Никогда не любил церкви. Мутит меня в них. Не то что бы чувствовал себя грешником, нет. Все мы не без камня за пазухой. Вот только религия меня не прельщала до последнего времени. Святые отцы с огромными пузами, смрад ладана, старухи-попрошайки, Пасха, все дела. А чего только стоит пресловутое: "Свечки, купленные вне нашей церкви, считаются недействительными"? Да и то, что больше всего суицидов выпадает на канун Рождества и Дня святого Валентина, не может не отпугивать. Канун несбывшихся надежд, мать его. И один хрен, что 14 февраля это ж языческий праздник.

А вот последние недели заснуть не могу. Постоянно мелькает ее образ, с выкатившимися из орбит глазами, синюшным лицом и странной улыбкой. Этой кривой ухмылкой, в которой так и читается горькая насмешка: "Что, мол, теперь со мной делать будешь, грешник?" И ладно бы, если бы только по ночам. А так, бывает, даже на работе, корпя над переводами в убогой конторе, я часто вспоминаю ее лицо. Длинные темно-коричневые волосы, перед смертью выкрашенные в слегка рыжеватый оттенок, темно-карие глаза. Я бы не назвал их карими. Коричневые, почти черные, даже зрачков не видно. Этот цвет глаз стал для меня воистину роковым.

Но днем не так страшно. Работа хоть как-то отвлекает. Я ведь занимаюсь переводами не сколько ради денег, сколько для того чтобы попытаться уйти от взгляда этих темно-коричневых глаз. Особенно невыносимо становится по ночам: часто на своей двуместной кровати я пытаюсь приобнять ее руками, поплотнее укутать одеялом, чтоб не замерзла. У нее всю жизнь было плохое кровообращение, руки мерзли. Теперь вот замерзли навечно. А натыкаюсь на пустое место. Только засыпаю, и словно вижу себя со стороны: комната наполнена голубоватым сиянием, вокруг все вроде бы обычно, как и в действительности. Батарея пустых бутылок под столом, табакерка, спёртая когда-то в баре на концерте любимой группы, доверху заполненная бычками, разбросанные остатки закуси, перемешанные с давно не стиранным бельем... И только одна деталь в этой картине смущает — сплю я не один. Рядом — она. Вроде как живая, но если присмотреться, можно заметить, что при попытках обнять ее рукой, конечность проходит сквозь тело. Призрачная, нематериальная, умершая даже во сне, любовь.

Неделями пью. Под глазами — темные круги, изо рта — перегар, на работе коллеги обходят стороной, при приветствии смущенно отводят глаза, стараются побыстрее убраться под предлогом сильной занятности. Я их понимаю, я их прекрасно понимаю. Но не понимаю одного, — сколько бы не пил, не удается толком даже опьянеть. Не то что забыться, захмелеть не получается! Я не знаю, что с моей печенью, но желудок уже можно списывать в расход, — за ночь бегаю с несварением по несколько раз. Надо бы в поликлинику сходить, да что толку? Весь цикл моей жизни свелся к замкнутому кругу: работа — круглосуточный ларек — водка — смутное ночное забытье с кошмарами.

И вот, сейчас я в церкви. Да, я их не люблю, но один знакомый, человек, к чьим мыслям я всегда прислушиваюсь, посоветовал исповедоваться. Говорит, попустит. По крайней мере, не помешает. Вот из принципа "Лучше жалеть о содеянном, чем о том, чего не сделал", я и отправился в церковь. Или это был храм? Или вообще костёл? Во времена инквизиции наверняка бы меня за подобное незнание уже несколько раз сожгли, но я действительно не разбираюсь в ненужных нюансах. Внутри подобных заведений я уже бывал  в далеком детстве, когда матерь приходила просить Господа за одной ей известные деяния. Или может, за меня? Я мать смутно помню. Умерла, когда я еще в школу ходил. Хорошая была женщина, но слишком уж помешана на религии и эзотерике.

Помещение представляло собой небольшую, гм... аудиторию? В общем, три ряда лав, чуть поодаль в центре — возвышение, как оно там называется, кафедра что ли? Ну, и как положено, в темном углу конура для исповедей, куда мне и пришлось направиться. Несколько раз возникали мысли, а может ну его нафиг? Может, стоит повернуть, пока не поздно, обратно? Тем более, дома еще бутылка недопитая осталась... Но тут меня окрикнул мужской голос, — глубокий, слегка хриплый, с не очень понятной мне интонацией:

— Молодой человек, проходите, не стесняйтесь.

Я не буду сейчас добавлять в рассказ лишний пафос, изображая священника ангелом, спустившимся с небес, или седобородым мудрецом, похожим на Гендальфа. Отнюдь. Священнослужитель являл собой высокого, слегка полноватого мужчину, со спокойным лицом и пронзительным, но одновременно, добрыми и честными глазами.

— Да, святой отец. Пожалуй, мне таки к вам.

Зайдя в помещение для исповеди, я остановился, попытавшись собраться с метающимися в голове мыслями. Рассказывать все, или только то, что меня подтолкнуло на роковой поступок? Или только о поступке и рассказать, опустив все лишние детали? Или вообще, поведать о малозначительном случае из своей жизни, и свалить, пока не поздно? Но останавливаться на полпути — не в моих привычках. Не зря ж я добирался до этого чертового, прости Господи за святотатство, храма, не зря ж мой приятель напряг знакомого священника. Не зря, не зря... — Обрывки мыслей крутились в голове, не давая при этом на остановиться на чем-то конкретном. Перед глазами снова явилось ее лицо. На этот раз глаза были закрыты, волосы величественно ниспадали на лоб, но на губах по-прежнему играла эта, характерная только ей, саркастическая ухмылка.

— Присаживайся, как я вижу, нам предстоит долгий разговор? А спешить в подобных делах — только вред для души.
— Спасибо, святой отец. Вы извините, я никогда не исповедовался. Видите ли, надобности не возникало. Да и, чего таить, не люблю я церкви. И в Бога практически не верю. Конечно, я не должен этого говорить священнику, но если уж начистоту, то начистоту, так?
— Все верно. Вот только не стоит каждый раз называть меня "святой отец". Я ж не буду тебя величать постоянно грешником, или паче чаяния, "дитя моё"? А может и вовсе, "раб божий"? Это все в книгах только, да в фильмах. На самом деле, суть веры заключается не в том, как обратиться к Богу. Главное, что ты уже пришел сюда. Ах да, совсем забыл... Теодор. Если проще, можно Богданом.
— Пусть так и будет. Сергей. Если проще, гм... В общем, дело не в этом. Я не могу последние недели заснуть. Да что там говорить, уже месяца два как сон реализируется только кусками, я если и засыпаю, то только с парой колес снотворных.
— Видимо, есть повод. Пьешь часто?
— Каждый день. Раньше всякий раз звонил друзьям, потом приятелям, потом и вовсе шапочным знакомым. Но и те потихоньку перевелись. Один мой хороший товарищ мне прямо сказал: "Серый, больше я пить с тобой не буду. Себя не жалеешь, так хоть меня пожалей". К его чести, он был передо мной искреннен. Остальные — смылись под разными предлогами. Сейчас вот сам с собой. Раньше я никогда бы не мог представить себя, пьющим в одиночестве. Это стойко ассоциировалось с алкоголизмом. Еще с детства услышал фразу о том, что если человек пьет сам с собой, значит он алкоголик. Ну вот, теперь я могу себя смело считать алкоголиком.
— Помогает?
— Сначала помогало. Посиделки были веселые, часто — с приключениями. Пока не стал пропивать большую часть зарплаты, устраивал целые пиршества. Снимал квартиры по всему городу, не раз — в элитных районах. Одну помню хорошо. Двухкомнатная, сталинка. Потолки — вот такенные! Мебель старинная, до центра города десять минут ходьбы неторопливым шагом... Иногда вызывал такси и просто катался по полуночному городу, разговаривая с водителями за жизнь. Один попался, помню, из Чернигова. Или из Черкасс, не скажу уже точно. Душевный мужик. Рассказывал о том, как они с приятелем сначала челночили нижним бельем с Турции, а когда подобный вид деятельности перестал быть прибыльным из-за обилия конкурентов, пришлось таксовать. Переехали с партнером в Киев, общагу снимают на двоих. Рассказывал, что девушка у него есть. Накопит денег, купит квартиру в кредит, и заживут!.. Душевный мужик... Порой я зависал по кабакам, устраивая крупные пьянки. Некоторые бармены на районе до сих пор при виде меня смущенно опускают глаза. Нет, я не буянил, но даже им, непосредственно заинтересованным в выручке от продажи алкоголя, становилось не по себе от количества выпитого мною во время подобных мероприятий.
— А потом?
— Потом денег стало не хватать. Нет, не то что бы принялся бутылки здавать, но все чаще ловил себя на мысли, что каждый раз только забираю деньги из заначки, накопленные в заграничной командировке, а пополнять запасы — не пополняю. Последний раз пересчитал и слегка ужаснулся. За прошедшие месяцы я спустил на алкоголь несколько тысячь. Знаешь, Богдан, язык цифр — он ведь убедительней любых аргументов против пьянства. Сколько тебе не будут говорить: "Не пей, это вредно для здоровья!", или другие вариации  фразы, никогда не поверишь, пока не столкнешься с явным отощанием кошелька.
— Но это тебя не остановило, как я понимаю?
— Совершенно верно. Я перестал ходить в кабаки. Ставшие уже хорошими знакомыми бармены мне прямо заявляли: "Прости, брат. Тебе мы больше ничего горячительного не продадим. Вон, чай можешь. Или покушай, всегда рады видеть. Но пить — нет". Я перестал брать дорогой алкоголь и перешел на водку. От себя рекомендую Цельсий. С апельсиновым соком. Стелет мягко, с утра — как заново родившийся, да и практично...
— Гм. А на какой стадии этот процесс находится сейчас?
— На печальной. Я не могу опьянеть. Когда еще пил с приятелями, практиковал "дуель с двумя партнерами". Суть заключалась в том, что первый собутыльник к тому времени, как я слегка начинал хмелеть, уже валялся пьяный, и мне приходилось звонить второму. Потом спали вповалку на полутораместной кровати. Почему полутораместной? Потому что в теории это была двуместная кровать. Вот только обе ее половины разъезжались при попытке горизонтального приземления на их поверхность и ты элегантно оказывался на полу, в куче пыли и перьев от подушек. Поэтому я старался спать с краю. Но потом пить со мной стало некому, и половины кровати пришлось соединить, вызвав слесаря. Самому-то в дырку проваливаться несподручно.
— Действительно. Давай сменим направленность нашей беседы. Не пытался как-то сублимироваться? Отвлекаться на посторонние виды деятельности? Как я знаю от Паши, ты работаешь в бюро переводов. Справляешься с обязанностями, тяга к спиртному не мешает?
— Это самый коварный вид алкоголизма. Когда ты пьешь и превосходно контролируешь то, что с тобой происходит. И на утро встаешь с ощущением, будто ничего и не было. На работе результаты не меняются, ты по прежнему лучший сотрудник. Начальство и радо было бы пожурить за пьянки, да вот только не может рисковать подобным кадром. Не сочти за бахвальство, Богдан. А сублимироваться? Нет, профессиональная деятельность не может в полном объеме отвлечь. Конечно, корпя над арабскими текстами, порой углубляешься в работу и приходишь в себя через пол часа, а то и через час, но потом мрачные мысли накатывают еще сильнее. Хобби? Нет у меня хобби. Все помыслы сведены к единственной моей проблеме.
— Понимаю. Существует хороший способ — спорт. Лично я бы посоветовал заниматься бегом. О том, что это полезно для здоровья, говорить не стану, тебе сейчас не до того. Но прекрасный способ уйти от реальности гарантирован. Вернее, прикоснуться к иной ее грани. Когда ты думаешь не о том, что хочешь выпить, а о том, что надо пробежать еще пару кругов. И еще пару. И еще пару. И так пока лишние мысли не оставят.
— Ты не понял, святой отец. Я не пришел жаловаться на алкоголизм. Не считаю это столь тяжким грехом, чтобы исповедоваться. Семьи у меня нет, на родных не срываюсь. Работа не страдает, уголовных преступлений [i]на почве опьянения[/i] — не совершал.
— Я не о том. Ты тоже можешь заметить, что мы не в наркодиспанцере. Я имею в виду причину. То, из-за чего ты стал спиваться.
— Будем откровенны, спился.
— Если бы ты спился, ты бы не смог добровольно сюда придти. Поэтому я не стал бы формулировать вопрос подобным образом. Я видел полностью спившихся людей. Страшное зрелище. У них кроме печени и проблем с потенцией, отказывают еще и ноги, они начинают заикаться, ходить под себя... А потом умирают. Не как подобает человеку, а пребывая в жалком состоянии. Умирают, порой так и не придя в сознание...
— У меня дед служил майором КГБ. Тоже спился. Без преувеличений, в своем роде был выдающийся человек. Рассказывают, как он на охоте прострелил себе кисть, и чтобы в военном госпитале не задавали лишних вопросов, раздолбил руку молотком, после чего сказал врачу, что получил травму от того что рука в молотилку попала. Но алкоголь покончил и с ним. Так что я знаю, чем это может грозить.
— Ты думаешь, я тебя пугаю? Ты парень молодой, уверен что ты сможешь этому противостоять. Но чтобы это сделать, надо разобраться в причинах. Итак, перейдем к делу?
— Перейдем, пожалуй... Хотя в общем-то, мне полегчало уже, святой отец.
— Боишься, что о твоих секретах узнают посторонние? О тайне банковского вклада слышал? Если ее нарушение чревато ответственностью перед государством, то нарушение тайны исповеди — перед Господом. Хотя ты в него и не веришь.
— Да ладно, Богдан. Будем откровенны, меня больше успокаивает то, что тебя Павел посоветовал. Знаешь известный анекдот? "В детстве я молился Богу, чтобы он послал мне велосипед. Много месяцев я молился, пока не понял, что Бог работает по-другому. Я пошел и украл этот велосипед. Тогда я стал молить Господа о прощении". Без обид, лично ты — хороший мужик, если что.
— ... Как бы там ни было. Я ж ведь тоже не просто так стал священником. И пошел в семинарию не потому что в университет не взяли. И не родился с Библией в руках. На это были свои причины, которые коренным образом изменили мою жизнь. И если бы не эта перемена, я бы сейчас с тобой не разговаривал.

Забыв за беседой, где я нахожусь, достал из кармана пачку сигарет. И только закурив, спохватился, но все-таки решил не тушить. Бог простит, в конце-концов, табак тоже он создал. Люблю Мальборо. Классика, как-никак.

— Итак, что стало причиной? Да трудно сказать. Все, по правде говоря, банально. Я бы сказал, банальней некуда. Убийство. Я стал убийцей. Более того, как у Достоевского, меня смущает не сколько факт убийства, сколько то, что я остался ненаказанным.
— Это была женщина?
— Разумеется. С темно-коричневыми глазами.
— Давно?
— Что давно?
— Как давно убийство произошло?
— Недавно два месяца миновало. Но избавился я от тела только три недели назад.
— ...

На минуту меня охватила мысль, что прямо сейчас, в эту секунду, священник вызовет милицию и меня, не доисповедавшегося, запакуют нахрен в бобик и отправят в КПЗ, до разбирательства. Ведь труп-то уже никто не найдет. Но перспектива вечно ждать суда тоже как-то не особенно радует. Священник тем временем продолжил:

— Итак, давай разберемся популярней. Ты сказал, что убил девушку два месяца назад, но похоронил ее только три недели тому?
— Не похоронил. Избавился от тела.
— Допустим. Что происходило в течении этого времени? Пять недель тело лежало у тебя, что ли?
— Почему лежало, стояло. В холодильнике. Он у меня большой. Самсунг. Двукамерный, но морозилку можно снять, и тогда туда способен влезть человек среднего роста. Она была метр шестдесят с чем-то. Кажется, метр шестдесят один. И глаза. Темно-коричневые, зрачков практически не видно.

Не знаю, сколько прошло времени, но нависшая пауза меня несколько смутила. Нельзя было сказать, что Богдан шокирован. По лицу священника сложно было прочитать, что у него в этот момент на душе. Быть может, он думает, что перед ним вконец свихнувшийся от алкоголя маньяк, рассказывающий о своих тайных помыслах? Хотел бы я сейчас оказаться в его шкуре... И тут святой отец задал мне совершенно неожиданный вопрос:

— Как часто доставал? И где ты тогда продукты хранил?

Вот честно, от служителя церкви я готов был ожидать чего угодно. Что он сейчас встанет и в истерике потребует пожертвований на храм. Что упадет в обморок. Что прогонит с матами. Что вызовет наконец-то милицию. Не зная, как продумывать дальнейший разговор, я брякнул то, что было на уме:

— Так зима ж на улице была. А у меня балкон просторный. Сыр, колбаса, молоко — все не портилось даже днем.

Tweet