Давным-давно, веке эдак в шестнадцатом по нашёму счёту, а по ихнему и совсем в незнамо каком, в одном малороссийском хуторе, не припомню названия вот… то ли Дрючки, то ли Мондрчюки. Ну ещё слово теперича известное такое! Косячки! Точно. Косячки! Жил да был в том селе маленький мальчик Ерёмка.
Трудное было времечко, тот шестнадцатый век, жилось простым крестьянским людям не богато и не весело. То татарин набежит, то поляк, а то и совсем дурак - родной пан. Не конфетка сладка, а полынь горька была лакомством Ерёмки, не кукла тряпична-расписна, а дощечка занозиста игрушкой. А о книжках и говорить нечего - их тогда ещё и вовсе не знали. Да и на что мужику книжка? Табак курить трубка есть, а к остальному и лопухи сгодятся.
Батька и мамка Ерёмки были голы и бедны, аки татарский пуп. Ни скотина не бурчала, ни птица не кричала у них во дворе, лишь полынь одна, которую иногда варили Ерёмке на обед. Но в том было и своё счастье - жил Егорка праздно, всё играл да баловался, работ никаких не работал. И не умел. Полынь ел и радовался.
Но не совсем уж и бедны были родители Ерёмки. На пропитание, не щедрое, а так, чтоб не помереть, да на одёжку, не панскую, а так, чтоб не повылазило, давал им Хацарап. Был тот Хацарап лютым разбойником, и укрывался иногда в Ерёмкиной хате. За что и делился. Но алчен и жаден был Хацарап, зачастую словом злым, а не монетой красной благодарил он родителей Ерёмки. И страшились те. Живым ужасом был Хацарап. Огромен, как скирда, бородат аки нехристь лесная, и с ужасным топором весом без малого в пуд. Зыркнет своим звериным глазом так и душа вон. Люто боялся его спервоначалу Ерёмка.
Шло время. Подрос малость Ерёмка. Стало ему десять годков. Попривык он к Хацарапу, не чурался его. Иногда даже быстро притрагивался к его топору. Да разбойник, не соврать, тоже по-своему полюбил Ерёмку. Баловал по-всякому: то ушко купецкое, мягкое, даст побаловать, то пальчик розовый, у купецкой дочки отгрызенный, подбросит. Радовался Ерёмка Хацараповым дарам, смеялся и щурил глазами. И Хацарап улыбался, зубы свои чёрные да редкие оголял.
Шёл десятый Ерёмкин год, леточко пробежало, осень прошла, и накатилась зима. А там и Рождеству недолго было. Задумал Хацарап думу, как бы Ерёмку порадовать-побаловать, какой гостинец поднести. И надумал. Приметил Хацарап, что люба Ерёмке соседская дочька Параська. Заметил разбойник, что часто ходил Ерёмка к её хате и стоял там, не шевелясь. Да и Параськины родители давно грозились на Хацарапа донести, так что решил разбойник двух зайцев убить: и Ерёмку порадовать, и от угрозы избавится.
Выбрал Хацарап для дела своего лютого ночь не тёмную, да и не светлую. А так, чтоб топор видать было. Тихо прокрался злодей в хату Параськи, хоть и здоров был немеряно. Не скрипнув, не стукнув, зашёл украдкой он в светлицу. Достал из специального замшевого, татарским золотом да бахромой отделанного, чехла ужасный свой топор. Смутный лунный свет блеснул на страшном лезвии, вспыхнули бледным огнём очи Хацарповы. Подошёл тихо к полатям он и нагнулся над Параськой. Двумя своими скрюченными шершавыми пальцами провёл он по белой шее её, раз, другой. Откинул осторожно пышные волосы её, чёрные, как воронов хвост. Инда залюбовался Хацарап! Такая краса была пред ним. Легонько тронул он страшной лапой Параськин подбородок, приподнял его. И, натужно выдохнув, с размаху всадил пудовый свой топорище в белую шею! Как раз на два пальца ниже подбородка. Начисто срубил Хацарап Параське голову, разрубил до пола полати. Но не тронул он чёрных волос, был он мастером своего богомерзкого дела.
Красная кровь хлестнул струёй по лицу Хацарапа. Озверел он. Зарычав, как волк, развернулся он и давай рубить всех в светлице. В один миг разрубил вдоль он тело Параськиного батьки, даже не успел пробудиться тот. Выдрав с треском топор из пола, снес туловище Параськиной матери. Подскочив как росомаха к детским лавкам, Хацарап умелой своей рукой и пудовым топором превратил лежащих там детей малых в куски, только схрупало. Хоть в пирожки да в шанишки набивай!
Сорвал Хацарап с пояса мешок и спрятал туда Параськину голову. Решил он тотчас отнести её Ерёмке. Улыбнулся Хацарап, представив радость мальчика, с нежностью провёл рукой по липкому топорищу. Но остановился он, решил пограбить. И пограбил. Да не вволю, инда спешил он к Ерёмке. Взял только большой медный котелок. И вышел вон.
Но горе тут постигло Хацарапа! Беда! Рыжий пёс схватил у него мешок с головой и умчался! Гнался за ним Хацарап, да куда там - пёс проворней был, нырк под плетень и поминай как звали. Взревел несчастный Хацарапушка, зарыдал. Не порадует он Ерёмку, не побалует, не увидит он улыбки его и прищура… Проснулась чёрствая душа Хацарапова, заворачалсь. Заколола заскорузлая разбойничья совесть. Взревев как на польском костре, вонзил Хацарап страшный свой топор себе в живот. Вырвал свои кишки и бросил их в котелок. Дороже всего была ему сейчас Ерёмкина улыбка, и хоть малую толику счастья хотел дать ему Хацарап. Но не выдержал, упал… И, рыдая, умер… Растащил до утра собаки тело Хацарапово, только топор один лежать остался…
А родители Ерёмки умерли от голода, так как работать не умели и не хотели, а для разбойничьих подвигов хилы телом были. Погоревал Ерёмка, доел полынь и подался в запорожцы. Там-то его и настигла гибель, поймали его турки и с живого кожу содрали да сверху присолили. А из кожи барабан сделали и танцевали потом. И были счастливы!