И между утратой лидерства и потерей совести (+ небо в клеточку лет на пятнадцать!) я выбрал второе.
- Ну, пошли, что ли? - я выговаривал, как можно грубее, - чтобы дрожью в голосе не выдать смятения в паху. - Скоро уж народ с работы потянется.
Петян неуверенно поглядел на меня. Нехотя поднялся со скамейки. На ходу допил портвейна и зашвырнул бутылку в подоконные кусты. Проходившая мимо старуха, навьюченная авоськами, настроилась было на отповедь. Но, увидев наши ожесточенно-сосредоточенные пьяные физиономии, осеклась и прибавила шагу.
Подбадривая себя похабными шутками, мы вошли в подъезд.

Я сказал: "мы продумывали план". В действительности никакого плана не составилось. На наше счастье, время было еще наивное: в доме ни кодового замка, ни домофона, ни консьержки. К тому же в таких домах, хотя и по восемь квартир на этаже, но каждые четыре - справа и слева от лифтов - представляют собой отдельные секции, - отгороженные друг от друга и от всего подъезда: чтобы там ни происходило - вряд ли кто услышит.
Но мне вспомнился предлог. Под которым мы и рискнули проникнуть в квартиру.
Когда мы позвонили в Ленину дверь (на девятом этаже) и звонкий голосок через пару минут спросил: "Кто там?", я, не раздумывая, ответил: "Социологический опрос".
Только подумайте, - в двери не было "глазка"! Лена раскрыла ее безо всяких колебаний. Она предстала перед нами на костылях. В каком-то простеньком длинном халате, скрадывавшем ее физический недостаток.
Это длилось какие-то мгновения.
Я и не разглядел ее толком. (Нашу жертву!)

А потом мы вломились в квартиру. Сбили Лену с ног (ложевый штамп, неприменимый для Лены). И захлопнули за собой дверь.

Наш налет настолько ошеломил ее, что она даже не успела по-настоящему закричать - прежде, чем мы ее скрутили и волоком втащили в комнату.
Если бы она
могла
оказать
нам
сопротивление, -
это бы поубавило нашей позорной смелости.
Но Лена!
Она-то отбивалась одними руками.
Лишь раззадоривая нас.
Я верю: правы те, кто говорит, что на подсознательном уровне мужчина и насильник - синонимы.
Ощутив архитипический восторг от неравной борьбы, я почти угомонил свои гуманные страхи.
Втроем, шумно мешая друг другу, мы все-таки дотащили Лену до дивана. Затем, бездумно стискивая ее худенькие плечи, и не зная, как к ней подступиться, - мы слегка присмирели.
Я оглядел своих приятелей. Лица у Мишки и Петяна раскраснелись. Шеи вздулись венами. Оба - разгоряченные - тяжело дышали. На Мишкиной рубашке не хватало двух пуговиц. А Лена - продолжала цепляться за него левой рукой. Для девчонки на костылях - сильные руки - не ляпсус природы.

...Она негромко, но убыстренно и испуганно поскуливала через шарф, который мы прихватили в прихожей. Не видя лица подергивающейся всем телом Лены, Петян грубо схватил ее за горло и потребовал, чтобы она заткнулась. Это не помогло ее успокоить.
Лена только резко закивала головой.
Шарф сбился с ее широко раскрытых голубых глаз.
С пульсирующими ресницами.
Она еще жалостливее подвывала.
Не верю, что в тот момент ей подумалось об изнасиловании. Мы могли ограбить квартиру: от родителей у Лены, наверняка, кое-что осталось.
Но насиловать?
Ее?!
Да!
Ее.


…Петян, гаденько усмехаясь мне в лицо (я-то видел, что тяжеленько ему усмешечка дается), спросил:
- Ну что, спорщик, первым будешь?
С трудом выделяя слюну из-под языка, я безгласно кивнул. Петян, попросив Мишку подержать Лену за обе руки, начал расстегивать на ней халат. Она забилась, как… простите за избитое сравнение, - как раненая птица. Но куда уж девчонке-инвалиду устоять против трех здоровенных лбов!
Петян распахнул халат, с умыслом обнажив левую, изуродованную ногу Лены. Под халатом ничего, кроме по-детски белых трусиков в синий горошек, не было. Взорам недоносков - предстало еще не оформившееся тело жертвы. Полуженское-полудевичье. С выпирающими ключицами, плоским животом и маленькими остренькими грудками. Для завершенности картины поруганной непорочности Лене не доставало всего-то - белых носочков. Как в ранней песне Элтона Джона, "First episode At Hienton".
Если я помянул о белых носочках, послушайте об увечье Лены. Вид его стал для меня тем холодным душем, который вытрезвил меня.
Во всех смыслах.
Левая нога Лены, - как книга с выдранными страницами, - обрывалась на колене. Ампутация произошла сравнительно недавно: нога не успела, как следует зажить; незаровнявшиеся шрамы - алели, как щека после пощечины. Свежее юное тело. Нежная кожа. Сквозь кожу - кое-где просвечивали тонюсенькие вены… И нога! Ее нога. Словно недолепленная из разноцветных кусков пластилина, который долго и осатанело мяли в руках.
Вот когда я причислил себя к настоящим уродам!
Куда девалось вожделение!? Будь, что будет. Пусть никогда мне не бывать вожаком среди своих приятелей. Но я уже не хочу никого насиловать. Не хочу оставаться в этой проклятой квартире.

...И поражение мое не засчитали.
Петяну было еще хуже, чем мне. Смесь портвейна и физиологического омерзения сделала свой вывод: он рухнул на колени перед телевизором - и его стошнило.
Мишка в растерянности выпустил Ленины руки.
Она, воспользовавшись нашей паникой, дернулась к костылям.
Хорошо еще, что Лена, по-моему, боялась кричать. А, может, пребывала в шоке.
Но и мы уже наелись своим приключением.
Как по сигналу стартового пистолета, - мы ринулись вон из квартиры.
Вниз по лестнице.
Вон из подъезда.
Кто куда.
Чтобы не встречаться.
До осени...

Tweet