больше, чем ответов.

Я знаю лишь одно. Сегодня мир перестанет существовать. Ибо именно моё сознание создаёт всю эту нелепицу. Все преступления совершает моё альтер-эго. Все приговоры привожу в исполнение тоже я. Неужели нет на свете места, где можно было бы спрятаться ото всех? От звонков, е-мэйлов, открыток и дружеских похлопываний по плечу. От панибратского снисхождения. От людской молвы и старых завистников. От ума и фантазий. От воспоминаний и несбывшихся надежд. От собаки, детей, жены, тёщи? И, главное, от себя.

Оно есть.

Но это не место, это, скорее, состояние. Состояние души – не тела. Тело может пребывать замороженным в крео-капсуле или быть закопано в земле. Оно может даже сгнить и распасться, став удобрением, почвой, компостом. Но душа. Душа будет пребывать в бессмертии. Будет вечно страдать и, даже переродившись где-то в снежной России, начнет мытарства заново.

Нет греха пуще уныния. Нет зрелища печальней, чем разочаровавшийся в жизни человек. Венец творения, пребывающий в скорби, смешон и несуразен, как игривый мопс на похоронах своей хозяйки.

Ну, что же пора. Покончить с собой, уничтожив весь мир. Покончив с собой уничтожить весь мир.**

Пафосно? Не то слово! Но это лучшая фраза для конца времён. Аминь.

***

Спустя несколько секунд был произведен запуск межконтинентальных баллистических ракет. Многие скажут, что так не бывает. Спорить можно до хрипоты, ничего от того не изменится. В этой вселенной, в описанной реальности, всё произошло именно так. Ракеты нашли свои цели. Системы ПРО ничего не смогли сделать. И миллионы граждан погибли во всеочищающем пламени ядерного апокалипсиса.

Из семи миллиардов голодранцев, дармоедов и конченых мерзавцев в живых не осталось никого. Лишь радиоактивный снег усыпал поверхность старушки-земли, а к планете уже приближались колонизационные корабли «дружественной» инопланетной цивилизации.


___________________

* Группа РАБфак «Эх, Россия моя».

** И. Ф. Летов «Русское поле экспериментов».

Tweet