( из записок сержантского  кодоблокнота) –short version

Вчера Сандрику приснился кошмар, и он чуть было не задушил своего соседа по койке. Утром он жаловался, что нечем дать отдых переутомившимся мозгам и показал сквозь бинокль буйные конопляные заросли в обширной бахче белобородого старика Али. Дальнезоркость, как говориться хорошо, но при хорошей реакции и близорукость не помеха. Тем и понимается его усталость и недвусмысленный намек, что некоторые из нас до того устают, что начинают считать отсутствие удовольствий за горе, но, а ведь не таково есть это дело. «Стойко переносить все тяготы и лишения…»,- говорится в присяге.

Я заметил, что когда у Сандрика вдоволь ганджи, он всегда свеж как огурчик, остроумен и склонен к рефлексии. А при её неимении ему нелегко без эксцессов преодолеть здешние пространственно-временные коллизии и его сознание как висящая над пропастью каменная глыба, готовая в любой момент сорваться в неудержимом стремлении и закатиться в бахчу к Али. Вообще то и я никогда не накладывал умственного табу на этот вид терапии, ведь главное, чтобы глаз был зорким, и нюх тонким. А спуститься в кишлак и вернуться обратно для меня, совсем нетрудно. Будучи ребенком, в высокогорной Гурийской деревне Чанчати я ухитрялся собирать лесные орехи еще в более крутых местах.

Наша столовая находится в покрытом маскировочной сетью ангаре СРМК  (сборно-разборная металлическая конструкция). Отдельные меню, которые там готовят, обещают определенный род желудочных мук. Если, к примеру, приготовлена размазня из рисовой сечки с кусками вареной пашины хряка, под кислым томатом да горячая темная бурда, именуемая чаем, — это означает повышенную кислотность (изжогу), если, порошковое пюре с жареной рыбой, и компот цвета ржавчины из сухофруктов, — это означает если не отравление, то жуткую отрыжку до конца дня. К режущим десны черным сухарям и плывущему хлопьями и уже распавшемуся на белковую и жировую фракции маслу лучше не притрагиваться. Вот такова пища, присланная тыловыми крысами, которые загоняют в Афганскую группу всю парашу из внутренних округов. Нормальную сгущенку и масло меняют на просроченные в торговой сети Таджикистана и Узбекистана, зелень и сухофрукты завозят из Союза, хотя этого добра можно на месте купить за копейки. Писем из дома нет. Есть ли на свете еще что-нибудь медлительнее полевой почты?

Внизу одно из рассеянных коварных селений «Кишкинахуд» с полоской мощёной дороги от Шинданда до Кандагара, лентой огибающей лоснящиеся в своем каменном блеске возвышенности. Из за отсутствия в этой стране железных дорог, время от времени в сторону Кандагара медленно плетутся гружённые соляркой и бензином колонны «КАМАЗов — наливняков». Через каждые десять машин, обычно встроена одна БРДМ боевого сопровождения, и она же обеспечивает «техническое замыкание» в самом конце. Если вдруг обливающимся потом ребятам приходится цеплять тросами, вышедший из строя грузовик за машину техпомощи, на их устах через бинокль хорошо видны артикуляции русского «ёбтвоюмать». Остановленная колонна беспомощна как пойманная и приготовленная для замеса в гашиш шпанская мушка. Самые расторопные, за это время ухитряются раздобыть у местных бача ( детей) зеленые арбузы и серо-зеленые дыни.
Когда «духи» включают Американскую аппаратуру глушения радионаправлений «Трефик-джам», вызывающую жуткие помехи, нам становиться ясно, что в селение приезжает кто то важный. Наш старенький приемник Р-250 все равно даёт прослушать и записать столько, что обработчикам порой приходится тяжеловато.

В ближайшем кишлаке на нас работает Царандой – (народный милиционер), по имени Хамид. Раз в две недели он наведывается к нам для смены аккумуляторных батарей для передатчика, который ему передали особисты. Хамид рассказывал что, чаще других здесь бывает Кхоса- Усама ( безбородый Усама) со своим отрядом. Усама судя по словам Царандоя не является ни местным дехкане-самооборонцем, ни грабителем караванов идущих из Пакистана.  Али его не уважает говоря, мол: « Усама слуга шайтана, так как бритое лицо – символ подчинения, отказа от собственной личности».

В штабе было установлено, что ценность Кхосы- Усамы как объекта разведки наиболее ценна и высока в классе, поэтому за ним было назначено непрерывное, контрольное наблюдение. Присланную из штаба его фотографию можно описать так: продолговатое, лицо, с печальными закрасневшимися глазами, тонкий с горбинкой нос внизу слегка сплюснут, из-за чего он слегка напоминает заколдованного в тролля принца. Стоит нам заметить как люди Кхоса- Усамы обустраивают огневые точки, майор Клещев дает команду для работы гаубичной батареи. Для побывавших в Кандагаре ребят, здешняя пальба представляется школьным тиром.

Все как бы шло своим чередом, хотя о какой очередности могла быть речь, когда Сандрик вдруг потерял карты для расшифровки засекреченных данных, от чего и впал в глубокую душевную хандру. Майор Клещев грозился отправить его на базу для взятия под стражу с первым же облетным вертолетом. И хотя карты в тот же день нашлись, из за этого безумия, или чрезмерной тоски, во мне родилось совершенно неожиданное намерение.

В ту же ночь я прихватил пару Ф-1, сунул за брючной ремень трофейный метательный нож Смерш, и отправился незваным гостем к Али. Сначала мы с Сандриком за малую мзду уговорили начальника караула Цедрика пропустить нас к склону. Найдя удобное место, я удачно спустился, а потом продвигался, где по лощинам, где шёл гуськом, или полз. Когда перевалил за половину пути, взошла полная луна, и при ее свете появилась знакомая тропинка, ведущая из кишлака в бахчу…
К часам трём добрался до забора, раздвинул нетёсаные столбцы частокола и заполз внутрь. Некоторое время лежал неподвижно среди конопляных зарослей, а потом стал тихо их сгибать, ошмыгивая продолговатые макушки и складывая их в вещмешок. Прощупывая взглядом каждый куст, увидел сквозь них глиняную хижину. Когда с движением лунного света передвигалась тень, соответственно и я менял места. Очень, хотелось закатать мацанку или набить в чубучок сухих листиков, что и сделал. Но курить было нельзя, так как Сандрик однажды сказал, что у Али чутье волчье и по малейшему запаху он может рюхнуть и тогда все труды пропали даром. Хорошо еще, если унесёшь ноги, а поймает, сдерёт шкуру. О его сварливости говорил не только царандой. Уволившиеся деды рассказали, что он застукал в бахче четверых нагло обкурившихся сверхсрочников и, дико бранясь, загнав к углу ограды, стал палить над их головами из средневековой кремневой берданки. Через час работы услышал отдаленный шум из хибары — сухое покашливание и бормотание, но через некоторое время звуки прекратились. Все вокруг стало безмолвным и пустынным. Лишь около забора паслись, чьи то ослы. Теперь самым лучшим способом действий для меня было еще чуть поработать и возвращаться на базу. Но терпение — трудное дело. Совсем не ко времени почему-то припомнилось, что-то про алтайского пастуха курнувшего « сам на сам» косяк на склоне горы и думающего о священном огне Кали. От таких мыслей я не сдержался и прикурил, не сознавая, что от этого будет больше вреда, чем пользы. После первой же затяжки внимание остановилось на поднимающихся из трубки синеватых восходящих струйках. Моим умом овладело представление об водных потоках, бьющих из земных недр — их неспешном, постепенном, безостановочном движении. И вот, в силу какой-то странной умственной перестановки я вдруг почувствовал, что сам являюсь недвижимой осью, из которой исходят зелёные струи меридианов и равномерно растекаются в разные стороны.

Не знаю, какое временное продолжение имела, эта особенная способность воображения, но при громадном напряжении воли, проблеск ясного сознания дал мне возможность, взглянуть на часы: было четверть пятого. Еще миг и новый порыв мыслей закружил бы меня в своем безумном вихре, как вдруг мне послышались странные шорохи…

Мысль заработала лихорадочно, и я повернулся в сторону, откуда исходили эти звуки. Совсем поблизости передвигался человек который поднимал ноги как можно выше, и опускал их вытянув носок, вероятно, чтобы не топтать иных приземистых кустов, которые сухо шелестели в ночи. После он вырывал их с корнем и складывал в брезентовую сумку. После Сандрик объяснил, что и мне нужно было дербанить именно низкие кустики, так как это тот особый сорт, что Али зашивает в бараньи шкуры и из которых впоследствии стекает чарс. Спустя пару секунд листва прямо передо мной раздвинулась, и я просто остолбенел на месте. Оттуда на меня глядело вовсе не лицо старца бахчевника, а безбородая физиономия Кхосы- Усамы, и при том у него во рту блестел золотой зуб… Некоторое время мы, щурясь смотрели друг на друга и прислушивались к темноте. Он с пристальным вниманием разглядывал каждый участок моей униформы, особенно же знаки различия. Мое напряжение нарастало, и почему-то я осознавал, что он чувствует как на моих висках от напряжения пульсируют жилки, а запотевшие кончики пальцев нащупали ребристую ручку ножа. Если напасть то, как долго продлится борьба? Схватка ведь должна быть короткой, и он не должен успеть, ни крикнуть, ни выстрелить. Ведь неподалеку может быть его группа? Еще через мгновение я бы сам взорвался, лопнув по швам, но вдруг Кхоса — Усама присел прямо передо мной на корточки и приложив указательный палец к губам, издал тихий звук: «чшшш». В тот момент, благодаря количеству и интенсивности ощущений, соотношение между временем и моей личностью было не просто нарушено, а стерто, но я не растерявшись начал менять позицию, ступая в сторону забора так осторожно, будто скрадывал глухаря.

На этом мой ночной визит закончился. Помню как, вылезая из бахчи, я подумал, что если бы вещмешок был заполнен до отказа, его бы пришлось перекидывать сверху. Впереди показался старый бабай с посохом в руке, ведущий табунок ослов на водопой. Теперь я не шёл гуськом, и не полз, а просто бежал, уставившись в огромный, сферической формы светло-синий кусок предрассветных сумерек. Под робу мне залетел жук, и жужжал там безуспешно пытаясь выбраться. За тропинкой начинался редкий перелесок, за ним – склон горы. Добежав до условленного места, прокричал коростелем и Сандрик в ту же минуту скинул веревку. Оказавшись рядом с другом и осознавая, какой опасности избежал, я с облегчением посмотрел вниз, а там, как обычно, виднелись отдельные строения, окруженные бахчами, в которых по-утреннему красиво зеленели заросли, слышалась молитва моллы. Потом я осторожно достал из подмышки, умудрившееся ужалить меня насекомое, оказавшееся большой шпанской мушкой, которую я растер вместе с липкой конопляной шишкой и отдал прапорщику Цедрику.

Чувство опасности и возможной гибели здесь сначала притупляет зоркость, а потом напротив – обостряет. Как только духи начинают пристреливаться, бдительный майор Клещёв немедленно фиксирует координаты. Я видел здесь многое доводившее до слёз, и некоторые из моих сослуживцев прожили только восемнадцать лет! Что можно успеть за этот срок? Держу пари, что тут за месяц, возможно, повидать больше, чем иной человек за всю жизнь. За нами лежат ужасы, которые некоторым не увидеть никогда, по причине того, что они не были солдатом. После встречи с Усамой я начал худеть и страшно много курить. Несколько раз во сне мне являлся постаревший Усама с седой бородой, который затягивался папиросой, а потом, протягивая ее мне, говорил: « на залечи». Иногда глядя через бинокль, я думаю, что действительно ли это всё произошло и продолжает происходить со мной? Может быть, никогда ничего не было кроме этих деревьев, неба и облаков?

Tweet