- Слушай Глеб, у нас в театральном кружке парней совсем мало. А тут спектакль. На тему революции и гражданской войны. Сто лет все-таки. Мэр наш из бывших комуняк, и очень трепетно относится к этой шняге. Сам обещался быть. Помоги, а? В массовке, там матросиком побудешь, ога?

Ога, блядь! Это мой дружок детства, Жека, с которым я по юности панковал мне такое предложение сделал. Мол, грит, ты же всегда когда нас менты принимали, такое представление устраивал, что тебе весь райотдел аплодировал.

Ну тут то Жека подзабыл кой чего. Сначала этот самый состав райотдела мне наваливал хороших бурбулей, а потом уж одаривал аплодисментами. Но то дела старые. Сейчас же я давно остепенился и моих революционных порывов хватает максимум на воспитания кота хорошим пинком, или чтение по пьяни Манифеста дремлющей черепахе, на панцире которой я заебенил граффити «Свобода или смерть!». Черепахе было все равно. Не убегать, ни подыхать она не собиралась, поэтому носила эту надпись как часть интерьерного декора.

Ладно, грю, допустим, я согласен. Все одно в отпуске по случаю запоя, но мне бы сценарий почитать. В роль вжиться. Да хули там вживаться, тарахтит Жека, давай, подгребай к Старому Дому, там наш театр ща базируется. Разберемся.

Старый Дом это место, где мы пацанами играли в рыцарей, чапаева и вызывали дух бабки Костяна. Там были подвалы с кучей дверей и крысы размером с пони. В конце восьмидесятых прожектор перестройки осветил темные углы старого здания и в него набились комерсы всех мастей. В разные периоды времени тут крутили порнуху видеосалощики, шили трусы вьетнамские коммунисты, рвали зубы дантисты, строили «пирамиды» эмэмэмщики и кодировала от запоев баба Лида. Когда в страну вернулся порядок, то этот шалман разогнали, а дом отдали под Дворец Творчества. Там и образовалось, что-то типа театра, который занял подвальное помещение. Мэр города, Николай Петрович Староверов, успешно побывавший в коммунистах, бандитах и либералах, благоволил народному творчеству. От этого самого народа он и получил прозвище - Мэри Поппинс. Ну, Мэри он был по своей мэрской должности, а Поппинсом стал бо за что не возьмется – то жопа. Он лично разрезал ленточку на открытии Театра и толкнул речугу, рассказывая, мол, какое пездецке важное дело этот самый театр для города. Что, мол, теперь все ломанутся в артисты. Что преступность теперь упадет ниже уровня Мертвого моря, а культура подскочит, как давление у гипертоника. И что город не пожалел средств на эту хуйню, потому что хуйня это тока то, что вы видите, а по бумагам тут новое здание с колоннами и атлантами поддерживающими крышу и радующими женское население города своими причиндалами. А разницу, мол, говорит, я успешно инвестировал в строительство больниц, дорог и билеты на сафари в Кению для укрепления международных отношений.

Потом был банкет и знакомством руководства города с актерским составом, после которого пышногрудая и жопотелая прима театра Лора, превратилась в секретаря мэра Ларису Анатольевну. Лариса была актрисой самородком. Она умела говорить голосами мультяшных героев и имитировать оргазм, что и привело ее за стол в здание администрации города. Сидеть, правда, ей за ним приходилось редко. Чаще она на столе лежала, и смотрелась не менее гармонично, чем в роли Дездемоны в постели.

С полгода коллектив театра ставил «Вия» и «Отелло»  в одних и тех же декорациях и вот в канун столетия Великого Октября труппа созрела для эпохальной пьесы - «Оптимистическая трагедия». По этому случаю из бюджета плюнули звонкой монетой, и что-то докатилось до цели. Этого «чего-то»  хватило на турецкие кожанки, китайские тельняшки и ремонт в приемной городской администрации. На время ремонта вся мебель была вынесена, поэтому Лариса временно осталась не у дел и вернулась на сцену, репетируя роль Комиссара.

Представление прошло на ура. Лора рвала кожанку на груди, и светила нижним бельем, предлагая всем комиссарского тела. Я украшал палубу-сцену собой, простреленным из фанерного нагана и залитым красной гуашью. Зал аплодировал стоя. Кресел не было. Их еще до спектакля унесли за кулисы и расставили вокруг стола накрытого по случаю премьеры, годовщины революции, и желания мэра сблизиться с народом.

Сближались мощно. Николай Петрович доказал что лозунг «Народ и партия - едины» нисколько не устарел и кушал дорогой коньяк с дешевой «бырловкой» в равных пропорциях. Он пел «Эх, яблочко!», натянув на себя белогвардейский мундир поверх тельника из реквизита, танцевал танго и агитировал всех брать власть в свои руки. Лариса пыталась угомонить его словами «Ну зая, тебе ж завтра стыдно будет. А вдруг, журналисты пронюхают, это ж какой роял флеш твоим недоброжелателям». Но «зая» уже распрыгался как Бубка в секторе для прыжков. Лора искала глазами помощи и нашла меня. Ну, епть! Я ж тот еще гасконец. Чего угодно мадам? Вывести цвет нации на воздух? Сейчас устроим. И взяв главу города под белы руки мы пошли тыкаться по темным углам подсобных помещений в поисках выхода.  Но куда не сунемся – дверь или закрыта, или ведет в какой-то подвал. Я уже сам захотел побыстрее выйти, ибо приспичило мне поссать не по детски, да и мэр стал чота про воду буровить. Лора, говорю, давай-ка туда. И показываю ей на ржавую калитку без засовов. Вроде там открыто. А то неудобно  при даме двум морякам в штаны дудолить. Ну рванули мы к двери и, слава Одину, оказались под сереющим утренним небом. Погнали, говорю Ларисе, к кустам, а то я жутко стесняюсь когда баба в кожаной куртке и деревянным маузером на портупее смотрит как я опорожняю мочевой пузырь. И «зайца» своего своди в заросли. Тут таблички запрещающей выгул животных нет.

И вот только мы отошли метров на пятьдесят от дома, как хуякс! Дома нет. Ну не просто так его не стало, а сначала ебнуло так что уши заложило и сразу ссать перехотелось. Потом нас накрыло теплой волной. А потом я сквозь туман и гулкий шум слышал салюты и вроде как пулеметные очереди с криками «Ура!». Затем провал.

Открыл я глаза от тряски. Лежу на подводе. В жопе солома. Во рту мышиный хвост. Носом уткнулся в сиськи Ларисы. Та тоже глазенками залупала, шепчет, мол, чо за фигня тут, розыгрыш шоле такой и где Коля? Тут чую - по ноге у меня чота потекло. Вон, отвечаю, Коля твой. Писает, господин мэр, мне на ногу лукаво, словно Тузик. Собрался я с силами и погромче так крикнул водиле, мол, шеф, притормози свой гелендваген, нам бы все-таки отлить не помешает, да и начальник наш хреновато себя чувствует. Водички бы ему испить, штаны поменять, да побыстрее в мэрию, а то там поди его уже хватились и всю полицию на уши подняли. Мужик, который подводу вел, сказал «тпрру» и крикнул, мол, батько, очухались, прикажи допытать. Я голову поднял – мать его! Колонна целая из подвод, пеших, конных. Все с винтовками. Одеты - кто во что горазд. Чо, блядь, за шапито к нам пожаловало, думаю. Тут подъехал мужик. Спешился. За ним детина, размером  с холодильник. Подходят к нам и по ходу старший, так спрашивает, мол, а кто вы хлопчики и дивчина будете? Револьвер достал и под нос нам по очереди подносит. Мы, говорю, не будем, а есть, рыло ты тупое. Останавливай свой табор и звони по номеру, пусть высылают за нами машину. Ну и номер ему диктую. Лора тоже пищать начала, что если, значит, ее сейчас же не отвезут домой, то она всем морды исцарапает. О, паря, заулыбался тот, вижу, грит, ты вроде как из матросиков и баба у тебя боевая. Говоришь ты только вот кабы по русски, но все одно непонятно. Грамоте видать обученный. А «беляк» ентот каким образом к вам затесался? Или вы его в плен взяли? И револьвером тычет в лицо Николай Петровичу. Ну тот очнулся и давай матом крыть. Мол, сука, я тебя, грит сгною в тюрьме. Как фамилия? Откуда? Должность? Детина молча из-за спины старшего вышел., снял с плеча винтарь и прикладом как перепиздячит главу города. Ну тот сразу и ушел звезды пересчитывать. А старшой с телеги палку еще взял и тыкает в Поппинса, Ты, грит, Назар, не перестарался бы. А то отдаст Богу душу, а вдруг у него какие важные сведения имеются. Тут я возмутился. Мэр хоть и гавно, но это вот - «Наших бьют!», сидит во мне с рождения. Ты оборзел, совсем, ору. Иди ты, на хер, вырожденец ебнутый. И не хуй «пугачом» перед глазами размахивать,  После этого из созвездия Гончих Псов примчалась такса и стала ласково тереться о мои ноги. Когда я во второй раз открыл глаза, то увидел, как выглядит дырявая крыша сарая изнутри. Лариска всхлипывала в углу, положив мэрскую голову на колени.

Ладно, думаю, ща Николай Петрович вернется из мира овощей Чипполино в общество высокоинтеллектуальных особей и вы просто охуеете когда узнаете в кого палкой тыкали. Поднялся потихоньку и позырил в щели в стене. Увиденное меня не порадовало. Толпа людей бомжеватого вида бухали мутняк из больших бутылей, стреляли в воздух и орали песни.

Тут я начал потихоньку слетать с катушек от предположений. Смотрю,  Петрович, буркалами заморгал, голову поднял и спрашивает голосом лежащей на смертном одре мадам Петуховой, мол, а где это мы, сынок и чо такая за хрень происходит вокруг? И главное – бандиты или федералы? Ну, отвечаю, так-то разницы особо никакой между этими достойными кланами я не вижу, но если вас это успокоит, то по ходу ни те, ни другие. Молод ты еще, Глеб,  вздыхает мэр, но скажу тебе, что с бандитами я б еще как-то порешал, а вот с конкурирующей фирмой – вряд ли.

А что, говорю, господин мэр, вы скажете, если нас захватила  какая нить секта или еще чего доброго мы совершили скачек во времени? Я, грит Николай Петрович, всегда знал, что алкоголизм дюже вреден. Потому и построил вам очаг культуры. Но видно поздно. Чо ты мелешь то? Какие секты? Да мало ли сект этих в мире, отвечаю. Вон и у вас фамилия явно сектантская. Мож тормознулись отдельные товарищи в развитии и застряли в прошлом веке как семейство Лыковых. Да до сих пор царя-батюшку скидывают. Какие Лыковы, Глебушка, заулыбался мэр, у нас чай не тайга, а степь. Им тут и хорониться то негде б было. Невозможно, мол, говорит, такое мракобесие в нашем, с некоторых пор, охуенно культурном городе.

Что значит – невозможно, говорю. Списать из бюджета пять лямов на корм питомцам приюта для бездомных животных тоже невозможно. Особенно, если знать, что в том приюте полтора хомячка и дохлый суслик. Но у вас же получилось. Ну да хрен с вами. Секта это може и лажа. А вот над вторым вариантом я бы подумал. Мы тут вертеп в Старом Доме организовали. А в нем много чего происходило нехорошего. Вон в детстве от приведений постоянно из него бегали, да и позже, то кашпировские местные там черную магию наводили, то барыги-алхимики белый порошок в черный нал превращали, то бомжи стены обсыкали. Напиталось строение, вообщем, негативной энергией и открыло портал, чтобы выплюнуть всю нечисть из себя. Тут мы и подвернулись под горячую руку или что там у домов бывает. Как вам такая теория?

Хуевая теория, отвечает глава, и ща я ее опровергну. Ну и мобилу достает, пытается там чота позвонить. А телефон ни але ни разу. И даже приятный голос автоответчика не желает сообщить что абонент, мол не может принять ваш звонок. Ладно, успокаивает себя мэр, это мы вне доступа сети. Та не, отвечаю, это вы вне доступа мозгов. Слышите, как кони ржут на улице? Не припомню я в нашем городке ипподрома с  конюшнями, кроме разве что вашего автопарка «меринов». И долбит там явно не перфоратор, а пулемет. А если внимательно посмотрите, то увидите очень живописно вписывающегося в пейзаж повешенного на воротах корнета, или подпоручика, или хуй его знает какого гусара, я в этих делах дилетант.

А может это, говорит, инсталляция какая нить. Ну, мол, есть же там всякие группы которые в викингов играют, в мушкетеров, в Сашу Белого. Ога, вторю я ему, а морда у вас опухшая от синяков это тоже инсталляция.

Но не успели мы спор наш закончить. Ворота сарая заскрипели и в него ввалились несколько человек. По ходу тот что поглавнее внимательно посмотрел на нас и грит, мол так и так, братцы, сообщаю вам, что я есть командир полка Повстанческой Армии атамана Савы Тихвина. Борется наша славная армия с буржуями и панами за свободу и братство, чтобы, значит, все жили счастливо и бесплатно. Ща вот нашими славными бойцами был освобожден от белогвардейской нечисти город N и теперь тут устанавливается власть рабочих и крестьян. Поскольку проверить доподлинно – кто вы есть, в это смутное время не представляется возможным, то есть два варианта. Можно вас кокнуть да и забыть - мало ли  народу перемолол славный девятнадцатый год. А можно дать вам оружие и вы в боях докажете, что являетесь верными борцами за счастье угнетенных классов.  Ну то я тебе, морячок и твоей бабе предлагаю. А офицерика мы пускаем в расход. Потому что от него контрой прет, как от шинка сивухой. Впрочем и сивухой он тоже смердит за здорово живешь.

Ну как бы выбор был очевиден. Тока как-то Поппинса из жопы надо было доставать.
Да не, говорю. Он вооще то наш человек. Известный бомбист-анархист. Жандармов положил больше чем у тебя семечек в кармане. А мундир тот снял с самолично загрызенного белогвардейского поручика. Бо в одном тельнике ему мерзлотно, да и почки на царской каторге  в Сибири поморозил так, что теперь очень нереволюционно обоссаться может. И не со страху вовсе, а от классовой ненависти и презрения к врагам трудового народа.  Ну сказал все это и сдираю с Петровича мундир, под которым «расплескалась синева». Белка в голове у комполка лениво крутанула колесо и тот говорит, ладно, мол, так тому и быть. Зачисляетесь в отряд Мыколы Сирого, а теперь идите, повечеряйте да выпейте пару чарок за победу Мировой Революции.

Ну что, спрашиваю, Николай Петрович, фигня это временная дырка или все-таки примем за рабочую версию - пока других нет? А того колотун бить начинает. Мало того что морда как у Вини Пуха опухшая, так еще и жуткое похмелье накрывает. Пойдемте, говорю, господинтоварищбарин,  отведаем местной бормотухи. Може мозги прочистит и придет в голову какое-то решение. Ну и пошли.

На борт приняли как крейсер «Варяг», так что ватерлинии просматривались с трудом, но план спасения не приходил в головы. Тут, говорю, проблема то в чем – вышли мы из дома в одно время, а попали в другое. То есть, чтобы нам вернуться назад надо снова в дом войти. Лариска аж в ладоши захлопала от радости, что все так просто. На шею мне бросилась и на ухо шепчет, мол, у меня черный пояс по минету, обещаю – вернешь нас домой, я тебе покажу, что такое актриса народного театра не обремененная комплексами. У Петровича тоже глаза засветились. Заебись, ты, грит придумал, Глеб. Сделаю тебя главой района, как вернемся. Ну я то их радости не разделял. Но, продолжаю, заходить нам куда? Дому то пиздец пришел во время атаки на город Повстанческой Армии пидараса этого, не помню имени, чтоб его крысы в подвалах чэка сожрали. И потому накрывается мой минет и должность листом профнастила. Мэр аж самогонкой поперхнулся, мол, а разве я тебе минет обещал? Да, грю, обещали. Чего вы только избирателям не наобещаете, лишь бы только в кресло главы города жопой умоститься. Послушай, Глебушка, тут Лорик ресницами заморгала и голосом Русалочки спрашивает меня, а вот, мол, если дому пиздец пришел, то как мы из него в 2017-м году вышли? Все таки у баб случаются иногда приступы разума и они не только всякую гадость в голову запихивают, а бывает и умные вопросы оттуда вытаскивают. А в каком году домик то наш построен, господин мэр, спрашиваю, вы ж вроде его сто раз по БТИ та разным кадастрам проводили. Петрович чота покумекал и изрек – 1921 год, да там на фасаде то буквы из кирпича выложены. Не помните шоли?

Эвоно как! А комполка этот, гандорибальди штопаный, чота про девятнадцатый год буровил. И как такая хуйня может произойти, задаю я сам себе риторический вопрос. Не. Как это происходит в наше время - я знаю. У нас Николай Петрович уже давно целый микрорайон построил. По отчетам практически город-сад. Но тока в реалии кроме  кладбища бомжей на том месте ни хуя нет. Восстановили значит коммунисты домик стахановскими темпами. Но тока до того времени нам надо дожить и не сгореть в огне революции. Вообщем, говорю я, план такой. Пока славное войско спит, мы рвем когти в сторону настоящих строителей коммунизма, потому что повстанцы эти, насколько я помню уроки истории, будут признаны чуждыми элементами и их имена предадут забвению, а тела земле. Так что забудьте, господин мэр, что вы мэр и господин, а вспоминайте комсомольскую молодость. Пойдем искать наших, то есть большевиков. Чую я где-то рядом они блудят ибо всегда где кипишь какой они тут как тут на раздел тяжелого наследия прошлого слетались. А где эта самая сторона строителей, Лора спрашивает, как по мне, мол, так тут все стороны одинаковы и пустынны. Там, грю, где зарево новой жизни разгорается, дура ты пустоголовая. Хрен его знает где. В Гражданской войне все как в шубе под майонезом – тут тебе и красные, и белые, и зеленые, и даже черные. Так что пойдем куда нить, главное отсюда. На том и порешили….

Нас носило по степи не один месяц. Днем мы отсыпались в оврагах, а по ночам пробирались к хуторам, пытаясь при свете луны разглядеть цвет власти. Через месяц к нам прибилось несколько дезертиров из деникинцев. Потом пара вырвавшихся из окружения махновцев. К исходу второго месяца за нами тянулись колонисты из разгромленных немецких колоний вместе с  «осиротевшими» григорьевцами. Еще через месяц мы стали превращаться в мощное подразделение, осмелели и начали не просто рассматривать села со стороны, а и совершать на них небольшие налеты, после каждого из которых пополнялись личный состав и казна отряда. Мэр заматерел и по ходу вспомнил не только комсомольскую юность, а и бандитскую зрелость. На общем сходе он толкнул что-то вроде предвыборной речи, в которой объявил целью отряда помощь частям Красной Армии освободить город N от всякой политически неграмотной сволочи.

Красные вышли на нас сами. Их представитель был монументально грязен и классово пьян. На переговорах было достигнуто решение, что мы вливаемся в состав Второй Конной Армии, правда без коней, которых у нас ни хуя не было. Зато был кой какой золотой запас, на который опытный Петрович подкупил нескольких командиров стоящих на тот момент в городе N частей атамана Петра Дыбы, в результате чего мы под красными стягами, без боя завладели городом.

В итоге Николай Петрович Староверов занял свое место в кресле городского главы Советов Народных депутатов и издал первый декрет о восстановлении Старого Дома для нужд коммуны дабы устроить там типа приют, или тюрьму, или притон какой нить, да впрочем по хуй ибо главное было восстановить и съебаться из этих бурных времен, а чо там в нем дальше будут делать нам было все равно – хоть врагов народа ногами в хромовых сапогах пиздить,  хоть лекции о женской эмансипации читать. Деятельность по строительству Петрович развернул не хилую. Бабло выбивал отовсюду. Мандаты и срочные телеграммы разлетались по губернии быстрее наших эсэмэсок. Но я этого не видел, бо приспичило, сука, кому-то наверху делать срочно революцию, то ли в Индии, то ли в Афганистане и наш славный, блядь, отряд, овеянный боями и не отягощенный высоким уровнем усредненного интеллекта был посажен на черный паровоз и отправлен в далекие дали, нести светлое будущее туземцам. Отмазаться от этого сомнительного мероприятия не было никакой возможности, поэтому, несмотря на заверение мэра, что все будет заебись и я могу спокойно уебывать и покорять непокорные племена, и он ждет меня с сувенирами, ну там скальпами или магнитиком на холодильник, я уезжал с хреновыми предчувствиями.

И вот сейчас, я сижу на пороге разваленного дома и пишу эти записки на планшете простреленном в трех местах и обосранным в двух. Тов. Поппинс с Лорой,  затянутой в кожаные штаны и куртку, только что уехали на новеньком, 1921-го года выпуска «майбахе», рассказав мне, что - «вот ну чуть-чуть денег не хватило, но я тут соберу актив и проведу продразверстку, так что пополним бюджет и построим таки дом краше некуда, и давай, мол, еще тут немного побудем, в принципе не так все и хуево». Ну я ему хотел сначала прорубить в звездочку на фуражке, но не рискнул ибо времена сложные, могли и контрреволюцию пришить, поэтому просто пожелал мэру в будущем счастливого тридцать седьмого и заплакал…

Так что, уважаемые и дорогие мои потомки, если прочитаете эти записки знайте – мы боремся тут за ваше светлое настоящее и конечно же за новый «майбах» вашего мэра…

С Революционным приветом,  командир особого отряда РККА, тов. Глеб Рыков.