Ну почему, почему объясните мне, почему все достается только жадным, глупым и необразованным? Почему барышни с обложек любят только богатых и упакованных, а не умных, или уже совсем на крайний случай, красивых?
Эдик всегда хотел быть первым.  Да он и был таковым. Просто люди слепы. Зашоренные жизнью и повседневными делами, они не видят, какой он гений. Грамотный, красивый. Какие у него золотые руки. Как он все может! А ненасытный плебс, жалкие смерды вокруг не замечают  талантов, интеллекта, понимания смысла жизни. И мужской красоты, наконец: у него на лице было несколько шрамов от ожога – они страшно шли ему, придавая неуловимое сходство с Аль Пачино. А какой он благородный. Ну, подумайте, кто, кто, кроме него, мог бы организовать перенос баллонов с кислородом из одной лаборатории в другую?  Да еще так, чтобы таскали пятикурсники, а не он сам… А все эти бл..ские петровичи, калугины, иванычи да мишки с сашками обскакивающие за счет мизерного везения. Только и могут, что выделываться своей псевдоинтеллигентской спесью. Дряни. Гады и дураки. Как бы хотелось видеть этих мразей раздавленными самосвалом прямо у входа на факультет. Прямо напротив милицейской столовой. Зи-и-иг (свист тормозов) – бумм (удар по телу) и хкр-р-раах (переезд передних колес стотридцатого ЗИЛа через головы и конечности удачливых подонков)… Вот оно счастье!

Эдик страшно обиделся, когда заведующий кафедрой, которого он считал своим учителем, неожиданно вызвал к себе в кабинет и вынес вердикт про отправку на целину. Эдик не поверил своим ушам. Его. Посылают. На картошку. Со студентами. «Рехнулись они там все: ну как можно меня посылать? – думал он, скрежеща зубами от злости на академика, - и этот, в очередной раз ставит меня в один ряд с подонками»!
−    А нельзя ли послать кого-нибудь другого, - не моргнув, сказал приговоренный, - скажем менее ценного для нашей кафедры. Илюшина, наконец, или Петровича - помянул всуе своих заклятых врагов.
Завкаф вздрогнул. Он никогда не думал о людях в таких категориях, и сделал вид, что ослышался.
−    Ну что вы, дорогой Эдик,- завкаф неожиданно для себя заегозил, как когда-то лет шестьдесят до того, когда его застукали на столе химлаборатории с будущей женой во время активного прядения нитей зла. Вы съездите, продолжил он, - а больше никогда! Я даю вам слово академика.  И еще. Вы же знаете мою личную приязнь к вам. Я знаю, что вы недавно покинули свою жену - извините меня старика за вторжение в вашу жизнь. Поезжайте. Там и развеетесь.
Все студенты факультета должны были проводить сентябрь, собирая картошку на севере республики. Справки не принимались. Никакие болезни не считались  смертельными: как говорила незабвенная Людмила Павловна, инспектор посещаемости факультета, «противопоказательными для физических нагрузок».  В поездку на целину студентов должны были сопровождать преподаватели.  Для последних это вряд ли было наказанием, поскольку платили полные командировочные. Плюс в распоряжение руководителей давали до ста барышень-студенток, часть из которых изначально не была отягощена строгими нормами морали. Другая же теряла эти нормы в течение первой недели, благодаря усиленному потреблению алкоголя и подлинно скотских условий проживания, обычных для временных построек. Наиболее частым результатом тех целинных похождений были женитьбы немногих мальчиков, учившихся на факультете на однокурсницах.  Но и для преподов добра тоже хватало.

Через неделю Наташа Вожжова мыла пол мужской половине барака, в котором поселили студенческий отряд. Все молодые люди, кроме Сашки, который притворился больным, уже были в поле по картошку. Наташа макала грязное черно-коричневое вафельное полотенце в помойное ведро, наполовину наполненное мутной вонючей водой из ближайшей канавы. Двигаясь задом, она терла тряпкой еще более грязную поверхность, которую, строго говоря, нельзя было называть полом. Барак был построен силами Алжирских зечек в далекие сороковые задолго до героев-первоцелинников: сама форма  спального помещения, кухня прямо посреди здания и архитектура окружающих смотровых башен намекали на то, что трудовые подвиги есть неотделимая часть исправительных работ. А не молодежного героизма, как это было, в конце концов, объявлено после смерти главного архитектора государства. Ну, того, который с усами.
Деревянное покрытие пола перемежалось фанерой, а иногда и просто асфальтом.  Так что ползти на четырех костях Наташе не хотелось совсем. Итак, в позе, в народе более известной по названию членистоногих, которые перемещаются под водой именно задом наперед, Наташа почти достигла входной двери. Она не увидела за своей спиной Эдика-руководителя. Тот держал в руке, слегка вытянутой из-за притворной близорукости, открытую книгу в обложке из бархатной бумаги. Книгу дал ему академик, который тоже считал, что нужно что-то красиво говорить при охмурении красавиц.  Как только наташина корма приблизилась к Эдику на расстояние вытянутой руки, он осторожно задел нижнюю часть Наташи мизинцем и громко молвил:
−    Извините меня, Наташа, - он слегка кашлянул, как подобает подлинному интеллигенту, - вы случайно не помните, кто увёл у Чехова Лику Мизинову?
Наташа выпрямилась, и, держа в руках тряпку на вытянутых руках, повернулась к вопрошавшему:
−    Какой лимузин? – барышня пошла к нему навстречу - я ничего не поняла, - чуть покраснев, Наташа стала еще более желанной… 
−    Ну, разве вы не помните, Чехову нравилась женщина, которая… - Эдик решил добить барышню интеллектом, но не успел.
−    Потапенко! – заорал из своего угла Сашка, которого Эдик сразу не заметил, - Игнатий Потапенко увел у Чехова Лику Мизинову. В «Чайке» он - Тригорин, и Лика - Заречная. А Чехов это тот, кто написал Каштанку.
Последняя фраза предназначалась Наташе.
Эдик с ненавистью поглядел на гадкого выскочку, который так паскудно разрушил начинавшийся было романс, и вернулся в комнату руководителя. И разодрал проклятую книжицу на мелкие кусочки.

По приезду он встретил Сашку в коридоре факультета и, притворно обрадовавшись, спросил:
−    Саша, что-то вы неважно выглядите. Вы случайно не болеете? Я помню, на целине у вас был такой румянец…
Сашка понял игру, схватил Эдика за руку и ответил:
−    Да, спасибо вам. Сейчас уже получше. Сифилис, тот, о котором вы знаете, я уже залечил, а вот с инфекционной дизентерией никак не могу покончить. Не знаете ли народных средств? Что-то ничего не помогает, - понес откровенную чушь студент.
−    Не знаю, - сухо ответил Эдик, - Попробуйте сходить к врачу.

Эдик вырвал руку и пошел к себе в четыреста восемнадцатую. Там он открыл воду и облил правую руку хромовой смесью для дезинфекции рукопожатия (спирт выпил подлый Петрович). Через пару секунд он смыл водой из-под крана оранжевую жидкость, которая начала уже щипать тыльную сторону ладони.
Он сел к окну и попытался придумать нечто такое, чтобы мир, наконец, его признал. По- настоящему.  Не хуже. чем завкафа академика, который придумал там какую-то теорию. А не так, как нашего Нюшина, который изучал биополе и облучал лазером семена пшеницы: если была прибавка к урожаю, то это, конечно же, лазер, а нет, то сволочи крестьяне плохо поливали. Кстати сейчас, наш Нюшин полностью овладел секретами биополя и закапывает под перекрестки камни определенной формы, которые снижают количество аварий. И не поверите – есть такое начальство, которое за это платит. А еще был Лукьяный, друг Джо, который заново изобрел теплород. И всерьез пытался сделать вертолет, который бы взлетал, пропеллером воздействуя на гравитационные волны.  Или уж совсем развеселый Зайко, который ловил нейтрино для своих друзей из американской Батавии в озере соседней республики. Расписание Зайкиных опытов с нейтриновой сетью поразительно совпадало с испытаниями торпед в том же озере. Но и дураку понятно, что на то была воля случая. И то, что Зайко оказался в Батавии по закрытии торпедного завода – тоже безусловная случайность. Примерно, как выигрыш в лотерею ста миллионов. 
−    Я займусь теорией растворов. Я докажу им всем,-  прошелестел Эдик шепотом.
Тут была и своя отдельная причина. Растворами занималась жена завкафа. Сам же завкаф не простил Эдику разорванных воспоминаний Берберовой. И еще в пылу гнева признался, что никогда не разговаривает с людьми, которые не прочли «Братьев Карамазовых», в чем Эдик сдуру признался, когда просил пощады за утерянную книжку.

Чтобы завоевать доверие снова, Эдик взялся за растворы. Но, то ли тема была тупиковая, то ли снова удача подвела, ничего не получалось. Но упорный Эдик накатал пятьдесят страниц. И, минуя жену завкафа, послал рукопись. Академик уже не ходил на факультет. Через пару недель, в ответ на первую главу будущей книги, тянувшей, по мнению автора на пару нобелевских премий, завкаф передал через секретаршу красивый учебник на французском языке, изданный лет тридцать до того, с идентичными положениями и выводами. Еще порекомендовал порыться в библиотеке на тему:
«Милый Эдик, - писал он в полустраничной записке,- сначала о хорошем: наука умеет много гитик, так что любое научное исследование имеет смысл. Как в физике имеет место быть только полезная работа. И все же, не желая Вам попасть в неловкое положение при предоставлении результатов, я искренне советую выверить предмет исследования. Я недавно узнал, что более шестидесяти процентов исследований и более девяноста публикаций были озвучены, по крайней мере, десять раз за последние полвека. И подумав, я советую Вам, чем изобретать теорию, которую, скорее всего, кто-то уже изобрел, попробуйте сделать лучше что-нибудь полезное. Я понял, увы, только в конце жизни, что химии нужны больше инженеры-собиратели, чем охотники-теоретики. А, чтобы быть последним, если Вы не Ферма или Ландау, нужно быть частью отрасли науки, которую Вы хотите осчастливить новым взглядом. А Вы пока такой частью не стали. И, как мне кажется, у Вас уже нет времени, чтобы стать таковой. Остаюсь с Вами. М.»
Читая, Эдик чуть не умер от обиды: « Кто же он падла такой, чтобы за меня решать, кем быть? Сам-то, небось, наковырял, а я что ли не смогу?  – он шел по улице Виноградова, вытирая слезы и разговаривая сам с собой.
−    Почему ему ближе алкаш Петрович или гад поганый Илюшин? – прорыдал он вслух, - им-то он не рекомендовал становиться собирателями. Так сказать, благословил на чистую науку. А я, я то чем хуже? Сволочь старая! Но я не сдамся! Я всё могу! И буду! 
Навстречу из главного корпуса шла Наташа. Она давно простила Эдику происшествие в бараке. И пробовала сторожить его у лаборатории. Но безуспешно. Нужно было найти микрошефа на дипломную работу – и влюбленный руководитель подошел бы лучше всего. А тут он сам шел навстречу!
Эдик не сразу разглядел Наташу: слезы застили ему глаза. Наташа буквально уперлась ему в живот и поздоровалась. Эдик слегка ошалел, но быстро собрался. Он ловко смахнул слезы и спросил:
−    Куда направляетесь, милая Наташа?
−    Да вот из главного корпуса иду на факультет.
−    Отлично!
−    Я вот что хотела вас спросить, - Наташа решила не упустить удачу, - мне нужно найти руководителя для дипломной работы, не могли бы им стать?
Наташа осторожно улыбнулась, давая понять, что Эдика ждет что-то еще в придачу к счастью научного руководства. Эдик не понял улыбки и брякнул:
−    Наташа, - голос его задрожал от неожиданной злости, - знаете ли вы, что такое преобразования Лоренца?
−    Нет, - ответила честно будущая выпускница, - но я готова узнать! – и снова нежно улыбнулась.
−    Жаль, очень жаль. Нам не удастся поработать вместе. У меня есть железное правило, не работать ни с кем, кто не знает принципов естественного обобщения понятия ортогонального преобразования. Так что, извините!
Наташа открыла рот вслед уходящему Эдику. Через пару минут она отряхнула снег с головы и пошла в сторону факультета.

Через неделю завкаф умер. На похоронах Эдик выбился из сил, представляя собой главного ученика академика и выталкивая из-под гроба везучих снобов. 
Прошло несколько долгих лет. Эдик проскочил мутное время перестройки и распада без больших потерь. Хоть нобелевская книга никак не получалась, но новый завкаф, которому многое было до фени, кроме подношений и бесплатной выпивки, почему-то верил Эдику. Особенно тому, что в один день они вместе поедут в Стокгольм за миллионами крон, и подписывался под  статьями соавтором. 
За пару дней до бунта Эдик увидел Сашку в уличном буфете. Он страшно обрадовался, подумав, что на факультете одним из пакостников стало меньше.  Он радостно подбежал к бывшему коллеге и пропел:
−    Саша, вам так идет работать в сервисе. Вы как будто родились официантом!
Сашка не оценил сомнительный комплимент.
−    Да нет, я тут временно. Денег нет. Завтра буду на факультете.
Эдик страшно расстроился. До одури. До головной боли. До свиста в ушах.
−    Но вы правы Эдик, - продолжил философ в переднике, - лучше уж быть буфетчиком, чем нищим ученым. Я подумаю над вашим предложением.
−    Хорошо подумайте, - пересилив себя, сказал Эдик, и, глядя в пол, сравнил свои разодранные башмаки с идеальными у коллеги с подносом.

Прошло еще несколько лет. Факультета, точнее духа творчества, который жил в нем последние двадцать лет, не стало. То есть здание стояло, и даже были студенты. Но вместо академиков и соискателей, там бродили могикане, типа Кагугина, которые могли бы запросто жить без пищи и воды, если бы снова задержали зарплату. Эдик был среди оставшихся теней. Кафедры объединили. Нобелевку, из-за поисков хорошей темы, написать не удалось.
Однажды, проходя мимо триста тридцатой, Эдик увидел каталог химикатов от Олдрича. Кто не в курсе – таким образом, иностранцы пытаются запулить нам химреактивы. Адресатом был удравший из науки Сашка. Эдик решил полистать книжку. На странице про осмий 187 он увидел цену за грамм и просто сел на пол. Такого количества цифр с нулями он никогда не видел. Разве что в магазине, где продавали немецкие автомобили. Он вспомнил последний завет академика и решил, что пора прислушаться. Победить их всех по новым правилам!
−    Стану богатым! Олигархом! В новых ботинках, - вспомнил он Сашкины блестящие башмаки.
За небольшую взятку спиртом ему привезли десять тонн хвостов с медь-завода. Эдик сходил к Кладбищеву бывшему коллеге из миннауки, и, пообещав половину гонорара, за совсем уже мизерный откат получил от грант на исследования. Через  год тысячу два грамма осмия были вымучены из тонн отходов. Осталось впулить их Олдричу.  Снова попросил у Кладбищева денег. Тот не дал, но сказал, что без него Эдик никуда не поедет. Заняв денег у кого можно и пообещав часть гонорара всем, кто дал, он наскреб на билеты на двоих. Они поехали в Стокгольм: один из адресов в каталоге был именно там. Сумма за кило осмия была вполне сравнима с местной премией в области химии.
Эдик взял с собой утюг, чтобы выгладить костюм по приезду, банку черной икры и пару бутылок водки. Кладбищев поехал налегке, то есть не взял ничего, включая даже на карманные расходы. Страшно нервничая, удалось вывезти кусок белого металла в Москву, ну и дальше в Эстонию (еще можно было без визы), и уже из Таллина паромом.  Они пришли на улицу Solkraftsvägen (до сих пор не знаю, как это произнести, АГ). Но дверь была заперта. Эдик наврал что-то Кладбищеву. Пришлось искать гостиницу. Доллары никто не принимал. Никаких карточек, как и крон, конечно же, не было.
Переночевали под мостом напротив мэрии, где, кстати, и вручают нобелевки. Утром Кладбищев уехал, пообещав оторвать голову младшему партнеру по бизнесу. Угроза была вполне реальна. Рыжий Алмаз в тот год брал всего сотню баксов за жмура на заказ.
Эдик пришел в офис Олдрича снова. Вежливая блондинка завела в кабинет и налила свежего кофе. Эдик показал пальцем на каталог. Там он нашел строку с ценой. Барышня кивнула и стала выписывать счет на поставку осмия на факультет. Она показала Эдику образец ампулы, в которой придет реактив. Эдик затряс головой. Шведская корова  ничего не поняла.
−    Ноу, - заговорил он по-русски с акцентом, - Это нэ я покупайт, а ти! Твой фирма будет покупайт! - почему-то Эдику казалось, что такой русский иностранцы понимают лучше.
Шведка залепетала что-то в ответ.
Тогда Эдик полез в портфель-дипломат, вытащил на стол водку, икру и утюг и стал разламывать портфель, чтобы достать из тайника двойного дна заветный металл.
Барышня, не отрывая глаз от утюга, задним ходом выскочила в соседнюю комнату, быстро захлопнула дверь, и заговорила по телефону голосом полным истерики. Эдик узнал слово «псих» в потоке непонятной речи, и понял, что говорят о нем. Он быстро ссыпал разорванный чемодан со всем своим богатством в пластиковый пакет, который он подобрал у входа в офис Олдрича, и выскочил на улицу. И не зря. К офису подлетела полицейская машина, к которой выбежала испуганная шведка и. размахивая руками, принялась описывать нежданного гостя, который явно хотел ее убить. Для чего принес водку, какую-то подозрительную черную мазь в стеклянной банке и водку. «Водку?» – спросил полицейский. «Да водку! Чтобы отпраздновать победу насилия над несчастной женщиной».

Эдик вернулся под мост к мэрии и просидел там до самой ночи. Вечером, в полной темноте он отдал икру и водку таксисту-албанцу в обмен на проезд к порту и билет до Таллина. Там продал утюг, чтобы поесть первый раз за три дня и дозвониться до Кладбищева. Тот сжалился, вспомнив факультетские пьянки, и выслал билет.  В аэропорту по прилету ловкий таможенник обнаружил за подкладкой портфеля странный металлический брусок и конфисковал его. Эдик не протестовал: денег на эту последнюю взятку уже не было.

2012

Tweet