Что меня заставило тогда выйти из вагона? До сих пор не знаю. Может, мое внимание привлекли крашеные красным металлические буквы «Дадим стране» с оторванным окончанием, под которыми  в параноидальном одиночестве переминались две девахи с налаченными лаком «Прелесть» коками на головах? Или парализованная бабушка, оснащенная табуреткой и картонным ящиком, наполненным семечками, в которых тонул граненный стакашек?

- Здорово, бабуля – пожелал ей я – А что, невесты в городе есть?

Брови  кустистые и густые, посыпанные солью, основательные такие брови, под которыми прятались соловые глаза, зашевелились. Взгляд ее, препарировав мое содержимое, состоявшее из черной сумки и румынских кроссовок, зацепился за очки в роговой оправе последние пять лет просиживающие горбинку носа.

- Иди на хуй -  кротко поприветствовало меня новое место обитания. В благодарность я купил у нее стакан семечек.

  Что такое поезда? Скорые, скоростные, плацкартные и уж совсем сибаритские купейные. «Москва- Владивосток», «Харьков – Симферополь», номерные, литерные , непременно зеленные. Пахнущие мятой, благоухающие мочой и креозотом, разящие наповал носками соседа. Особое состояние движения. Мерное постукивание тележек и инфернальные голоса объявляющие, что ты уже где- то, а не там где был. Каждый куда-нибудь  едет, звякая ложкой в стакане, поедая вареную курицу (а на бульоне жена сварит завтра суп). Вот такое оно явление – поезд.  Мой  был – сообщением «Из ниоткуда» в «Далее везде».  Он привез меня на умытый дождем маленький вокзал и скрылся, скрипя стрелками. В нем уехали запахи  и полусъеденная вареная курица, тюбики с зубной пастой и мутно желтые стекла купе.

Уже через два дня мое существование было обеспечено съемной квартирой, с миловидной хозяйкой обретающейся черт знает где. С эфемерным голосом в трубке, ежемесячно напоминающим мне о деньгах, какие следовало отдавать ее подруге, проживающей в соседнем доме.

Через неделю – работой учетчика на складе с окладом согласно штатного и неохватной кладовщицей Ниной, гоняющей чаи и водку по вечерам. Работой, в огромном холодном складе с  потеками краски на бетонном полу, с неистребимым запахом машинного масла и кирзы.

А вот через пару месяцев  другом Сашей, с которым мы сошлись на почве отчаянной и беззаветной любви к крымскому портвейну, случайным образом и в невероятных количествах оставшемуся на местной базе торга с труднопроизносимым названием. Кроме нас двоих этот нектар никто в городе не употреблял, что выделяло нас из серой массы и возводило практически в ранг местной субатомной прослойки интеллигенции.

(Кто сказал, гнилая интеллигенция? Ты, малыш? … Если бы ты, что понимал в жизни.. Неет, паренек… Мы не гнилая, мы  героическая и самоотверженная часть ее… Можешь себе представить Подвиг? Ну, в общем понимании слова? Что? Ась?... Пионер –партизан Ваня Кустовой? Ну, может быть…  А вот без войны и прочих неприятностей?... Такой вот бытовой, превозмогающий груз обстоятельств… Нет?.. А выпить до суха, подчистую, целую базу торга?... Планомерно и беспощадно? …Молчишь? .Ну молчи, молчи…)

Если я и не заводил кошку по причине постоянной ротации девчонок из поварского техникума, привлекающих меня  рубенсовскими формами и наличием медсправок. То Саня не заводил животное по другой причине. Все его свободное время, а его он имел много, так как работал в котельной, было посвящено одному делу. Он с настойчивостью уроженца Аяччо мстил своей бывшей второй жене.  Трагедия, достойная пера более талантливого человека, чем я.  Он любил, она всего лишь была любима. Ах, оставьте Александр, вы меня утомили…

Обладая незаурядным умом и внешностью Леннона, с бачками и в круглых очках, Саня являл собой живой образец абсолютистского иезуита. Кроме всего прочего, он был распиздяем…

(Что ты сказал ,мальчик? Ты тоже распиздяй? Ты заблуждаешься, Сашка был рафинированным распиздяем, архетипом оного, можно сказать первородным и единственным…Обожди, не обижайся, вполне возможно он как-то пересекался с твоей мамой.. Может ты и есть его самый быстрый залп… На, держи пять рублей, купи себе леденец) 

  Когда я с ним познакомился, апофеоз трагедии уже миновал. Высокоразвитые синапсы и тонкая натура не позволяли ему устраивать банальные разборки со слезами. Нет, он не шел по пути убогого битья стекол.  Он сводил счеты много изощреннее. Саня срал. Срал упорно и ежедневно.. На подъездный коврик, у квартиры номер 14 на втором этаже. По-простецки приходил,  расстегивал пояс и, любуясь ночным пейзажем в полуприкрытые окна подъезда, осуществлял свою месть.

Конец его посиделкам, как он мне сообщил, положили два обстоятельства: День ВДВ и ограниченный запас водки в квартире  только что откинувшегося сержанта на третьем этаже. Согласитесь, Леннон срущий в четыре часа ночи под слабым сорокасвечовым светом лампочки, кого угодно введет в шок и трепет. Даже человека подготовленного морально, чья кожа истерзана восходящими воздушными потоками. Сорок пять, магическое число, некогда поразившее Генриха Четвертого, Бурбона. Сорок пятый размер       
сразил и мстителя. Сев в теплое только что с любовью произведенное, Саня, невероятным образом скатился в низ.

(Да, мальчик , именно невероятным…Мне нравится это слово… Сядь в теплое и попробуй с достоинством удалится… Еще лучше, наделай под дверью, адресом я тебя наделю, и позвони… Придешь и расскажешь… Притом помни, пять рублей я тебе уже дал, а больше у меня нет…) 

Далее было скучно. Нет ничего прозаичней, чем дорога домой оскверненным. Впрочем, в любой печали есть нечто философское, а тонкие натуры находят в ней определенное наслаждение. Могу сказать, что летняя ночь, напоенная чаем из трав льющимся с полей это тот момент, в силу которого я сам, невзирая на визг комаров, летом сплю с открытым балконом. Может быть один из немногих,  удерживающих меня здесь, в небольшой кучке домиков с цветущими весной абрикосами, грязными дорогами,  с воздухом, разведенным пополам с пылью и гудением электричек.

Tweet