Утро приветствовало обитателей нашего загробного мира обычной ноябрьской хмарью и грюканием кастрюль доносящимся из кухни. Дуновения воздуха испачканного смрадом вечнопригорающей манной каши пробудили к жизни суету муравейника, в который неожиданно наделал испуганный лось. Я вышел из сторожки полагая  позавтракать тем, что послали боги и щедрость круглой поварихи Анны Ивановны. Благословлены эти самые утра! В них вступаешь всем своим разумом с твердым намерением сделать что-нибудь хорошее. Принести кому нибудь счастье и радость. На крайний случай исполнить что-нибудь героическое, убить дракона, например, спасти девственницу, отжаться пятнадцать раз на трясущихся руках, похмелиться, бросить курить – масса дел, которые планируешь с утра. И уж не  самый большой секрет, что все эти планы не стоят  тушки дохлого таракана, когда у твоих ворот стоит сияющий бронеинспектор Коломытов,  в неизменном брезентовом плаще, оснащенный по последнему слову техники: секундомером и двумя десятилитровыми канистрами с бензином.

- А ну-ка подмогни, боец. – попросил меня  Геннадий Кузьмич. – Две канистрочки к входу отнеси.

И помешав рукой стылый воздух, что, по его мнению, означало приветствие, отбыл в сторону кабинета доктора Фридмана.

«Блин горелый» - думал я, волоча пожарное имущество. – « А ведь как прекрасно все всегда начинается! Солнце, проснувшись, греет истерзанное и непохмеленное тело.  Птицы чирикают. Хотя нет, это в принципе вороны. И чирикать, не приспособлены. Но все равно, день настает, и он может быть самым замечательным днем в моей жизни, а уже проблемы. И не позавтракал к тому же. И курить второй день нет.»

Поток моих малосвязных размышлений был прерван Прохором, исторгнутым дверью нашего пансионата для болящих душой. Пометавшись немного по крыльцу, солидный санитар припустил было в сторону так, как отбегает любознательный охотник присевший по нужде на медвежью берлогу и обнаруживший, что хозяин вовсе не спит и у него свои планы на веселое времяпрепровождение.  По одному его виду было ясно, что неумолимый как время Геннадий Кузьмич успел добраться до кабинета главврача.

- Прохор! Любезнейший! – воззвал к нему из приоткрытого окна помятый Марк Моисеевич. - Куда вы? Вы в дружине!

- Марк Моисеевич, - заблеял любезнейший Прохор, - у меня там матрасы не прибраны, боюсь, покрадут. На прошлой неделе, две штуки увели, как есть. Цыганча лазиет.

- Вернитесь, голубчик.- больным голосом приказал эскулап. – Позавтракаете, и поможете на учениях. У нас недобор в дружине.

Я прошагал мимо поникшего Прохора и канистры, весело плещущие содержимым, показались на пару килограмм легче. Зрелища сегодня обещались быть.

- Карамба! – пожаловался миру огорченный санитар, на самом деле фраза была намного длиннее, а слова ее могли  убить пару воробьев, но  в силу своей сознательности и пацифизма я ее немного изменил.  – Тебя тоже припахали чо?

- Проверяющий обещал каждому премию хлопотать у Марка, если поможем. – с чистыми глазами обманул его я. – Сейчас за противопожарную охрану, сторожам добавляют.  Годовую контокорренту. По полторы тысячи выходит, если все нормально. 

Прохор воссиял, как сияют только что наделавшие в подгузник младенцы. Малопонятная контокоррента и совершенно фантастические полторы тысячи пролились на его истерзанный разум бальзамом, излечивающим от любых хвороб.   

«Ватник, Проша, я тебя еще отрабатывать заставлю», - мстительно подумал я, памятуя оторванные пуговицы и срач в сторожке, оставленный после его дня рождения.- « Ну все бы ничего,  не такое видали, но нафига на стол блевать –то?» 

- Будет дело! – объявил санитар, и поспешил примазаться. - мы им сейчас такие учения устроим, да?

- Ты в дружину поспеши, чо там у вас я не знаю. А про сторожей доподлинно говорю. – оборвал его я и выставил груз на крыльцо больницы. Запах каши с какао заставил чувственно трепетать мои ноздри, в желудке урчало.

- На завтрак! На завтрак!- заорала где-то в глубине Анна Ивановна. Грохот посуды приглушенный стенами усилился. Я вздохнул и нырнул в двери.  Завтрак начался и закончился. После него отборные кадры Марка Моисеевича были делегированы во двор для учений.


- Бойцы! Огнеборцы! – с чувством начал Геннадий Кузьмич, осматривая выстроенные перед ним гвардейские потешные войска, неспешно переваривающие манку и пять капель молока на пачку какао и ведро воды. – В этот самый миг, когда мы с вами готовимся к проведению ответственного мероприятия. А именно..? – помолчав пару мгновений и не получив реакции от строя, напоминавшего челюсть пораженного цингой дистрофика, сам себе ответил,- А именно- учений огнеборческой дружины! В этот самый момент, где нибудь в Сарапуле, полыхает! В дыму и пожарищах мечутся неподготовленные люди! Они дезорганизованы! Их рукава не перемотаны, а огнетушители не заправлены. На это упущение, не раз указывал в своем гениальном труде, посвященном борьбе, замечательный автор Альберт Суходольский, книгу которого мы обязательно будем читать как до, так и после учений. Вот, что он пишет об организации…

Подполковник прервался и принялся искать нужный абзац в потрепанной брошюре. В это время в рядах огнеборцев воцарились  хаос и брожение

- А когда он петь будет? –  тихо поинтересовался Петя –Чемодан у бабки Агаповны. – Чета он не похож на этого Болена твоего. И по-нашему говорит,  нате -пате. Акцент у него немецкий должен быть.

- Будет петь, - ответила та, - вчера обещал. Болен это, чо я врать буду? Марк-то возле него вишь как пляшет. Язык то выучить вся недолга. Я вона по-немецки чисто говорю. Шассе! Хвассе! Гитлер!

- Если это Дитер Болен, значит на обед будет студень. – авторитетно заявил гражданин Горошко, одетый в меньшую на два размера пижаму, являющеюся тонкой местью Прохора в ответ на две кляузы в прокуратуру и одну в горздравотдел. – В прошлый раз Ельцин пролетал, на обед были сосиски.

При воспоминании о великолепных изумрудно – зеленых просроченных сосисках, закупленных Марком Моисеевичем за три копейки у моего друга Сашки, общество  заметно оживилось.

- А куда он летел? – поинтересовался Петя. Все что касалось воздухоплавания, полетов или хотя бы прыжков в высоту, вызывало его неподдельное любопытство. Так бывает, когда твой папа уже пятнадцать лет на орбите, а тоскующий сын ожидает приземления в палате номер четыре.

- Знамо куда, Родину защищать. Сейчас врагов этих знаешь, сколько у Родины? Много, а он один, тут понять надо. Я ему даже поздравление отправлял. Поздравляю, говорю, с победой. А он мне отвечает…

- Врешь. – недоверчиво оборвал сын космонавта.

- А он мне отвечает, - с нажимом произнес Герман Сергеевич,- ваш запрос будет рассмотрен в самые кратчайшие сроки. Вот, что он мне отвечает. Занятой человек, тут понимать надо. А Прохор наш, сволочь редкая. Он у меня двести рублей взял на книги и пропил. А мне книги нужны, понимаешь? Я без них задыхаюсь. У меня вот Гумилева нет, а Гумилев мне…

- Шассе! Хвассе! Гитлер! – влезла бабка Агаповна.

- Да погоди ты, Дарья Петровна.- отмахнулся Петя- Чемодан.- А вот, предположим,  на чем он летел, Ельцин–то?

-  На самолете, знамо дело, на чем еще?

- На «Яке», зуб дам, на «Яке». – определил сын космонавта.- Шестипушечная модель. Для президентов специально делают. По телевизору показывали.

- Тише, ироды. – шикнул на беседующих обстоятельный Прохор, боявшийся пропустить, когда будут говорить о премиях в полторы тысячи рублей. Дальновидный санитар загодя запасся двумя мерзавчиками табуретовки, один он предусмотрительно влил в себя, второй бережно хранил в кармане ватника, на случай если учения затянутся. 

Геннадий Кузьмич уловивший паузу в бормотании толпы, возвысил голос и приступил к новому абзацу из труда Суходольского.

- Готовность к борьбе – есть организация помноженная на эффективные методы.- объявил он гнусным голосом. – Только если человек готов к борьбе, он сможет пожинать плоды своих усилий….

- Что он говорит? – переспросила слабослышащая бабка Агаповна.

- Сказал, сейчас на ужин поведут. – перевел гражданин Горошко, ежась в короткой пижаме. Безжалостный ноябрь  хватал его за тело студеными лапами.

- Какой ужин? А петь он, когда будет?

Герман Сергеевич лишь пожал плечами. Ему было холодно.

-… И как сказал президент в своем последнем послании: Модернизация должна охватывать не только методы, но и цели существования гражданского общества и народа. – закончил лекцию подполковник Коломытов. – А теперь приступим непосредственно к практической части наших учений!

- Что он сказал?

- Сказал послан президентом. –  наобум транслировал Герман Сергеевич.

- Куда?

- Куда- куда, в народ.

- Так он что, петь не собирается?

- Ну что ты пристала, Агаповна? Потом, стало быть, споет. Как будет настроение. Они все такие творческие люди  проси их не проси. А вдруг каак запоют, хрен остановишь. Ты Магомеда помнишь из третьей? Он как начал петь «Черные глаза» по–поступлении, так ни заткнуть не могли, ни выселить, черта этого. Четыре дня не спали, пока не выздоровел. А Прохор, сволочь.. – рассудил ее собеседник и направился вместе со всеми к месту проведения учений. За ним  вымучено потянулись прочие огнеборцы.

Выбранная Марком Моисеевичем зона будущего воздействия светового излучения ядерного взрыва повергла в печаль и горе двух человек. Меня, так как предметом будущего аутодафе служил мой собственный старинный нужник, стоящий в некотором удалении от сторожки, и рачительного Прохора успевшего надоить две трехлитровые банки бензина из оставленных без присмотра противопожарных канистр. Добычу хитрый санитар припрятал на время именно в этой потертой непогодой будочке.

« Не, ну бляха-муха.» - возмутился я про себя,- «Мне теперь в больницу что ли бегать по всякой возникшей нужде? Ладно, сортир старый и уже местами наполнившийся, ну так все можно почистить.  Ну не бегать же каждый раз? Копал я все эти учения, танковые войска и огнеборцев с психиатрией, вместе взятых. Удобства должны быть удобными, а не удобные удобства, по сути ерунда. Вот тебе и гонобобель с фортелем, дорогой товарищ. Что скажут археологи, откопав мой череп через тысячу лет? Хомо Сапиенс скажут, европеоидного типа, что нибудь про надбровные дуги и пломбу на четвертом. А ведь не скажут, жучки, что человек прожил горькую жизнь без удобств! И никто не напишет: Человек из ниоткуда со сложной судьбой. Всем интересны мелочи, а на глобальное не хватает времени. Вечно спешат куда-то. Куда спешат? Зачем спешат? »

Прохор думал непечатно, с все усиливающейся тоской рассматривая приготовления. Лишь прикосновения к заначеному в кармане мерзавчику, временно мирили его с несправедливым миром.

- Ну вот, бойцы! – удовлетворенно произнес отставной борец с пожарами, щедро оросив темное дерево из канистр.

– Начинаем к практические занятия. Вспышка!- сказал он и чиркнул спичкой. Нужник бурно занялся, погуживая, временами, весело потрескивающим пламенем, раздуваемым ветром.

- По команде три, приступаем к локализации и борьбе, - объявил Геннадий Кузьмич, начиная отсчитывать. – Раааз!.... Двааа!…

На счет три, согласно древней русской традиции – ЕБАНУЛО!!!

(Прошу прощения у читающих дам и филологов со стажем. Я долго бродил в словах, как кот вокруг горячей каши, но более точного определения произошедшему так и не нашел). 

На тяге в две трехлитровые банки с чистейшим семьдесят шестым бензином, приют размышлений, разбрызгивая накопленные несколькими поколениями артефакты, немедленно вышел в верхние слои атмосферы, где развернулся и точно поразил пристройку к зданию нашего лепрозория, исполняющую функции столовой и актового зала одновременно. Судьба? Судьба, да. Такое стечение обстоятельств известно еще с Древнего Рима. Хлеба вам и зрелищ. Нате! Это как сравнивать корову с лаковым ботинком. И дело вовсе не в коже. Дело в том, что хорошо подготовленная и накормленная корова, любой породы, завсегда может убить двух зайцев одним залпом. Если один оскверненный ботинок выглядит смешно, то два – это уже трагедия. Мне кажется, что в случае если бы каждый раз при таком стечении обстоятельств происходила секундная вспышка, то при взгляде из космоса на нашу планету, она бы сияла почище солнца, ну, или любого другого желтого карлика. Хотя.. Что случилось, то случилось и стенать по этому поводу, сродни плевкам  вверх. Победитель, непременно проигрывает.

- Перррвое отделение! – приказал подполковник Коломытов, метая молнии одним глазом, другим, оценивая масштабы произведенных разрушений. – Приступить!

Повинуясь посылу, первое отделение огнеборцев во главе с санитаром Прохором, проломилось сквозь заросли сиреневых скелетов и, выйдя на  оперативный простор,  исчезло в окружающей действительности. Второе, состоявшее частично из пойманных доктором Фридманом уклоняющихся защитников родины, и в какой-то степени из бабки Агаповны, испарилось еще до драматического приземления реактивного нужника. Лишь плакат с поросятами, шевелимый любопытным ветром, остался на стылой ноябрьской земле.

- Кудааа, свиная морда?!! – четко и по-военному спросил броневой командир. – Назад! Утомлю, едическая сила магния! Сгною! Под себя ходить будете, идитя! Назад!

- Прохор! Петя! Ну, куда же вы?  Сгорит же все! – как мог, помогал восстановить порядок тихий Марк Моисеевич. – Там Анна Ивановна на кухне. Продукты там, на неделю купленные.

- Что стоишь, боец?! – обратился ко мне полководец, потерявший войско.- Огнетушители тащи, быстро, быстро. Марик! Гидранты где, ябисьоноконем? Воды давай Марик, воды!


Воды, Марик! В силу отсутствия основного контингента огнеборцев, борьба с пожаром заняла полтора часа. В конце концов, все хорошее и плохое на чем- то заканчивается, и у нас все затихло под густым ржаво-желтым слоем пены.

- Фух, - удовлетворенно заявил борец с огнем, осматривая мокрые руины. -  Справились, идитя. Куришь, боец?

- Курю.- подтвердил я, перемазанный всеми этими  сажей с пеплом, как шахтер.- Только нет ничего.

- Держи вот. – Геннадий Кузьмич протянул мне портсигар. – Да не стесняйся ты, бери прямо с ним. Подарок. Сам бросил,  доктора года три назад запретили. 

Я повертел в руках портсигар с танком на крышке и поблагодарил  героического подполковника.

- За отвагу на пожаре тебе. – отмахнулся он. – Иди, мойся, а мы с Марком Моисеевичем подведем итоги учений. Поговорим, о том о сем, да, Марик?

Жухлый Марик скорбевший о потере продуктов питания и неизвестной судьбе поварихи Анны Ивановны обреченно кивнул.

- Да, не расстраивайся ты. – посочувствовал ему Геннадий Кузьмич, - я тебе  такой акт напишу. Тебе еще премию выпишут. Все будет джонгару гару нге. Хехе… Пойдем лучше вспрыснем победу над огненной стихией, а?

Марк Моисеевич не стал противиться здравой идее. И они направились к вареной колбасе и двум граненым стаканам, не остывающим второй день.

- Давай Моисеич, за победу логики над разумом! – предложил отставной Геннадий Кузьмич и выдул, наполненный прозрачной влагой, стакан. – Хорошо сегодня горело! Стояще! А огнеборцы у тебя – говно, одним словом. Только ты не расстраивайся. Сейчас у нас тут все говно, а мы пишем- хорошо. Хорошее у нас, стало быть, говно. Достойное обстоятельств. А то, если плохо, то мы не пишем. Показатели падают от этого. А все почему, так -то?

- Почему? – вопросил горюющий психиатр.

- Потому что Марик, гордиться нам нечем. Нечем гордиться абсолютно. Я вот отчего раньше доволен был? Отчего подполковник Коломытов тринадцатого полка Кантемировки  был в хорошем расположении? Оттого ,что каждый узбек из любого кишлака нашей необъятной Родины, мог научиться управлять грозным Т-72, не говоря ни слова по- русски, всего за полгода. Хотел он этого или нет.  Вот чем я гордился, Моисеич! Мы из говна, слабо понимающего политическую обстановку, людей делали, понимаешь, полон рот наоборот? А сейчас? Сейчас из человека делаем говно. И в отчетах пишем – хорошо. Врем сами себе, что пишем, то не думаем. И отчего это все?

- Так все поменялось- то, - неуверенно ответил доктор Фридман и, подняв стакан вверх, зачем-то посмотрел на мир сквозь наполняющий его спирт. Окружающее показалось ему еще гаже. – Реформы у нас тут, демократия. Программы федеральные. Модернизация идет. Проблемы всегда были.

- Говно эти проблемы, - заверил Геннадий Кузьмич, плотно усевшись на это определение действительности. – Потеряли мы что-то, Марик. Взяли и потеряли. Что-то важное. А кто-то поднял и продал, идитя. Впарил за тридцать копеек. Оно нам ненужное показалось, все дружно плюнули, дунули. Опездолы, одним словом. И настал пиздец, едическая сила магния. Предметов нет, одни понятия. Слова. А ими гордиться не будешь. Душу, мы потеряли, Родину потеряли, веру потеряли, врагов, нужность нашу. Все куплено и продано, а мы плывем себе, чисто катяхи по реке. Вроде как есть мы, а никому не нужны.

- Так, значит, все-таки продали жиды Россию? – сделал неожиданный вывод, огорченный Марк Моисеевич Фридман. – Почему все так мерзко, Геннадий Кузьмич, а? Почему не воспрепятствовали? Есть же милиция, наконец! Прокуратура!

- Вот чего не знаю, того не знаю, Марик. Да и знал бы – не сказал. Потому что радость у всех общей может быть, а горе – каждому индивидуально отвешивается, песи его в трубу. В этом вся мудрость. Да и изменить то нельзя ничего. Так, одна тоска. Наливай, что ли? Помянем потери.

Тихий психиатр плеснул спирта в стаканы и поднял свой.

- Помянем, Геннадий Кузьмич.- скорбно произнес он, и продолжил. – не чокаясь.

Подполковник Коломытов молча выпил, поморщился и безотлагательно умер. Смерть аккуратно закрыла ему глаза, он откинулся на спинку стула и обмяк. Крепко зажатый в его руке стакан так и не выпал, а остался на месте, истекая каплями медицинского спирта на грязный линолеум кабинета главного врача. Так почил героический Геннадий Кузьмич танковый карбонарий, имевший уважение и папаху, а также печаль и тоску по словам которые перестали что–нибудь значить.

Не имеет смысла описывать дальнейшее. Все в мире глупо устроено и происходило минимум миллиарды раз. В смерти самой по себе таится безысходная банальщина вроде вызова скорой и милиции, реанимационных мероприятий над которыми вполне вероятно потешаются творцы судеб. Глупо слышать: Имярек сопротивлялся року до конца! Слепые глупцы бормочут глупости в уверенности, что несут миру откровение. Тщета и суета, вот мой ответ, тщета и суета. Валяешься в койке в окружении заведомо скорбящих людей, попадаешь под поезд, машину, самолет. Уходишь по собственной глупости. Других вариантов не предусмотрено. Разница лишь во времени осознания. Самое главное во всей этой суматохе, тебе уже все- все равно. И ты по-своему счастлив и доволен. Умер, и это хорошо! Живешь, тоже неплохо! 

Тело Геннадия Кузьмича увезли ближе к вечеру, а вконец расстроенный происшедшими событиями Марк Моисеевич присел в своем кабинете. Вяло потерев остатки волос тоскующий психиатр накатил себе основательную дозу и, смахнув дохлую муху со стола, принялся разбирать бумаги покойного неопрятно лежащие на столе. Среди груды актов и предписаний в беспорядке рассыпанных по столешнице обнаружилось письмо отправителем которого значился: Фридрих Клюгенау полковник в отставке, Франкфурт, Германия.

Тихо вздохнув, доктор Фридман аккуратным образом распечатал его и,  с трудом вспоминая школьный курс немецкого, принялся читать:

«Либе фхройнд!» - разобрал он. – Дас…

На этом моменте его прервал бесцеремонный гражданин Горошко, нежданно телепортировавшийся из темени коридора.

- Марк Моисеевич, - заявил Герман Сергеевич, - Отвечайте! Почему сегодня на ужин не было студня? Сегодня на ужин обязательно должен был быть студень! Мы все будем жаловаться в компетентные органы. Это непорядок!

- Вон!!! – зачем-то закричал Марк Моисеевич жалким фальцетом, - Вон отсюда, свиная морда!! Сгною! Ты у меня под себя ходить будешь!

Огорченный приемом, недоумевающий Горошко сквозанул в темноту, из которой донеслись его угрозы. Обширный список начинался с горздравотдела и заканчивался, почему-то Ватиканом.

- Вам позвонят! И вы уже не отвертитесь! -  заверил невидимый Герман Сергеевич и отбыл разрабатывать планы.

«Мерзавец» - подумал доктор Фридман и вернулся к письму, так и не заметив  круглую повариху Анну Ивановну, совершенно позабытую в этой невеселой сумятице. Та семенила мимо его окон по дорожке, прижатая к поверхности планеты двумя объемистыми сумками с недельным запасом еды, отчего казалась французским гренадером, отступающим из Москвы. За окном царила осень.

Tweet