В комнату на втором этаже панельного дома, сквозь тюлевые занавески пробивался слабый свет уличных фонарей; его хватало, чтобы привыкнувший к полумраку глаз мог разглядеть убогость обстановки. В помещении было четверо:  двое развалились на стареньких аскетичных креслах, еще один сидел на видавшем виды диване, положив обе руки на спинку. А четвертый прижался к стене, рядом с окном, и, отогнув край занавески, что-то напряженно выискивал в глубине двора.
  – Показалось, – сказал он, наконец, шепотом. Точнее это был даже не шепот, а негромкий сип.
  – Да не дергайся, Сиплый. Про эту хату никто знать не знает. Через два часа уже пойдем,– послышался спокойный уверенный голос со стороны дивана – это был крепко сбитый мужчина слегка за сорок. Здесь его звали Бетоном и, судя по интонации, он был главным в этой компании, или, по крайней мере, считал себя таковым.
  – На нервах я весь от ожидания, – сказал Сиплый и с сожалением добавил: – Эх, сейчас бы стакан водки… Последнее дело это у меня, на пенсию я собрался. Наверное, оттого и нервничаю. Вон сколько наличности взяли, на старость хватит, – Сиплый махнул рукой в сторону аккуратно сложенных мешков в углу комнаты. – Рекорд России, видимо, побили.
  Разговор замолк. Стал слышен слабый шум неисправного крана, доносящийся из-за неплотно закрытой двери ванной.

  – Я как-то читал книжонку одну... – начал было говорить, сидящий в кресле светловолосый мужчина лет тридцати со смазливым лицом. Видимо за цвет волос остальные звали его Блондином.
  – Ты что, Блондин, книги читаешь? – послышался со стороны другого кресла ироничный голос, – мне показалось – ты мочить население только и можешь.
  – Хорош, Шустрый. Та тетка сама виновата, что побежала после приказа лечь на пол, – вмешался Бетон.
  – В потолок стрелять следовало, – возразил Шустрый. – После того, как Блондин истеричную тетку очередью срезал да еще двоих зацепил, запаниковали все, и самые придурочные к выходу ломанулись. Бойню-то не зачем устраивать было.
  – Ну и что с того, – возразил Бетон, – прошло бы все чисто, нас от этого меньше искать не стали бы. Важно, что деньги взяли, и вертолет скоро будет. Сейчас главное – из этого городишки выбраться. Так что хрен с ними со всеми.
  Снова возникла пауза, впрочем, ненадолго.

  – Так вот, читал я книжонку одну, – продолжил Блондин, словно перепалка его не касалась, – там момент забавный присутствовал – одна компания затеяла со скуки игру: по правилам каждый должен был признаться в своем самом отвратительном поступке. Один рассказал, как в гостях три рубля украл, а все на служанку подумали. Надо отметить, действие происходило в девятнадцатом веке, и те три рубля, как три тысячи сейчас. Другой – на бабку долго орал, не зная, что та в это время помирает. Третий помешал товарищу расположить к себе девицу, и поклонник этот от неразделенной любви подался на военную службу, где и погиб в боевых действиях.
  Игра не особенно удалась – каждый с выгодной стороны себя выставлял, может быть, кроме, первого, кто три рубля взял – уж больно мелок он был. Но эпизод запомнился. Я к чему веду – может нам схожее развлечение затеять, чтобы время скоротать? А так как каяться нам незачем, предлагаю поступить иным образом – пусть каждый расскажет о самом добром деле, которое в жизни сделал.
  – Я думаю, твое самое доброе дело – это свечка, поставленная за упокой какой-нибудь бабки, после того как сам ее и завалил, – снова сыронизировал Шустрый. – Ну, давай, начинай что ли, раз предложил.
  – Могу и я, – ответил Блондин. – Только подумать нужно – я, когда тему предлагал, конкретных мыслей на этот счет еще не было.
  – Я начну, –  прохрипел Сиплый, –  как раз сегодня вспоминал. Только, про плохое также придется поведать. Тесно связано оно, или правильнее сказать, является оборотной стороной медали доброго дела, которое я по глупости своей решил сделать.

                                                                      ***

  После одного налета муторно на душе было. Пошло все не по плану, точно как сегодня – сумятица полная и, как говорят, большие потери среди гражданского населения. С нами придурок один был, психанул на пустом месте и положил из автомата человек десять почем зря. Короче, еле выбрались из передряги и даже в плюсе оказались. Но сны про этот налет стали беспокойные сниться, уж не знаю почему – человек я бывалый и повидал за свои пятьдесят всякого.
  А тут, то бабка убогая явится в окровавленной кофточке, то мальчонка привидится лет десяти, жалостливо глядящий голубыми глазами. Смотрит он так немигающе, смотрит, а потом, раз, и как бы еще один кровавый глаз образуется меж остальных двух, да только не глаз это, а отверстие от пули. Снилось еще, как девка сисястая свинец получает прямо в сердце и звездой на пол падает. Лежит, широко раскинувшись, и по белой футболке между грудей красное пятно расползается. Размер шестой у нее был, вылитая Памела Андерсон, только мертвая.
  И после видений этих захотелось что-нибудь бескорыстное сделать. Нашел по объявлению в газете  (тогда интернетом еще не пользовался) женщину с больным ребенком. Тому на операцию в немецкой клинике семьдесят тысяч долларов требовалось. Поручил своему дружку (он по сбору информации специализируется) проверить, не лохотрон ли это. Оказалось все чисто: женщина учительницей работала, и ее годовалый ребенок был действительно болен.

  Надел костюм с галстуком, сложил семьдесят штук в кожаный кейс и отправился вершить доброе дело.
  Дверь открыла бледная, худющая, с короткой пацанской стрижкой девчушка, одетая в дешевый застиранный халатик. Темные круги под глазами, осунувшееся лицо – выглядела дамочка затраханно, да только видно не мужиком, а своими заботами. Мужик от нее ушел давно, до того как ребенок родился – это она уже потом, за чаем рассказала.
  Улыбнулась девчушка и сразу преобразилась – расцвела, и по-своему красивой стала. Почувствовал – не сломалась она, и как-то симпатией к ней сразу проникся. Сказал, что по делу. Она пригласила на чай. Сидим в тесной кухоньке, говорим про жизнь, а к сути не решаюсь подойти.
  И вот, наконец, отважился. Из банка “Гамма плюс”, говорю, прослышали мы про ваше горе, и совет директоров принял решение вам помочь. Только, сообщаю, не все операции у нас, к сожалению, по белой схеме идут. Хоть и стараемся букву закона блюсти, но не всегда получается, поэтому необходимую на лечение сумму мы решили предоставить из неучтенной прибыли наличными, которых у нас образовался некоторый избыток. А врал про банк, потому как не за благодарностью пришел, поэтому и прикинулся простым банковским служащим.
  Я, честно говоря, боялся за ее реакцию – думал, вдруг сейчас в ноги со слезами бросится или от радости прыгать начнет. Но она приняла известие достойно, только плечи расправила, вытянулась вся в струнку, и из одного глаза выползла слеза. Несколько секунд известие переваривала. А потом как будто что-то внутри у нее растаяло, она улыбнулась и говорит, что верила: мир не без добрых людей. Спасибо, мол, вам и вашему банку, что дали шанс моему сыночку. Пойдемте, предлагает, покажу его, спаситель вы наш.
  Зашли мы в комнату, где я увидел изможденного ребенка по одному виду которого было ясно, что он сильно болен. Мне как-то не по себе стало, и решил я поскорее завершить это дело. Говорю, что для меня это было самым приятным поручением, которое когда-либо выполнял по службе. Но, сообщаю, к сожалению, порядки у нас в банке строгие и нужно идти работать, прибыль акционерам обеспечивать, чтобы они потом смогли жертвовать на благие цели.
  Оставил кейс, попрощался, перед дверью она поцеловала меня в щеку и я вышел.

  Несколько минут сидел в машине перед ее домом и наслаждался, но не своим поступком (про него я уже и забыл), а тем, что почувствовал сказочное умиротворение, словно благодать на меня снизошла, и понял: отпустили ночные кошмары. Потом все закончилось, только ощущение легкости осталось, как после бани и стал я точно таким, что и был прежде, до последнего налета. А все что случилось затем, теперь не имело уже никакого значения.
  Сижу, думаю, неплохо бы сейчас в казино пойти, покуролесить. Играл я в то время часто, много денег оставлял, особенно по пьяному делу. И тут как молнией пронзает – лавэ то почти не осталось. Баксов триста, может быть, но на это не погуляешь, только на хлеб с кефиром и хватит, а занимать я не привык.
  Перебираю варианты, как срубить по-быстрому тысяч десять зелени, но ничего подходящего не нахожу. И тут на ум мыслишка приходит – я аж подскочил на сиденье, чуть головой крышу не прошиб. Рядом же девка – одна, не считая ребенка, с семьюдесятью штуками – дело проще простого. А то, что сам денег ей дал, не имело уже никакого значения – это был для меня словно эпизод из прошлой жизни. А мало ли кем был в прошлой жизни: злодеем или праведником – сейчас я честный бандит и хороший парень. И такими стройными мне эти рассуждения показались, что, не колеблясь, взял ствол, прикрутил глушитель и отправился обратно к своей подопечной.

  Позвонил в дверь, открыли. Училка стоит, улыбается. «Что-нибудь забыли, спаситель мой?» – спрашивает. Я говорю: «Ручку никак не могу найти, а это подарок от руководства, на ней памятные слова выгравированы, поэтому дорога она мне». «Проходите, – предлагает, – вместе поищем». Вошел. И как только она отвернулась, вынул пистолет и выстрелил в затылок, чуть выше небольшой родинки на шее в виде морской звезды, которая мне помнится до сих пор из-за причудливости своей формы. Мне тогда проще завалить училку было, не смог бы я деньги обратно требовать, как-то... неудобно, что ли.
  А самое смешное, что кейс никак найти не мог. Все обыскал: все шкафы вытряхнул, даже в унитазном бачке смотрел – нет нигде. Потом слышу: ребенок плачет, извелся ором весь. Ну, точно, думаю, как же я сразу не догадался. Подошел к кроватке (она довольно большая была для года) и там под одеялом обнаружил свой кейс.
  Собрался уже уходить, до двери дошел, а ребенок все кричит. Вернулся в комнату и пристрелил из жалости, чтобы не мучился. Без матери шансов у него все равно не было.

  И все-таки где-то был изъян в моих рассуждениях о том, что благотворительность я делал как бы в прошлой жизни, а училку завалил уже в новой, свободной от кошмаров и благородных порывов, где все стало как прежде. Потому как тяжесть на душу опять легла, а раньше бы по такому поводу не печалился, убедил бы себя, что, как говорится, бизнес есть бизнес, ничего личного.
  Неделю я играл и пил, пил и играл – как в тумане время пролетело. Помню, до полумиллиона долларов на рулетке поднимал, мне бы остановиться, только, видимо, не хотелось выигрывать, и я все ставил и ставил.
  И вот, через несколько дней проснулся у себя на квартире – голова раскалывается, горло саднит. На столе початая бутылка спирта стоит – стало быть, от него внутри драло – пил, видимо, не разбавляя. Проверил наличность – оказалось, что денег осталось на пару пива, да и то самого дешевого. В общем, проигрался я до последнего.
  Пошел в магазин, говорю продавщице, мол, дай два пива, а из глотки скрип какой-то идет. Не поняла она. Смотрит так презрительно, как на последнего бомжа. «Чего нужно-то?» – говорит. Я повторил, только еще менее понятно вышло. А она ухмыляется, да так противно, что еще чуть-чуть и воткнул бы ей в горло открывалку, что на прилавке лежала.
  Недели две хрипел, пока люди хоть как-то понимать начали. Вот с тех пор меня "Сиплым" и прозвали.

    –  Да, забавно, – сказал Шустрый с ухмылкой. – На несколько минут, пока ты в машине сидел, тебя можно было назвать меценатом и благородным человеком. А так бандюк-бандюком получаешься, только девку с малышом зазря прикокошил.
  – И я про то, – отозвался Сиплый. – Нельзя нам добрые дела делать – добро до добра не доводит.
  – Вот, правильно, – подтвердил Бетон. – Я всегда считал, что добро и зло – это для лохов, и не стоит им уподобляться. А самое главное против сущности своей идти не следует, это всегда плохо заканчивается.
  – Я, честно говоря, больше от Блондина такой рассказ ожидал услышать – это он у нас любит пострелять как в тире, – произнес Шустрый. – Ну, давай, Блондин, теперь твоя очередь.

Tweet