Иван Васильевич или Иванович, или Родионович, или Степанович, или Геннадьевич, но, вероятней всего, все же Васильевич Горемыка появлялся на свет с большим трудом. Ребенок так крепко вцепился в утробу, не желая рождаться в мир, что, уколотый маком фельдшер, вытаскивая младенца, повредил ему ножку и оставил на детском темечке глубокий след своей некрасивой и грубой лапы. Как бы ни упирался Иван Васильевич, но на свет его все же выволокли. Роженица истекла кровью и венерическим гноем, фельдшер богобоязненно перекрестился и вручил новорожденного в руки почти полностью слепой бабке. Помощником в воспитании нового человека ей был дед, у которого к общей супружеской слепоте прибавлялась еще и полная глухота. Также помогали соседи – люди бездетные, а оттого чересчур любопытные и полные глубокого и искреннего сострадания.
Несмотря на слепоту, и дед, и бабка видели, что от мальчика нет никакого толку. Иван Васильевич сильно хромал, а уродливая вмятина на голове делала его непригожим, чтобы выпускать мальчика к людям.
— Ты очень уродлив, — ругала его бабка, рассматривая мальчика незрячими глазами. — Кабы не подкова, выкованная кузнецом на счастье, мы бы давно со свету сгинули.
И действительно, кузнец, прознав о несчастье этой семьи, выковал им подкову, которая висела над дверью и была причиной крайне редкого, почти незаметного счастья в семье.
—Никакого добра не дождешься от тебя, — вторил дед. — Какбы не подкова, давно бы сгинули все разом.
Чем старше становился мальчик, тем сильнее он хромал и сильнее ненавидел подкову, дарившую счастье этим людям. И в один день он не сумел сдержать злость, подставил табурет к стене, достал подкову и невероятным усилием воли разломал ее на две части, как ломают куриную кость. Всю злость и обиду вложил Иван Васильевич в движение рук, а потому, сломав подкову, он почувствовал, что в теле его больше нет силы, поэтому упал с табуретки и безболезненно погиб.
От горя дед ушел за двор и сидел там двое суток, не желая ни есть, ни пить. Бабка от того же горя выплакала левый глаз, на месте которого осталась лишь уродливая черная пустота. Выплакала бы и правый, но успокоить ее пришли соседи, пообещавшие за свой счет сделать гроб. Это ей очень помогло. Пока соседка с бабкой обмывали уродливое тельце, пекли пирожки и гнали самогон для поминок, сосед разобрал сгоревшую баню у себя во дворе и сколотил некрасивый гроб из почерневших досок.
Ивана Васильевича одели в самые приличные одежды, уложили в гроб и поставили на стол между бутылками и тарелками с пирожками. Хоронить решили сразу после того, как закончится водка.
Иван Васильевич лежал мертвым, но внутри него все еще продолжала жить мысль о том, что он так и не сделал ничего доброго, наоборот – сломал подкову и сделал только хуже, поэтому он открыл глаза, прокашлялся кровью, испачкав белую рубашку, и вылез из гроба.
— Что же ты за человек! — вскричала бабка, словно почувствовав, что новая одежда оказалась неисправимо испорченной. — Только и умеешь, что делать печаль всем остальным.
Соседка, увидев воскрешение, не выдержала и умерла вместо прежнего покойника. Это было очень кстати, потому что нехорошо, когда на столе остается пустой гроб. Она заняла место Ивана Васильевича, который, расстроившись, похромал за двор к деду, чтобы не мешать поминкам и чтобы не натворить еще чего похуже. Дед, увидав живого внука, сначала обрадовался, но потом выругал его за испорченную рубашку, пошитую специально для похорон:
— Что же ты за человек! Только и умеешь, что творить одну лишь печаль.
Так и жил Иван Васильевич дальше, съедаемый мыслью, что не умеет он делать добрые дела, и эта мысль выедала все настоящее и искреннее из его нутра. Он разучился плакать, молча ходил он по двору в поисках существа или предмета, которому можно сделать добро.
Однажды Иван Васильевич узнал, что есть на свете мужики, работающие в поле. Он подумал, что это доброе дело, потому что этим ты помогаешь земле, освобождая ее от лишнего груза, и помогаешь людям, потому что люди любят хлеб больше всего. Наперекор бабке и деду, ушел он в поле к мужикам, и принялся помогать убирать пшеницу. Но мужики смеялись над его хромотой и вмятиной на голове.
— Куда тебе работать, - смеялись они. — Тебе, Иван Васильевич, в пору чертей пугать своим видом. Такие работники нам ни к чему. Уходи отсюда.
— Я хочу делать добрые дела и быть в помощь людям, — с грустью отвечал он.
Тогда кузнец, проходивший мимо поля, сказал ему:
— Раз у тебя хватило силенок сломать мою подкову, подними эту телегу, груженную мешками. Коли сумеешь, значит, годишься ты к работе, а коли нет, то ступай и не появляйся среди мужиков.
Иван Васильевич подошел к телеге, вложил в руки всю обиду и печаль и одним рывком поднял над землей тяжелую телегу. Но силы его сразу же истощились, телега упала на землю, сломавшись пополам, зерно рассыпалось по земле, а Иван Васильевич снова погиб.
Заплакали мужики, увидев рассыпанное зерно, начали клясть Ивана Васильевича, который лежал на земле мертвым и думал о том, что приносит он только горе.
Мужики принесли покойника ко двору. Увидав мертвеца, бабка выплакала оставшийся глаз и принялась вслепую снова варить водку для поминок. Дед умыл тело, а сосед разобрал старый сарай и сколотил ржавыми гвоздями еще один гроб. Когда сели поминать, решили сразу же заколотить его, чтобы покойнику не вздумалось снова восстать из мертвецов. Так и поступили. Когда водка была выпита стариками, а яма в лесу вырыта соседом, гроб с телом Ивана Васильева опустили под землю и оставили там.
Шло время, а Иван Васильевич так и лежал, упираясь лицом в доски и рассматривая в пустоту. Он все размышлял об одном и том же.  Ему думалось, что он испорченный человек, раз за всю его жизнь он так и не научился делать добрые вещи. Значит, и смерть к нему никогда не придет.
Надоело ему лежать без дела. Он собрал все силы, всю обиду и печаль и одним ударом выбил крышку гроба, выкинув ее далеко вверх вместе с землей. Вернувшись домой, увидел Иван Васильевич, что двор давно зарос сорняком, сам дом развалился, а у дверей стоят два деревянных креста. Тогда пошел Иван Васильевич к соседу, который к этому времени жутко постарел и обозлился на мир, потому что ему пришлось разобрать все имущество на гробы для Ивана Васильевича, для деда и для бабки. Сосед, увидев живого Ивана Васильевича, страшно накричал на него:
— Что же ты за человек такой! Сколько я досок перевел на тебя, а ты все никак не успокоишься, никак не затихнешь. Уходи отсюда.
Иван Васильевич опустил голову и похромал в сторону леса, продолжая думать о себе, как о ничтожном и жалком человеке. Придя в лес, он сел под дерево и стал слушать, как шумит дождь. Он сидел неподвижно, и вода набиралась во вмятину у него на голове, словно в кувшин. Вдруг он почувствовал, что по его руке что-то лениво ползет. Он опустил взгляд и увидел, что по руке у него ползет умирающая от жажды змея. Она пыталась напиться из земли, но земля слишком быстро впитывала воду, потому что испытывала не меньшую жажду и голод. Тогда он осторожно положил змею себе на грудь, и она выползла ему на голову и напилась воды из глубокой вмятины на темени Ивана Васильевича. Набравшись сил, змея уползла дальше в лес, но спустя минуту возвратилась обратно и снова заползла Ивану Васильевичу на медленно вздымающуюся грудь.
— Спасибо тебе, Иван Васильевич, — сказала змея, затем подползла выше и с благодарностью ужалила его в шею.
— Спасибо, — сказал он ей и, довольный собой, довольный миром, наконец, закрыл глаза и умер навеки.