Немного, казалось бы, и времени прошло, а как все изменилось. Бывший сильномогучий Советский Союз развалился, и осталась Святая Русь в окаянном одиночестве. Каждый уходящий старался напоследок либо хлопнуть дверью посильней, либо плюнуть ей под ноги, либо насерить у порога, а что такого, теперь это стало можно, если что «Запад нам поможет». Вообще-то такие отношения в геополитике вещь обычная и не удивительная, хуже то, что люди решили в сфере своих взаимоотношений завести подобные порядки. В мире явственно обозначилась тенденция к сепаратизму: все начало делиться. Поделившись люди, начинали делить кто наследство, кто сферы влияния, кто рынки сбыта, а кто одеяло, под которым так мирно спалось десятилетиями и ни о чем не думалось. Сопровождалась дележка резней, стрельбой и обычными драками. Называлось же это построением правового государства.

Завод «Прогресс», на котором работал Иван, тоже развалился; сперва на цеха, которые тут же принялись делить оборудование и конфликтовать; одни хотели выпускать одно, другие другое и не, потому что это было выгодно, а вот просто так шлея под хвост попала. Тем временем  на верху придумали акции и, нехорошо сказать, ваучеры. Так что в одно прекрасное утро простодушные заводские мужики проснулись обворованные догола, спохватились, стали, было тащить по сусекам, что плохо лежало, да уж было поздно. А деление продолжалось: отделились термичка, заготовка и столовая. В термичке стали выпускать пластмассовые ручки для полиэтиленовых пакетов: в столовой организовали обслуживание банкетов и похорон, заготовщики же продали за рубли все свои запасы стратегических металлов: бронзы, алюминия, титана и вольфрама, и пока они радовались потирая руки и строя радужные планы, долбанный доллар попер вверх и осталась заготовка с голой жопой и одним немецким отрезным станком, который работал еще на кайзера Вильгельма.
Неизвестно чем бы все это кончилось, если бы не возобладали силы разума. Новый директор сумел объединить большинство разбежавшихся и прекратить повальное воровство. Не совсем было понятно, какими средствами и мерами ему это удалось, однако было ясно, что запоздали эти меры: завод так и остался поделенным на две части. Одна обозвала себя «Спектр сервис» и занялась покраской и ремонтом бандитских машин, другая часть осталась собственно заводом «Прогресс», правда уже не НПО «Электронприбор», а так, потому что всей электронике в бывшем СССР настал полный и окончательный кирдык.

А как все хорошо начиналось, многим даже показалось, что подул, наконец, долгожданный свежий ветер и всколыхнулось болото застоя, пообещав явить из себя новые силы, кого оно на самом деле явило простодушные заводские мужики теперь знают не понаслышке, да и глупо было бы - от осинки на родятся апельсинки, но тогда радостный Иван пришел к Савельичу домой, и показав свежий номер «Огонька», в котором изумленные журналисты пробуя голос вякали что попало, сказал: а вот это, наверное наши…  На что суровый бригадир ответил: нет, сынок, это те же враги, только знамя у них другое… Савельич как всегда оказался прав. Уже был Чернобыль, куда Иван ездил добровольцем на ликвидацию последствий аварии, уже был антиалкогольный указ, вселивший во многих ожидание перемен к худшему и неуемную жажду, далее случился указ о индивидуальной трудовой деятельности, пытаясь разобраться в котором бедный Иван едва не сломал себе голову… Наконец начались какие-то межнациональные разборки в Нагорном Карабахе и как наказание за гордыню непомерную грянуло землетрясение в Спитаке. Иван снова поехал добровольцем помогать отрядам гражданской обороны и горноспасателям, извлекать пострадавших из-под завалов. Когда он через два месяца, почерневший от увиденного, вернулся на свой родной завод, то везде явственно ощущались признаки нехорошего брожения. Прелестный дух свободы туманил до того ясные головы. Теперь все можно, шептались по курилкам работяги и спешно изобретали разные планы, которые сводились, в общем, к двум целям: быстренько обогатиться или нагадить ближнему в кошель.
В одной известной и уважаемой газете появилась статья под названием «Добурились», в которой рассказывалось как группа ученых-геологов добурилась до ада, как из скважины вылетел черт и больно цапнул одного сотрудника рискнувшего его погладить. Нет-нет статья была вполне приличная, никакой мистики, ничего не называлось прямо, просто скважина вышла в пустое пространство заполненное сероводородом, из нее доносились звуки напоминающие стоны и скрежет зубов, вылетевшее из скважины животное было парнокопытным и имело на лбу два костяных выроста…

Когда Иван прочитал статью, он испытал самый настоящий ужас; это не могло быть правдой, но и неправдой быть тоже не могло, потому что никогда еще известная и уважаемая газета до наглой лжи не опускалась, у нее были свои, проверенные методы искажения действительности. Просто таким вот незамысловатым способом газетчики проверили, а правда ли стало все можно…
Перед Новым годом умер дядя Леша. Перед смертью он сказал навещавшему его Ивану: запомни Ванька, нельзя, что бы было все можно… наглеет от этого человек. Ну почему, робко возражал Иван, тоже отравленный миазмами свободы, разве это плохо - свобода выбора? Плохо, отвечал дядя Леша, свобода, Ванька, дана человеку для того чтоб, выбрав раз и навсегда, отказаться от нее, спроси Савельича, если не веришь, он тебе подтвердит…
На похоронах Савельич плакал: Вот и Лешку я пережил, но на несмелый вопрос Ивана сказал примерно то же самое: я уже старый, сынок, и выбрал в свое время светлое будущее для всей страны, а вы, молодые, похоже выберете кока-колу.

Суровый бригадир опять оказался прав, правда на этот раз не совсем: пока молодежь делала свой трудный выбор - кока-кола выбрала их. Но это было гораздо позднее, пока же кризис набирал обороты, находясь очевидно в непосредственной связи с градусом развязности и наглости журнальных писак. Вдобавок к алкогольному дефициту прибавился табачный. До сих пор неизвестно кто, но кто-то хорошо погрел на этом руки, простой же народ бросился мастерить трубки и мундштуки. Совсем простые, презрев ложный стыд, кинулись собирать окурки по улицам, но улицы от этого чище не стали. Иван по такому случаю припомнил старый армейский способ: надевал окурок на иголку, и продолжал тянуть, покуда было возможно. Губы жжет и носу жарко, а чинарик бросить жалко, шутил он, но никто не смеялся.
Один, быстренько перестроившийся журнал опубликовал роман-анекдот про солдата Ивана Чонкина. Роман, в общем-то, не лишенный казарменного остроумия и известного обаяния, скоро сделался предметом жаркого обсуждения в курилках и на кухнях. Ивану этот роман понравился, однако отделаться от ощущения, что смех в нем не совсем добрый, он так и не смог. Савельич тогда говорил: не так все это было, сынок, не так… А как? спрашивал Иван, как в кино про освобождение? И не так, отвечал бригадир, все было гораздо хуже. Обычный человек, продолжал он, в первую очередь хочет просто жить, а уж потом он будет думать, где лучше жить. Поэтому когда встает выбор - жизнь или Советская власть, то любой из нас выберет жизнь. Тогдашний главарь нашего государства товарищ Сталин это понимал лучше всех, поэтому постарался лишить людей такого выбора, предоставив им другой - жизнь или смерть. Или ты совершаешь подвиг и живешь, или погибаешь от вражеской пули, или заградотрядовской, уже не важно…

Тут в курилку зашел компрессорщик Коля, по прозвищу Воздух, или просто Дух. Узнав о предмете обсуждения, он аж затрясся, даже самокрутку не смог набить, рассыпал весь табак. Опять эти войновичи, коротичи, растропоповичи, негодовал он, Мало их стреляли в свое время… Да зачем же стрелять-то? изумился Иван такой кровожадности. А затем, ответил Коля, они проститутки, смогут жить где угодно, а ты, бедный Ванька, только здесь. И вот помяни мое слово; они тут кашу заварят и за кордон свалят, а ты расхлебывать останешься…
Все сбылось самым паскудным образом: в начале девяностых, после известных событий Виталий Коротич в интервью передаче «Бомонд» сказал примерно следующее: я не могу жить в стране, где на улицах давят людей танками. Сказал и свалил в Америку. А кашка заварилась покруче той кирзы, что Иван едал в армии на первом году службы. Сейчас оглядываясь назад можно только удивляться; а как же мы выжили? Начинаешь вспоминать подробно и ничего, казалось бы, особенного: жили, мучались, плакались, ругались друг с другом, но ведь и помогали друг другу, как же иначе-то? иначе и не может нормальный человек. А нормальных оказалось все-таки больше…

Кстати, Ленка сдержала свое слово и ушла в монастырь. Сейчас она поет в хоре, и каждый может ее видеть по праздникам, и так просто придя на службу в монастырскую церковь. Глядя на просветленное лицо матушки Марии (такое имя дали Ленке при постриге) ни у кого не повернется язык, в шутку ли, всерьез ли, припомнить ей бурное прошлое, что поделать - мытари и блудницы идут впереди нас в Царствие Божие.
Вот и храм стало можно посещать невозбранно и это, наверное, было самое лучшее из того, что стало вообще можно. Остальное же…
Хороший друг Ивана слесарь-сборщик Колька Ёсипов, или по-простому - Ёся на одной пьянке, когда они пропивали то ли занятое, то ли нечестно заработанное, бормотал, словно в лихорадке: Ванька, ведь теперь все можно, ведь я теперь могу исполнить свою самую сокровенную мечту… Иван, даже не спрашивая, что за мечту Ёся мечтал всю жизнь, говорил: мечта должна быть неисполнимой, иначе это и не мечта вовсе. Ты не понимаешь, шептал Ёся плеская в стакан мутный и вонючий «Тархун», если пришло время исполнить мечту, надо ли от нее отказываться? Иван только пожимал плечами, для него ответ был ясен, да не того ответа ждал Ёся.

… Я хочу быть хозяином маленького пивного бара, а назову его «У Ёси» и будут туда ходить только завсегдатаи, мои хорошие друзья. Чтобы за кружкой свежего и холодного пива поговорить о превыспреннем, или посмотреть по телевизору, который я поставлю перед стойкой, футбол… Иван деликатно улыбался, а Ёся продолжал бредить: у меня будут работать две официантки, не смазливые вертихвостки: а солидные женщины, вот как наша Олька из раздатки: как ты думаешь, Ванька, Олька пойдет ко мне работать? Иван снова пожимал плечами и улыбался, уже ехидно, а Ёся ничего не замечая, продолжал ворковать, как глухарь на току… Они будут разносить пиво и разные закуски: вяленую воблу моего приготовления, ты же знаешь, я умею классно воблу вялить… Лещи копченые… Сколько ты, Ванька, потерял раз не пробовал моих копченых лещей! Ведь я их готовлю не на ольхе, как делают дилетанты, а на малиновых веточках… А по воскресениям у меня будут подаваться раки! Фуфунька обещал, что станет поставлять мне раков, если я обеспечу ему машину… Тут Иван не выдерживал и начинал ржать, уж чего-чего, а Фуфуньковских обещаний он наслушался досыта, лучший друг как никак.

Ёся, наконец, возвращался с небес на землю и тыкая окурком в банку морской капусты, единственной доступной, в то время, закуски, обиженно говорил: Совок ты, Ванька, одним словом, и не понимаешь, как это здорово быть хозяином своего дела. Иван не спорил, он, действительно не понимал: как можно хотеть быть хозяином своего (маленького) дела, когда ты и так хозяин огромной и богатой страны. Это все равно что, имея в своем полном распоряжении огромный комфортабельный звездолет, желать быть водителем ржавой говнососной машины.
В старом лозунге: "Все вокруг советское, все вокруг мое" нет ничего смешного, так что погодите хахалиться и говорить, что и мы такие же "хозяева". Такие же да не такие; раз все вокруг твое, то за это ты должен и отвечать по полной программе, а не только тащить с завода что под руку подвернется. Вот Иван и отвечал; он никогда не проходил мимо незакрытого крана, он не бросал окурки мимо пепельницы в курилке или урны на улице, да что там окурки, мелочь, да и только, а вот когда случился Чернобыль, то Иван уехал туда одним из первых. Добровольцем. И совсем не из-за денег, уверяю вас, а потому что чувствовал себя хозяином, и за все происходящее в стране был в ответе. Мало кто из нас отдавал всю свою получку в Фонд пострадавшим от стихийных бедствий, а Иван отдавал, да не одну, ибо любая беда была его бедой. Вот что значит «все вокруг мое», а то что кафель, для ремонта в ванной, Иван с завода принес, так это дело второе. Хозяин же. Справедливости ради стоит отметить, что подобная психология была присуща не одному нашему Ивану, но когда страну раздербанили по клочкам и к власти пришли такие «хозяева», которые не только  что окурок правильно загасить, а и в унитаз-то не всегда попадали, у многих из нас опустились руки. И лишь Иван крепко стоял на своем; нас так учили, говорил он.

Ерунде тебя учили, кричал Ёся, плюясь морской капустой и это надо было понимать так, что он тоже хочет быть хозяином большой и богатой страны, только при этом он не хочет отвечать, за что бы то ни было. К слову сказать, что впоследствии некоторым это удалось, а вот у Ёси кишка оказалась тонка. Для выполнения своей мечты он взял ссуду в каком-то бандитском банке под залог своей квартиры, и на эти деньги он снял помещение, бывшую рыгаловку «Сиськи». Оборудовал его под бар, повесил, как и мечтал, вывеску «У Ёси», которую заказал друзьям художникам, и которые на этом заказе по-дружески ободрали его так, словно и не друзья, а наперсточники с большой дороги. Поэтому с официантками пришлось обломиться - не хватило денег, но не беда, сказал Ёся, встал сам за стойку и счастливый принялся поджидать завсегдатаев.
Приходили друзья смотрели на цены, выслушивали подробный отчет, о том, что все теперь дорого: и уходили пить портвейн в подворотню. Но Ёся не отчаивался, а продолжал ждать. Ну и дождался. На беду бывшая рыгаловка «Сиськи» находилась в спорном районе, поэтому на то чтобы стричь с Ёси шерсть, претендовали сразу три бандитские группировки. Они, одна за другой, наезжали на бедного Ёсю и проводили профбеседы, после которых тот пудрил синяки под глазами и ходил постанывая. Между наездами приходили: налоговый инспектор, пожарный, еще какой-то, не показавший даже удостоверения, приходили менты, причем Ёся принял их за посланцев какой-то четвертой группировки. И все они просили одного; денег. Точнее - вымогали. Ёся схватился за голову: если платить одним, то другие обидятся и что нибудь сделают, а всем отстегивать даньку он не мог просто физически. Наконец в один прекрасный день, чтобы окончательно разобраться со спорной территорией представители трех группировок устроили в Ёсином баре стрелочку, и, как они потом весело говорили друг другу при встрече, хорошенько размялись. За ходом разборки из кустов наблюдала милиция и не торопилась вмешиваться, особенно когда дело дошло до огнестрельного оружия. Результатом было то, что от Ёсиного бара не осталось даже стен. Нет бара - нет проблемы, решили бандиты и помирились, менты же затаили злобу и не на кого-нибудь, а на Ёсю; почему тот позволил во вверенном ему помещении устроить бандитский притон.

В банке, где Ёся брал ссуду, слушать его оправданий не стали; просто назначили срок и включили счетчик. Глупый Ёся от  несчастий помудрел  и, недолго думая, взял в другом банке еще одну ссуду, гораздо большую, рассчитался с долгами, а с остатком, по подложным документам, свалил за рубеж. Куда неведомо, но письма Ивану писал по-русски английскими буквами и подписывался Ник Джойси. В письмах он обычно обзывал Ивана совковым рылом, а после долго расписывал какое сладкое у него здесь житье. На «совковое рыло» Иван не обижался: не понимал, а остальному же не завидовал; радовался, что у Кольки все, наконец, то устаканилось. Лишь одно письмо выпадало из общего мажорного лада: по эмоциональному накалу его можно было сравнить лишь с письмом Ваньки Жукова, на деревню дедушке; многие слова расплылись до полной неузнаваемости, словно писавший не переставая, горько плакал. Иван тогда решил, что это ошибка; кто-то неудачливый сунул свое письмо в Колькин конверт, да и отправил, не потрудившись даже исправить адрес получателя. Об этом говорило и то, что в конце непонятного письма не было обыкновенной подписи. На том месте, где Ёся обычно ставил подпись, значилось: Urod is jopy nogi. В следующем письме все разъяснилось: Колька писал, что какой-то забулдыга забрался в его комнату, то есть квартиру, а ещё точнее apartment, взял его ручку, его бумагу и ловко подделав его почерк, написал дурацкое прошение в ОВИР с просьбой вернуть ему гражданство, Еся просил не придавать тому письму значения, а с забулдыгой он сам разберется. После обозвал Ивана совковым рылом и поведал, что недавно ездил на Канары и как его от этих Канар тошнило.

Ёсю, конечно, здесь искали: и менты, и бандиты, то есть банкиры, однако быстро найти так и не смогли, а скоро стало не до того; завертелись дела покрупней, чем Ёсина глупая афера. Конечным итогом всех этих крупных дел было то, что один банк лопнул, второй взорвали, ментов деморализовали бесконечные переформирования, так что про Ёсю просто-напросто забыли, отпустив душу на покаяние. Обо всем  этом Иван написал ему в письме как обычно до востребования и буквально через неделю Ёся объявился в городе. Без чемодана, с одной полупустой спортивной сумкой он возник на пороге у Ивана и с порога же начал врать: ностальгия замучила, сказал он радостно улыбаясь, позволь пожить у тебя дней десять, пока с квартирой не разберусь. Иван, конечно же, позволил. Он в то время жил один; матушка его уехала к бабке в деревню, помогать с хозяйством, да и вообще - там жизнь поспокойней и огород рядом. Надоела мне заграница, говорил возбуждённый Ёся, устраиваясь на кухне, то есть во второй комнате, все ходят добрые такие, улыбаются во весь рот; «кип смайлинг» называется, никто тебя на хер не пошлёт, и тебе, если по справедливости, тоже послать некого. А как мне не хватало кр-репкого, р-русскаго слова, ты, Ванька, и представить себе не можешь! Не могу, честно сказал Иван, здесь тебе этих слов хватит с избытком. Да, восхитился Ёся, есть что-то очаровательное в нашем непреходящем свинстве.

Почему же, непреходящем, удивился Иван, как пришло, так и уйдет. Ты опять ничего не понимаешь, сказал Ёся, глядя в окно, всё познается в сравнении, Россия страна дикая, азиатская, куда ей до культурного запада. А где ты жил? спросил Иван, желая увести разговор от темы западного превосходства, в которое он, как здравомыслящий человек, не верил. О, где я только не жил, воскликнул Ёся,  сперва в Германии, мы там кроссовки «Адидас Торшн» воровали из магазинов. Ты представляешь, Ванька, буржуи же глупые: стоит в шопе огромная корзина с кроссовками и совершенно никакой охраны, потому что все кроссовки левые, правую тебе на кассе выдают при оплате. А через квартал такой же магазин только там, в большой корзине без охраны, правые кроссовки. Идея прибыльного бизнеса лежит на поверхности! Иван укоризненно покачал головой. Ты что, сказал Ёся, видя его неудовольствие, торгаша надуть - небо порадовать. Правда потом поумнели буржуи; охрану стали ставить… Так ты теперь и по-немецки можешь шпрехать? спросил Иван. О, ja! вскричал Ёся, их хабе цвай бабе, их бин хунвейбин, их мельде гехорзам… сыпал он, гебен зи мир битте цвай пфенниг, их нихт ессен фюньф таг… Тут Ёся смутился. А там больше и не надо, сказал он, люди просвещенные, и так понимают…

А потом где ты жил? спросил Иван, прерывая тягостное молчание. Потом  в Англии, сказал Ёся. Ну и как? Англия как Англия, сказал Ёся, как-то сразу погрустнев, те же буржуи только по-английски говорят. Он встрепенулся, Ванька, а давай выпьем за встречу, как в старые добрые времена! И вытащил из кармана пачку замусоленных долларов. У вас такие в оплату принимают? спросил Ёся. Принимают, сказал Иван, у нас всякие принимают, даже фальшивые, правда, по особому курсу.
Друзья оделись и вышли на улицу. Весело болтая, они пересекли Кочевряжскую и углубились в лабиринты ларьков и навесов Дикого рынка, образовавшегося еще в те времена, когда стало всё можно. Иван взял у одной бабульки с лотка бутылку "Столичной" и стал внимательно разглядывать содержимое; нет ли там мух или тараканов. Не сомневайся, сынок, сказала бабулька, хорошая водочка, сама такую пью. Иван взял ещё одну, а Ёся рассчитываясь с бабкой, сказал: Не лги, карга старая, не дай тебе Бог пить то, что ты продаёшь. Бабулька тут же заткнулась. А закусить чего возьмём, озабоченно спросил Иван и предложил; может хот-догов? Нет, сказал Ёся, хот-доги пускай сами буржуи жрут. Хот-дог  то знаешь, как переводится с аглицкого? Знаю, сказал Иван, горячая собака. Горя-ячая передразни его Ёся, "hot" - по-английски значит не только горячий, но и пылкий, то есть страстный, или … э - э… Типа возбужденный, весело подсказал Иван. Точно! вскричал Ёся, а если совсем точно, то хот-дог переводится – «стоячий собачий!»  Друзья весело заржали.

А возьмем мы сала, огурчиков соленых и черняги, сказал отсмеявшись Ёся, в Буржуинстве таких деликатесов не признают, ну и пес с ними! Пусть UPSA сосут! Я гляжу, сказал Иван, не больно-то ты сейчас лестно о своих Буржуинствах отзываешься, а что же писал тогда, будто там все зашибись? Ты, Ванька, снова ничего не понимаешь, задушевно начал Ёся, там люди построили себе рай земной, и довольны этим, а мне, как любому русаку, этого мало. Мало мне рая земного, с пафосом воскликнул он, мне Небесный рай подавай. Да ты поэт, с восхищением в голосе сказал Иван, ведь это здорово: кругом рай Небесный, а в центре - пивбар «У Ёси». Ёся помрачнел и, заходя вслед за Иваном в подъезд, угрюмо изрек; Не путай Божий дар с яичницей. Да я и не путаю, наверно, сказал Иван, я просто стараюсь хотеть столько же сколько могу. А вот ты, много хочешь, да мало получишь… Ёся молчал и Иван продолжил: Стало быть, ты выходишь у нас гнилой интель без внутренних устоев и с размытыми нравственными границами. Такие как ты в спину нам стреляли, когда фашисты пришли! Ёся поставил бутылки на кухонный стол и невесело засмеялся: вот я и говорю; совковое ты, Ванька, рыло. Разве плохо когда есть свобода слова, свобода передвижения, свобода трудиться, где хочешь? Это хорошо, сказал Иван, только не для людей. Как это? озадачился Ёся, а всемирная конвенция по правам человека нам все это гарантирует. А я ничего не знаю о своих правах, сказал Иван, нарезая хлеб и сало, я знаю о своих обязанностях хорошего человека и стараюсь их выполнять в первую очередь…
Совок ты, Ванька, с отвращением сказал Ёся, недовольный тем, что ему опять напомнили об обязанностях, давай лучше водку пить. Давай, согласился Иван, но напоследок процитировал из Высоцкого: … Лили на землю воду, нету колосьев - чудо, дали вчера мне свободу, что я с ней делать буду?..

К полуночи Ёся безобразно нажрался; начал плакать и жаловаться на хромую судьбу. Несчастный я человек, ревел он, размазывая сопли по усам, который отрастил в дальних странствиях, я вкусил лучшей жизни и отравился ею навсегда, а вот теперь, Ванька, вникни; там… Ёся неопределенно помахал рукой, сбив при этом полупустую бутылку, которую, впрочем, успел подхватить внимательно слушающий Иван… там где есть эта лучшая жизнь, я чужак, персона нон грата, стрэнджер, а здесь дома лучшей жизни не было, нет и не будет! Колька ударил себя кулаком по колену и горько продолжал: да я и здесь себя чувствую не полностью своим; кругом быдло, быдло, быдло! И тупые пьяные хари! Ты представляешь, Ванька, еду я из Шереметьева в автобусе, вдруг он останавливается и засовывается в дверь свиное рыло. Я и не удивился; вот, думаю, сейчас опять документы проверять будут, ан нет, оказалось это какой то хохлоид земляку своему в Москву кабанчика везет…

Иван слушал друга, не перебивая, он понимал, что Ёсе не нужны сейчас собеседники, ему сейчас нужно огромное ухо, в которое он бы мог без помех выговориться. Не один Колька обманулся в лучших своих ожиданиях, много их было, не понявших простой истины: если ты хочешь чтоб другим было хорошо, а тебе чуточку получше; ничего доброго не получится. Потому что люди, окружающие нас, хотят того же самого, и если на все их причуды никаких благ материальных не хватит, то просто поровну тоже не выйдет - тот, кто делит, себя не обнесет.
Ёся вдруг неожиданно прервал свои причитания и испуганно уставился в потолок. Что это, прошептал он, глюки? Иван оглянулся; там за решеткой кухонной вытяжки равномерно маячил красный огонек. А, это… спокойно сказал он, не пугайся, это всего лишь мой сигнализатор повышенного содержания алкоголя в воздухе. А з-зачем? спросил Ёся. Чтоб знать, когда сосед снизу самогон гнать начинает, пояснил Иван, простенькая схемка: как только в вытяжке появляются винные пары, срабатывает релюшка и начинает мигать светодиод. А это значит, что дядя Жора опять гонит свой «чимиргез». Слу-ушай, Ванька, восхищенно пропел Ёся, а давай сделаем коктейль под названием «Союз материи и духа», я его еще в Марсельской тюряге придумал, когда сидел там за шубы. А из чего его делать, твой коктейль? спросил Иван. Да из самогона же, сказал Ёся, и из кока-колы. Я ведь его так и не пробовал, где в Буржуинстве правильный самогон взять…  Иван согласно кивнул головой и поднялся; Сиди здесь, приказал он Ёсе, а я сейчас за самогоном и кока-колой сбегаю. Нет, я с тобой, сказал Ёся, я не могу один. Пришлось Ивану согласиться.

За дверью у дяди Жоры, после условного звонка, послышалась какая-то возня, потом дверь распахнулась и лихой самогонщик, поддергивая спадающие трико, удивленно сказал: ну, Ваня, у тебя и чутье, как у этого, как его… у мытаря. А это кто с тобой? Друг, коротко объяснил Иван, придерживая за плечо качающегося Ёсю. Ёся в подтверждение по лошадиному покачал головой. Дядя Жора, сказал Иван, суя ему деньги, нацеди нам первача, а мы пока в ларек сходим. Как обычно? спросил дядя Жора. Да, как обычно, сказал Иван, увлекая Ёсю на улицу.
На улице к ним, было, привязалась стайка гопников, толи поживиться, толи развлечься, но Ёся испортил им все удовольствие. Р-ребятки, заорал он, как я вам завидую, молодым и глупым! Живете тремя вожделениями и ни хера вам больше не надо. Как это, в сущности, здорово: быть животным! Ведь то, что вы хотите есть в любой подворотне… Ёся кинулся на шею самому высокому и хлюпая носом завопил: Вот ты, щербатый, испытывал ли ты такую тоску, от которой только в петлю?.. Испуганный детина еле оторвал от себя Ёсю и бросился в спасительный сумрак соседнего двора. Вслед за ним торопливо канули и остальные гопники. Крейзи, донеслось оттуда. Я те дам крейзи, орал Ёся порываясь вдогон, сопляк еще! По матушке сперва научись!
Когда подворотня с напуганными гопниками осталась позади, Ёся дьявольски расхохотался: Как я их, скажи, Ванька! Ничего, похвалил его Иван, я бы так не смог. Что ты, говорил Ёся, болтаясь в разные стороны, я в Гарлеме негров строил. Спьяну конечно. Утром извиняться приходил, а они как ты; ничего, мол, браток, бывает. Уважают они русских; они так и говорят - вы русские такие же негры, только белые.

Купив у сонного ларечника литровую бутылку кока-колы, друзья двинулись обратно. Да-а, Колька, сказал Иван, мне даже завидно немного: везде ты побывал, все видел. Ёся как-то сразу присмирел, даже шататься перестал. Ты знаешь, сказал он, в это трудно поверить, но тот мир, который ты видишь сейчас в телевизоре, мало, чем отличается оттого, что ты можешь увидеть в реальности. Вот помню еще на пересылке в Восточной Германии, листал я «Плейбой» с репортажем из Бразилии с карнавала, и так мне захотелось посмотреть на этих девочек своими глазами, пощупать, так сказал, шепнуть им на ухо чего ни будь хорошее… Ну и что? Был я на этом карнавале, а сейчас вот вспоминаю, и такое у меня ощущение будто я этот журнал просто два раза листал… Иван засмеялся; классная реклама: побывать на карнавале все равно, что прочитать наш журнал! Ну да, вяло согласился Ёся, все равно… Он немного помолчал и заговорил снова: а еще знаешь, мне почему-то всегда мерещилось, что за кордоном воняет. Ну, вроде как говном. Где-то больше, где-то меньше. Но везде. И помоек не видно и в сортирах как в операционных, а вот воняет и все тут. А здесь не воняет? лукаво спросил Иван. Они как раз стояли перед дверью дядя Жоры, из-за которой несся крепкий бражный дух. Смешиваясь с отчаянным ароматом бачка для пищевых отходов, он составлял неповторимое амбре под названием «Коммунальная тайна». С-смердит, с чувством сказал Ёся, держась за обшарпанную стенку, но ты же знаешь, свое дерьмо не пахнет.

Дядя Жора открыл дверь и протянул Ивану в одной руке бутылку с газетной пробкой, в другой горстку мелочи. А это зачем? спросил Иван, принимая мелочь. Постоянным клиентам у меня скидка, сказал дядя Жора, и первым клиентам тоже. Он посмотрел Ивану за спину и воскликнул: э-э, посмотри, друг-то у тебя, как этот, как его… Самсон. Иван обернулся. Ёся, теперь держался за стенку обеими руками и, отклячив тощую задницу, весь сотрясался от рыданий. Открытая бутылка кока-колы, из которой лезла обильная пена, стояла у его ног. Все ложь и обман! твердил Ёся биясь головой об стену, ничему верить нельзя! Даже кока-колу подделывают… Иван повернулся к дяде Жоре. Не обращай внимания, сказал он ему, человек с культурного Запада приехал. Мучается. А-а, понимающе протянул дядя Жора. Как этот, как его… Солженицын. Только зря он говорит, что все обман; самогон у меня настоящий. Я знаю, сказал Иван и, подхватив Ёсю, стал подниматься по лестнице. А настоящей кока-колы у нас в городе и не ищите, крикнул им вслед дядя Жора, настоящую можно купить только в Москве, в этой, как его… в Останкине.
На кухне Ёся рухнул на диван и стал вертеться, намереваясь выключиться из реальности. Иван поставил самогон на стол и, не присаживаясь, громко спросил: ну что, Колька, а как же коктейль под названием «Союз Духа и Материи». Какой коктейль, забормотал Ёся, не открывая глаз, какой Союз? Не может быть такого союза, сам подумай… Ладно, медленно сказал Иван и, тяжело глядя на сопящего Ёсю, стал прикидывать в уме, сколько будет до Москвы. Выходило - сущая ерунда: три часа туда, если на автобусе, три обратно, ну пусть еще три часа на поиски правильной кока-колы; завтра во второй половине дня он будет здесь. А завтра, то есть уже сегодня, суббота - выходной. Так что в дорогу, решил Иван. Надо сказать, что не так уж он и возжаждал, просто  его заело; ведь пили они с Ёсей на равных, поэтому и ему безжалостный хмель ударил в голову; только вот крыша у Ивана поехала не в ту сторону.

Он еще некоторое время смотрел на спящего Ёсю, потом решительно вышел и, спустившись на этаж, снова позвонил дяде Жоре. Что, еще самогону? спросил тот. Нет, самогону потом, сказал Иван, позволь твоим телефоном воспользоваться. А воспользуйся, сказал дядя Жора, пропуская Ивана в тесную прихожую. Иван снял трубку и, услышав гудок, набрал номер Ольки раздатчицы. Та откликнулась сразу же будто и не час ночи на дворе: Алёу, слушаю… Олька, это Иван. Здравствуй, Ванечка… тут ко мне Колька Ёсипов приехал, тебя видеть хочет… Ой как здорово, защебетала Олька, сейчас бегу, я как раз  только что из  ванны!  Иван  повесил  трубку и крикнул  в сторону кухни: спасибо, дядя Жора, я пошел!
Дома  он  стал  собираться;  взял  деньги,  отлил  себе  во  фляжку  самогону,  взял документы на всякий случай, принес Ёсе подушку и когда Иван уже присел на дорожку, в  незапертую  дверь  ворвалась  растрепанная  Олька. Где? выдохнула  она  с порога  и, увидев  распростертое  на  диване  тело, разочарованно сказала: Ой, да он пьяный. Ну не вечно же он будет пьяным, сказал Иван, протрезвеет до утра. Олька потрясла Ёсю за плечо: Коля-а, пропела она, вставай: посмотри, кто пришел… Ёся только всхрапнул и невнятно выругался. Тут Иван позвал Ольку из прихожей. Когда она подошла, вручил ей ключи от квартиры и сказал: я ухожу, буду завтра, а ты посмотри за Ёсей,; никуда его не отпускай, поняла? Хреново ему. Олька понятливо закивала, и Иван вышел в ночь.

До Москвы Иван добрался без приключений. Приключения, это для тех, кто их ищет, Иван же поехал  искать настоящую кока-колу. Плохо было только то, что всю дорогу его мучило желание с кем-нибудь поговорить; вынужденный полдня слушать Ёсю, Иван доверху наполнился бесполезными словами и трескучими фразами, которые изрядно подогретые вином, рвались, прочь, но не было рядом никого, это бы выдержал обвал эпитетов, комментариев и риторических фигур. Челночный автобус был полупуст, и немногочисленные пассажиры мирно спали в своих креслах, не подозревая о том, какой фугас, примостился на заднем сидении. Впрочем, когда автобус в шесть часов утра остановился у Лужниковского рынка, ораторский пыл у Ивана уже угас, зато ярко высветился в его сознании, отнюдь не праздный вопрос; на кой хрен меня сюда принесло? Провалился бы Ёся со своей кока-колой, беззлобно выругался Иван и, несколько челноков удивлённо на него посмотрели, но спрашивать ни о чём не стали, а торопливо двинулись по своим челночным делам. Иван же, медленно выйдя из автобуса, потянулся и зевнул, так широко открыв рот, что туда успели заглянуть двое прохожих и одна ворона пролетавшая мимо. Неспешно расспросив водителя о том, когда автобус поедет обратно, Иван понял, что времени у него вагон и решил; что раз уж занесло его в столицу, то стоит по ней прогуляться и поглазеть. На Кремль посмотреть, то, сё.

Правда, на Красную площадь Иван так и не попал. Попал он, как и следовало ожидать, на Курский вокзал. Однако, не уехать бы в Петушки, подумал про себя Иван и высмотрев укромный уголок за газетным киоском, допил свой самогон. Пряча пустую фляжку в карман он вдруг вспомнил о истинной цели своего приезда и воспламенившись преисполнился решимости. В Останкино - приказал себе Иван и стал оглядываться, ища станцию метро. Для начала он вперся в «Макдоналдс», сбитый с толку буквой «М» на крыше этого заведения. Там тоже была кока-кола, но Ивану не понравились лица продавцов и официанток искаженные тем самым, что Ёся назвал «Keep smiling». У нас не принято улыбаться просто так, тем более в сфере обслуживания. Улыбаются нам только те кто нас сильно любит или те кто хочет нас обмануть. Поэтому Иван вышел вон, правильно поняв, что любить его, у служителей этой забегаловки, нет никаких оснований.

В Останкино, на Королева 12, его ждал сюрприз: у входа в телестудию стоял мент с автоматом, второй мент, тоже вооруженный, маячил в глубине вестибюля. Пропуск предъявите, сказал первый мент, заступая дорогу. Иван развел руками: Нету, сказал он и, искательно улыбнувшись, попросил: может, так пропустишь, мне ведь только в буфет - кока-колки купить. А, командир? Не положено без пропуска, сказал мент, ни в буфет, ни в туалет. Да мне на две минутки, стал просить Иван, друг Ёся помирает, кока-колки просит… Нельзя, отчеканил мент, ходют тут всякие, потом телекамеры пропадают… В чем дело, Василий? раздался за спиной у Ивана чей-то, хорошо знакомый голос. Мент сразу изменился в лице, надо сказать, что в лучшую сторону, и объяснил: да вот, Максим Парфеныч, лезут… Иван оборотился и увидел широко известного телеведущего Максима Троцкого. Несмотря даже на то, что он был без грима и натужно улыбался, присутствовало в его облике так полюбившееся телезрителям радушие напополам с иронией. Иван почуял надежду и сказал: Ёся - друг, кока-колки просит, а настоящая, говорят, только у вас в Останкине и водится. Максим Троцкий посмеялся и сказал. Пропусти Василий, видишь, человека друг просит - это святое. Мент, от сожаления, даже руки к груди прижал: не могу я, Максим Парфеныч, сказал он, как же без пропуска-то, а случись что? Ладно, сказал Максим, будет тебе пропуск. И поворотясь к Ивану спросил: документ есть какой-нибудь? Иван с готовностью выхватил из кармана паспорт и протянул его Троцкому. Подожди немного, сказал Максим Ивану и удалился в сторону бюро пропусков.

В это время подошел второй мент, дотоле маячивший в глубине вестибюля, с усмешкой посмотрел в сторону Ивана, и спросил у первого мента: Что еще один покоритель столицы приехал? На что первый вместо ответа устроил на своем лице гримасу, подобную пиктографическому сообщению в меню мобильного телефона, которую следовало понимать так: ерунда, мол, не стоит внимания. Зато откликнулся Иван: зачем это мне столицу-то покорять, когда мне целую вселенную за так дали. Да ты питерский! восхитился второй мент. Ну, типа того, важно согласился Иван, решив не разочаровывать человека, тем более что огромное количество родственников Ивановой матушки действительно жили в Питере, и сам он искренне любил этот город.
Тут вернулся Максим Троцкий и, сунув первому менту, какую-то бумажку сказал: вот тебе, Василий, пропуск. И тут же обратился к Ивану; а ты давай за мной, покажу, где буфет. Иван весело подмигнул стражникам и двинулся за Троцким, раздумывая на ходу, а не взять ли у него автограф, чтобы подарить Таньке, она, кажется, без ума от этого Максима. Заходя в полупустой буфет, Иван решил все-таки не брать, мало ли - обидится, да и не мальчик он уже; автографы-то собирать.

Купив настоящей кока-колы, Иван, старательно удерживая на своем лице безучастное выражение, чтобы не выказать изумления от увиденных цен, распихал бутылки по карманам и сгребя со стойки сдачу, двинулся к выходу. Тут он увидел, как из-за дальнего столика ему машет рукой Максим, перед которым на подносике уже стояли две аккуратные стопочки, с коньяком, кажется. Давай, Иван, выпей со мной, угощаю, сказал Троцкий, пододвигая ему стул, не могу один пить. Иван, не чинясь, сел рядом и чокнувшись с Максимом, опрокинул коньяк в рот. Может еще по одной, деловито предложил он, доставая деньги, а то маловато будет. Максим улыбнулся и сказал: Обязательно, только ты мне должен помочь, раз уж я тебе помог. С удовольствием, откликнулся Иван, только как? А вот как, сказал Троцкий, оглядываясь, дело в том, что сейчас должна начаться съемка нашей передачи «Тэт на тэт» а один из приглашенных гостей придти никак не может… Точно никак? спросил Иван. А может быть… Не может, мрачно сказал Троцкий, я сам с ним вчера пил. Значит, вы предлагаете мне вместо него, сказал Иван. Да, подтвердил Троцкий, предлагаю. Впрочем, если ты боишься, можешь отказаться. Я ничего не боюсь, скромно сказал Иван и вставши заявил; я готов, как Гагарин и Титов. Ну и хорошо, расцвел Троцкий, тогда еще по стопочке? Иван, конечно же, согласился.

Как вы знаете, формат передачи «Тэт на Тэт», которую вел Максим Троцкий, предполагал наличие двух гостей, чье мировоззрение различалось бы радикально; этим достигалась острота полемики по всяким вопросам интересующих современное общество. В тот раз предполагалось обсудить рост преступности и проблемы ее искоренения. Вот по поводу этих проблем и был первый вопрос, который задал своим гостям, помолодевший от коньяка и грима, Максим Троцкий. Итак, сказал он, во-первых, позвольте вам представить, дорогие телезрители, наших гостей: слева от меня профессор социологии и права Емельян Чаттерер, справа - токарь универсал шестого разряда Иван Совков. Профессор, глядя в телекамеру, с достоинством качнул седой козлиной бородкой, а Иван неловко кивнул одному из пожарных, стоящих с брандспойтами наготове за осветителями.

Максим очаровательно улыбнулся и продолжил: несомненно, что один из главных вопросов волнующих абсолютно все слои нашего дифференцированного общества - это преступность. И вот в связи с этим, позвольте спросить вас, дорогие гости, а может ли наше государство, вообще, с ней справиться? Какие у вас есть мысли по этому поводу? Профессор Емельян Чаттерер торопливо откашлялся и принялся высказывать свои мысли по этому поводу. Точнее - мысль. Ибо была она у него всего одна во все времена, а вот слов у профессора оказалось действительно много. Вы знаете, Максим, бодро сказал он, наше с вами государство, как бы слишком слабо для кардинального решения подобных проблем. Нет, как бы, правовой основы, базы, на которую можно было бы опереться. Отрыв законодательной власти от исполнительной, как бы слишком велик и к тому же последняя насквозь проедена коррупцией…

И все-то вы врете! выкрикнул вдруг Иван. Это было неожиданно и невежливо, словно взмах острой сабли, так что профессор, на полном скаку, слетел с любимого конька, и совершил ошибку, задав вопрос, совсем не риторический: Как это? Объяснитесь. Да вот так, дерзко глядя в профессоровы очи, сказал Иван, типа того что, сами развалили страну, а потом жалуются! Надо было сперва написать списочек: чего можно разрешать, а чего нельзя, а не так что, типа того что, все можно… Емельян Чаттерер открыл, было, рот; но Иван не дал ему возразить: И потом где это видано, чтоб вообще без преступности? Ни в одной стране такого не водится, а в СССР, типа того что, было. Вот так! Но помилуйте, опомнился, наконец, профессор, что вы говорите, в СССР не было преступности? и повернулся к Максиму сидящему с крайне довольным видом.
Максим, вы слышали? сказал Емельян, подняв плечи и брови вверх. Да-да, сказал Троцкий, это очень интересно, я надеюсь, Иван нам сейчас все объяснит. Надо отметить, что Максим с самого начала слушавший профессора с серьезной миной на лице, на первой же фразе Ивана, вдруг очень оживился и заиграл в его глазах какой-то не совсем приличный интерес. Да, не было, упрямо повторил Иван и набычился, такой вот преступности, типа того что, не было! И потом я считаю это, типа того что, оттого, что люди расхотели работать для людей и решили работать только для себя, а это плохо - потому что для себя это значит за чужой счет. Позвольте мне как бы не согласиться с уважаемым оппонентом, сказал Емельян глядя мимо Ивана, пример цивилизованных стран, таких как Швеция или Дания, говорит нам обратное…
А мне до лампочки ихний пример, грубо оборвал его Иван, я про них ничего не знаю, может таких стран и вовсе нету, мало ли что вы нам тут в телевизор покажете… Иван, Иван, весело укорил его Максим. А чего он, не сдавался Иван, почему я хочу работать для него, вот этими руками; он сунул прямо в камеру свои мозолистые ладони, а он, типа того что, не хочет? Потому что если кто профессор-социолог, то это, значит, трудится, не желает. Моя работа осмысливать и оценивать тенденции, сказал Емельян Чаттерер, окончательно выпавший из колеи. Не-ет, горячо возразил Иван, работа это - пахать, сеять, жать, строить дороги и мосты. А все остальное это, типа того что… Иван махнул рукой, шибко грамотные все стали; болтать ерундой в прямом эфире и я могу! Максим не выдержал и рассмеялся, а Иван, как хороший актер, даже не улыбнулся, хотя внутри у него все пело от предчувствия победы.

Так что же вы в таком случае можете предложить для исцеления общества? спросил Максим, стремясь вернуть разговор в серьезное русло обсуждаемой темы. Все очень просто, откликнулся Иван, надо снова отдать всю частную собственность государству, типа того что, закрыть все мелкие лавочки, запретить бизнес, то есть вернуть ему историческое название  - спекуляция и назначить за это дело срок. Да что, хоть, вы говорите! воскликнул в сердцах Емельян Чаттерер, но его никто не стал слушать. Максим с веселым интересом спросил у Ивана: и что, преступности не станет? Ее станет меньше, серьезно сказал Иван, потому что против государства переть, типа того что, бессмысленно, а если оставить все как сейчас, то люди так и будут рвать куски друг у друга из глотки и никакая законодательная власть этому не помешает, даже наоборот; поощрять будет, типа того что, конкуренция. Емельян Чаттерер схватился за голову и провыл: Завоевания демократии!.. Все коту под хвост!
Максим оглянулся на него и снова повернулся к Ивану, который окончательно посерьезнел: А что такое демократия? грустно сказал он, в Китае - демократия, в Америке - демократия, в Гондурасе тоже наверное демократия, как и при Сталине, Брежневе, Горбачеве… Как говорит мой бригадир; демократия вообще не для таких людей какие они есть в большинстве, а для честных, принципиальных, совестливых … добрых. Они есть такие, но их мало, поэтому будем откровенны сами с собой; не смогли жить по совести - надо жить по закону, который должен быть достаточно жестким, чтобы преодолеть наше стремление к анархии.

Да вы, уважаемый, как бы, та унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла, сказал не сдавшийся Емельян Чаттерер, ехидно скалясь, или как Селифан предлагавший Чичикову посечь, если за дело. Вот ты сам и есть это слово, возмутился Иван, завез незнамо куда, сам, типа того переворотил государственную бричку и чешешь теперь в зад…тылке: вишь ты и перекинулись! А нас, работяг, упрекнуть не в чем, повысил голос Иван, мы эту бричку на колёса поставим, направление нужное дадим и полетит тройка-птица Русь в прекрасное далеко, а тебя…Иван смерил профессора взглядом, от которого тот съежился, а тебя, так уж и быть - простим. Будешь у нас в бригаде заготовки подносить. А я с вами брудершафт не пил, сказал Емельян, намекая на то, что Иван перешел на «ты». Но тот его не понял; мы таких вин не знаем, сказал он, водку пьем и тебя научим. Тебе бы Зюганову в помощники, криво ухмыляясь, проскрипел Емельян Чаттерер, тоже переходя на ты, в самый раз будет.

Ему не нужны такие помощники, парировал Иван, он сам себя слугой народа кличет, а нам не нужны такие слуги. Господа, господа, вклинился в перепалку празднично сияющий Максим, у нас осталось всего несколько минут, поэтому скажите на прощание нашим телезрителям что-нибудь обнадеживающие. Мой сегодняшний оппонент, начал Емельян Чаттерер, глядя куда-то в угол, не страдает от избытка образования, зато у него слишком много здравого смысла, что вполне вероятно, импонирует немалой части нашей аудитории, однако должен заметить, что этого, как бы мало; необходимы настоящие знания, чтобы построить правовое государство свободное от пороков, поэтому позвольте выразить уверенность, что людям доброй воли останутся дороги завоевания демократии. Спасибо…
Государство свободное от пороков из порочных людей не построишь, хмуро сказал Иван, поэтому если люди доброй воли выбирают пепси и порнографию, то я выбираю Беломорканал! Тут он демонстративно шлепнул на стол пачку папирос. Снято! крикнул кто-то в глубине студии, и раздались аплодисменты. Хлопали ассистенты, звуковики, операторы, хлопали пожарные, сунув не понадобившиеся брандспойты под мышки. Хлопал радостный Максим Троцкий, даже Емельян Чаттерер кисло, улыбаясь, хлопнул пару раз в ладошки. Смущенный Иван неловко поклонился и шагнул с подиума. Тут же к нему подлетел огромный мужчина и, лоснясь потным лицом, вскричал: классно, старик! Генеральный на дыбы встанет, но я его обломаю! Обломаю я ему рога, давно не слышал такого искреннего слова ни от кого! Дай пять!.. Подошел Максим и потный обратился к нему: Все отлично, Макс! Концовочку в прямом эфире скажешь! Он потер руки и, загадочно глянув на Ивана, непонятно спросил: Ну что, нашелся такой человек? Нашелся, откликнулся Максим и, взяв Ивана за рукав, сказал: Пойдем со мной. Куда? спросил Иван и оглянулся на потного. Иди, иди, сказал тот, Макс тебе все объяснит.

Куда мы идем, снова спросил Иван, следуя за Троцким по длинному коридору. Ко мне в кабинет, сказал Максим, суперприз получать. Иван только хмыкнул и пожал плечами. Что ты мне заливаешь, сказал он, а то я не знаю, что суперприз только в телевизор показывают, в нормальной жизни такого и не бывает. Максим хохотнул и нырнул в дверь, на которой висела его фотография. Вот твой суперприз, сказал он, доставая из сейфа полиэтиленовый пакет полный пачек долларов. Иван обомлел, он столько денег зараз не видел даже в кино. Забирай, сказал Максим, подвигая пакет по столу к Ивану. Но здесь же до хрена… прошептал Иван. До хрена, весело согласился Максим, и все, заметь, твое. Но за что? воскликнул Иван, я не понимаю!.. Максим снова весело засмеялся и, наконец, объяснился. Оказалось, что давным-давно, на заре перестройки, когда возникла эта передача, носившая в те времена название: «Не в бровь, а в глаз», один из ее ведущих, молодой и успешный, а ныне, Царство ему Небесное, покойный, тележурналист Осенев, предложил всему коллективу программы учредить тайную премию, которую должен будет получить человек ни разу не сказавший у них в эфире паразитного словосочетания «как бы». Сотрудники посмеялись и охотно согласились. Был создан премиальный фонд, куда вошли добровольные взносы его коллег, обслуживающего персонала и нескольких влиятельных частных лиц. С той поры прошло уже много лет. Первоначальная сумма в валюте, благодаря инфляции многократно выросла, и к тому же ее, не один раз, прокрутили в банке, приплюсовывая к деньгам предназначенным для других всякого рода махинаций…
Мно-ого разного произошло за это время, рассказывал Максим, вот и Володи с нами нет, и сами мы постарели, и дети у нас переженились, а вот человека, не сказавшего в эфире «как бы» так и не нашлось. До сего дня… Иван растерянно молчал, глядя - то на кучу долларов, лежащую перед ним, то на Максима, то на фото Володи Осенева, стоящее на столе в черной рамочке… Троцкий вздохнул; вот веришь, нет, Иван; подумал я как-то подговорить кого-нибудь из гостей передачи, а деньги потом поделить, так мне тут же ночью явился Вовка и ничего не сказал, а вот так вот на меня посмотре-ел… я чуть не кончился от стыда… Максим снова вздохнул и продолжил: на другой день прихожу на работу, коллегам рассказываю, и получается, что у всех было что-то подобное. Решили ждать, во что бы то ни стало. Наконец дождались; забирай, Иван, деньги и ничего не бойся: все по честному.

Иван взял одну пачку долларов и надорвав упаковку быстро пролистнул ее, словно настенный отрывной календарь. Вот это да, сказал он, все еще не веря такой удаче; так я теперь смогу купить самый умный компьютер? Да, подтвердил Максим, и не только… Я накуплю серьезных книг, стал мечтать Иван вслух, съезжу в Париж, и поступлю куда-нибудь учиться… Даешь образование! Не советую, вдруг сказал Максим. Это почему? удивился Иван, разве дуриком лучше? Максим грустно улыбнулся: Обрати внимание, сказал он, я ведь тебя не спрашивал, что ты будешь делать с этой кучей денег, потому что люди, с деньгами ничего не могут сделать, а вот деньги делают что-то с ними. Постарайся, что бы они ничего плохого с тобой не сотворили. Но разве образование - это плохо? спросил Иван. Хорошо-о, сказал Максим, но таким тоном, как будто и не согласен. А Париж? спросил Иван, Максим засмеялся: Париж как Париж: сперва Эйфелева башня, потом гулящие женщины… Иван засмеялся тоже: Макс, воскликнул он, а давай по коньяку! И на это Троцкий, конечно же, согласился.
Домой Иван приехал уже под вечер веселый и пьяный: в одной руке пакет с бутылками кока-колы, в другой сумка с долларами, на шее мобила или как он сразу ее назвал - ботала. Боталу купить посоветовал Макс, присовокупив при этом; что каждый уважающий себя человек пользуется мобильной связью. Они обменялись номерами и, сердечно прощаясь, пообещали звонить друг другу при случае и просто так.

Иван грохнул ногой в дверь и крикнул в замочную скважину: Ей вы, сонные тетери, открывайте Ваньке двери! На пороге возникла Олька и заулыбалась: Ой, Ванечка-а. А мы тебя по телевизору видели. Ну и как? спросил Иван, входя в прихожую. Круто, Ванька, сказал Ёся, появляясь из комнаты, на всю страну показал свое суконное совковое рыло. Ладно, ладно, сказал Иван, я теперь большим человеком буду. Молодец, Ванечка, сказала Олька, я всегда в тебя верила. Да я и так уже большой человек, продолжил хлестаться Иван, бросая сумку с долларами на стол. Чего тебе Ёся надо, хочешь опять свой бар открыть? Помогу! Не хочу, сказал Ёся и погрустнел. Не хочешь больше быть хозяином? удивился Иван, а почему? Не знаю, сказал Ёся, я теперь хочу, чтобы у меня была хозяйка. И он обнял Ольку за плечи. Да, Ванечка, сказала Олька, мы с Колей решили пожениться. Я рад за вас, серьезно сказал Иван, садясь в кресло, говорите сразу чего вам подарить на свадьбу? Ничего не надо, сказал Ёся, спасибо тебе. Да, щебетнула Олька, спасибо Ванечка, мы тебе очень благодарны, ты у нас будешь самым почетным гостем; на свадьбе и вообще. Она переглянулась с Ёсей и договорила: А сейчас мы с Колей поедем к моим родителям… Иван из своего кресла молча смотрел на них; непонятно улыбающиеся, они стояли перед ним как будто ждали благословения.

Несмотря на Олькины морщинки на лице, несмотря на седину, поблескивающую у Ёси на небритом подбородке, они увиделись Ивану маленькими детьми, потерянными в недобром мiре. Общая неустроенность соединила их и, может быть навеки. Странное, щемящее сердце, чувство вдруг пало на душу Ивана: как хорошо, как здорово, что они есть. Вот таким, но именно таким, очень трудно жить. Ивану захотелось укрыть их, защитить, но как это сделать он не знал, потому что этого не знает никто, но лишь единицы знают, почему… и Иван это тоже понял. Еще он понял, что они сейчас не могут уйти просто так, что они ждут от него Слова и его требовалось найти… и он нашел это Слово, только оказалось, что его нельзя произнести вслух, поэтому Иван встал и обнял их, каждого по очереди…

А жизнь продолжалась. Имея такую кучу баксов Иван решил пока больше не работать и уволился с завода. Это ты зря, сказал ему Савельич на прощальной попойке; истинно счастлив тот, кто, вечером приходя, домой пахнет рабочим потом. Иван не спорил; подливал суровому бригадиру вина и уверял, что он не навсегда, а только попробовать. Так пробуя, он поступил в литинститут на заочное, написав в качестве вступительного сочинения озорную поэму «Сказка про Конька Ебанька», засел за книги и учебники, а через полгода выпустил за свой счет книжку стихов под названием «Многостаночный Парнас». Книга очень понравилась бывшим коллегам по работе, остальным же не очень. Иван, окрыленный успехом у заводчан и подстегнутой нелицеприятной критикой главного редактора газеты «Реклама и жизнь» засел за фантастическую поэму в прозе, рассказывающую о нелегкой жизни провинциального писателя.

Время от времени Иван, отвлекшись от компьютера, созванивался с Максимом: ну как жизнь, спрашивал тот, типа того что, нормально? Да как бы, ничего, отвечал Иван, и они весело смеялись…
Да, а коктейль под названием «Союз материи и духа» Иван все-таки попробовал; оказалась ужасная дрянь. Действительно, придумать такой коктейль и мечтать о нем можно только в тюряге.