В одной далекой, далекой стране, где реки широки как моря, а поля бескрайни как закаты, где люди добры как хлеб, а правители ничтожны как предатели, жили-были мама и дочка. Мама ходила на работу и аэробику, а дочка в школу и на английский. Мама с дочкой жили своей жизнью. По утрам завтракали, вечерами ужинали, посещали кинотеатр и Макдональдс и временами были даже счастливы. Мама с дочкой жили, как все.

Шли годы, дочка росла, мама грустнела. По вечерам они выходили на прогулку в раскинувшийся у городской больницы парк и мама говорила.
- Никогда! Ты слышишь, дочка? Никогда не ругайся матом, - говорила мама.
- Фак!- Срывалось из губ, споткнувшейся на ступенях треснувшего больничного тротуара дочки.
- А почему ты куришь, мама? Наследственность, или плохая привычка?
- Шайсе! - Спотыкалась о ступени засцанного подземного перехода мама.
Так они и жили. Ходили на базар, посещали школу кунг-фу и студию изобразительных искусств.
Мама хотела дать дочери все лучшее, то есть то, чего у нее никогда не было.

Шли годы. Мамина дочка росла, хорошела. Она была прилежной девочкой, хорошо училась и с удовольствием познавала новые знания. У девочки были друзья и ее любили учителя. Все у девочки было, как у людей.
Но было у нее и что-то свое. Особенное. Уж очень она любила рисовать, и рисовала так хорошо, что таланту ее поражался даже сосед, художник Багаутдинов.
В свободное от школы, кунг-фу и английского время, девочка рисовала яркие, ослепительные, сияющие красками картины.
Изо дня в день дом мамы и дочки наполнялся диковинными цветами, несуществующими животными и говорящими рыбами. Картины девочки были очень красивы, и так художественно неправильны, что от них невозможно было отнять взгляда. Было в этих картинах что-то настолько яростное, что заставляло маму волноваться за дочкино будущее.

Однажды, темным декабрьским вечером, мама решила забрать дочку из художественной студии. Она отправилась в старый, расположенный поблизости их дома двор. Людей в том дворе не было. Только черные птицы замерли на опустевших от листвы деревьях, и строго оглядывали пробегающих вдоль их царства собак.
Мама девочки тихо пробралась сквозь взгляды птиц, заглянула в светящиеся в темноте окна первого этажа и, вдруг увидела, как маленькая, худая, чисто убранная женщина, склоняется над головками рисующих детей, мелко трясет руками и приговаривает: « Рисуй, рисуй густо, чтоб не было пусто. Рисуй, рисуй краше, для людей и наших». Из-под разноцветных карандашей детей выползали странные диковинные цветы, удивительные животные, яркие птицы и автомобили без колес. Женщина склонялась над головами детей все ниже, ниже, и лица их приникали к бумаге так плотно, что глаза переставали видеть окружающую действительность. И дети рисовали. Рисовали и рисовали. И из-под их карандашей, и перьевых ручек, как из фантастического конвейера, выползал яркий, блещущий красками, несуществующий мир.
Мама девочки испугалась. Она так испугалась, что забрала девочку из художественной студии и никогда больше ее туда не пускала.

Прошли годы. Девочка выросла и превратилась в красавицу. Русые косы обвили ее стан, а серые глаза смотрели на мир так открыто, что мир склонялся и целовал ее светлый лоб. Девочка закончила школу, поступила в институт, и уже ждала, когда к ней явится принц ее жизни.
Однажды вечером, мама с дочкой возвращались домой и встретили смутно знакомую пожилую женщину. Одетая в черный костюм и белую блузу старушка была похожа на тонкую, острую птицу. Птица эта не была некрасивой. В ней таилась странная жуткая привлекательность. И только руки ее жутко дрожали, да голос напоминал стрекот кружащей над гнездом сороки.
- Здравствуй, девочка. Почему ты не приходишь в нашу рисовальную студию?- спросила у девочки женщина.- Мы приготовили для тебя краски и цветные карандаши. В этот Новый год мы будем смотреть фильмы о мертвых художниках. Мы ждем тебя на наш новогодний праздник, девочка.
- Идите своей дорогой, птичья женщина. – Тут же заслонила собой дочку мама. – Идите, и никогда. Вы слышите?! Никогда не возвращайтесь! – Закричала она в спину уходящей преподавательницы.
- Нет ничего страшнее искусства, - Сказала девочке мама.- Ты никогда туда не уйдешь!
Услышав эти слова, женщина оглянулась, и выронила из черных перьев одежд тускло блеснувшую заколку. Маленькая, гибкая, разукрашенная диковинными птицами, она упала на асфальт, и девочка незаметно подняла ее, и положила в карман.

С этого дня жизнь матери и дочери изменилась.
Веселая милая девочка вдруг загрустила. Остригла золотые косы, перестала ходить в институт. Она не гуляла с друзьями, ела без удовольствия, весь день спала, просыпалась лишь на закате, а ночью рисовала. Каждую ночь девочка рисовала гибких, тонких, едва касающихся висящих в воздухе проводов, черных птиц. У нарисованных девочкой птиц не было ног. Они балансировали на проводах, касаясь их лишь крыльями. И, рано или поздно, падали в пропасть.
С каждой новой, нарисованной ночью птицей, лицо девочки тускнело. Тело истончалось, а радость серых глаз исчезала за прядями остриженных волос. И, лишь тонкие руки дрожали над листами белых бумаг, жили своей жизнью, и, словно спрашивали:
- Почему ты не пришла? Почему не приходишь?
В доме мамы и дочери поселилось горе. Падающее все ниже и ниже в пропасть птичьих дорог, ненастье.

- Мама, я уезжаю. – Сказала однажды дочка.- Я уезжаю, мама. Там, далеко-далЕко, где моря шире рек, а поля уже, чем рассветы. Там, где нет денег и институтов. Где люди торгуют на базаре диковинными цветами. Там , далеко-долЕко. В неведомом новом краю, меня научат делать из деревьев табуретки, мама. И там, я буду счастлива! - Сказала девочка и уехала вдалекий приморский город.

Женщина плакала три дня и три ночи, а затем пошла на работу. Жизнь ее утратила радость, а значит, и смысл. Печальная и неповоротливая, она лишь изредка ходила гулять в больничный парк и вспоминала дочкин Фак и свое Шайсе.
А в далеком- далеком городе девочка делала табуретки, и рисовала птиц. Она выискивала в мусорных баках выброшенные людьми фанерные дощечки, и рисовала на них дрожащих, едва касающихся проводов и заборов птиц. Птицы эти были маленькими, жалкими, и лишь лапки их с каждым днем росли, и все крепче и крепче держались за нити висящих в воздухе проводов.

Прошел год. И однажды мама девочки шла с работы и заглянула во двор старой художественной студии. За яркими окнами студии сидели и рисовали картины дети. Матери сразу захотелось убежать, удрать от этого картинного, отнявшего у нее счастье мира. Но, что-то чуднОе, дивное заставило ее оглянуться. Мама замерла, осторожно повернула голову, и вдруг увидела, что весь двор, из края в край, увешан картинами дрожащих, съёженных, распластавших слабые крылья, цепляющихся лапами за свою, только им ведомую жизнь, птиц. Картины висели на растянутых вдоль двора проводах и дрожали, дрожали, как руки старой преподавательницы искусств. Женщина кинулась к этим птицам так, как только одинокая мать может броситься к исчезнувшему в чужом городе ребенку. Она обнимала их, как только мамы обнимают детей после долгой разлуки.
На краю дворового вернисажа стояла аккуратно одетая, похожая на птицу женщина.
- Почему ваша девочка не приходит на занятия? – Спросила она у мамы.

Женщина ничего ей не ответила. Она пришла домой, замесила тесто и принялась делать печенье. Всю ночь она лепила из сладкого теста птиц, зверей, цветы и деревья. Она ваяла из него песочные звезды, полумесяцы, поезда, корабли и самолеты. Она вЫрезла из липкого теста всю любовь, которая только есть в этом мире. А утром, утром женщина пришла на вокзал и упросила проводника забрать корзинку с печеньем, увезти в далекий приморский город, и отдать ее первой встретившейся на вокзале сероглазой девочке.
Проводник долго удивлялся женской беспечности, но съев одно-единственное, растекшееся во рту сладкой горечью миндаля печенье, тут же вспомнил, что и у его дочери глаза серые.

Новый год пришел незаметно. Не было, не было. И вдруг… Вдруг тротуары превратились в елочные базары, рестораны замелькали гирляндами, а магазины наполнились серебряными шарами и пушистыми игрушками. Люди принялись тащить домой деликатесы и мандарины, и даже татарин Багаутдинов отвлекся от живописи и стал думать о хорошем.

В самый канун праздника из тихой квартиры на четвертом этаже послышалась музыка. Мама девочки открыла вино и насыпала в вазу мандарины. В дверь одинокой женщины позвонили. На пороге стояла девочка. Сероглазая, русая, смешливая, она прижимала к груди рулон белого картона.
- С Новым годом, мама! – Сказала дочка и бросила на пол коридора свой рулон. От порога и до самой ее комнаты разлетелся и предстал пред маминым взоров калейдоскоп нарисованных на белой бумаге цветов, деревьев, кораблей, звезд, дорог, табуреток, листьев, небес и рассыпанного между ними песочного печенья.
Новогодней гирляндой распласталась у ног матери своя, диковинная, не похожая ни на одну другую жизнь ее дочери.
И только на маленькой, спрятанной в рюкзаке девочки фанерной дощечке, сидела на проводах и смотрела куда-то вдаль, похожая на птицу старуха, по имени Искусство.