1

    Модель «Возвращение». Нержавеющая сталь. Цвет серебристый, с синеватым отливом. Поверхность не блестит, а как бы светится изнутри. Углы закрыты накладками с орнаментом. Крепления ручек – по шесть на длинных сторонах и по два на коротких – такой же формы как накладки, только меньше. На самих ручках – напыление, чтобы не скользила ладонь. Верхняя и нижняя крышки открываются отдельно. Такое устройство называется «полудиван». В обеих крышках – замки. Ключи к замкам – большие, нарочито старомодные. Похожими ключами в сказках открываются волшебные ларцы. 

    Вес двести тридцать фунтов. Цена по прайслисту четыре тысячи пятьсот долларов. При покупке пакета услуг «Освобожденный дух» – скидка шестьдесят процентов. Пакет включает костюм, грим и бальзамирование. Восстановление лица пришлось заказывать отдельно.

    Алтынов боялся, что на опознании ему станет плохо. Плохо ему не стало. Он растерялся: что тут опознавать? Правая половина головы – от подбородка и выше – отсутствовала вовсе. Левая лишилась глаза и верхней губы. Более-менее целыми остались щека, ухо и участок скальпа с русыми волнистыми волосами. Впрочем, было удивительно, что осталось и это.

    «Да, узнаю. Это Константин Шумаков», – ответил Алтынов полицейскому. «Да, уверен... Нет, не родственник... Не то, чтобы друг... Знакомый...»

2

    – Вам нужно будет представить свидетельство о смерти, – вице-консул Колесов смотрел мимо посетителя на стопку бумаг.
    – Вот, пожалуйста, – Алтынов протянул пластиковую папку. Папка повисла в воздухе.
    –  Не перебивайте меня, молодой человек. Слушайте внимательно, а лучше записывайте. Свидетельство о смерти, переведенное сертифицированным переводчиком и заверенное апостилем.
    – Чем заверенное? – не понял Алтынов. – И где я на ферме в Индиане найду сертифицированного переводчика?
    – Санитарный сертификат, подтверждающий отсутствие у умершего инфекционных заболеваний, заверенный апостилем. Справку об отсутствии в гробу посторонних вложений. Справку, подтверждающее согласие властей по месту смерти на вывоз тела в Россию...
    –  Заверенную апостилем и переведенную сертифицированным переводчиком?
    – Разумеется. Справку от местных властей по месту предстоящего захоронения. Заявление от лица, присутствовавшего при смерти. Паспорт умершего. Гроб надо будет привезти в Вашингтон. Я должен буду его лично осмотреть и опечатать. Только в этом случае я смогу выдать справку.
    – Еще одну?
    – Да, самую главную. Для предъявления таможенным властям... Чем занимался умерший в Америке?
    – Учился, – Алтынов назвал университет.
    – Не знаю такого.
    – Это частный университет. Баптистcкий.

Колесов поморщился.
    – Баптистский, говоришь? Охмуряют баптисты нашего брата.  А наш-то брат и рад охмуриться. Ну, или сделать вид. Глядишь, богатый дядя и за учебу заплатит, и статус беженца оформить поможет, как особо несчастному и угнетаемому. Так что ли?

    Алтынов не нашел, что ответить. Вице-консул невзлюбил его с самого начала. Интересно, стал бы дипломат к нему более благосклонен, если бы узнал,что Алтынов уже три года живет в в городке с населением в восемь тысяч человек, окруженном со всех сторон, как остров, кукурузными полями? Что его соседи по общежитию, жизнерадостные, спортивные парни, вместо того, чтобы устраивать вечеринки и трахать девчонок, поют песни про Иисуса Христа и разыгрывают пантомимы на библейские сюжеты. Что приближение к женскому общежитию ближе, чем на 30 футов наказывается  отчислением. Что сам Алтынов шесть часов в день чистит сковородки и режет овощи на кухне студенческого кафетерия под чутким руководством старого мексиканца Хорхе Эрнандеса. Хорхе, в общем, мужик неплохой. Когда сеньора Эрнандес два месяца назад обнаружила коллекцию порнографических дисков и кассет, собранную  мужем за многие годы, и выбросила ее на помойку, Хорхе тайком подобрал все пять картонных коробок и отдал Алтынову. При этом старый повар сказал, с дрожью в голосе, что доверяет Алтынову самое дорогое. Смягчилось ли бы сердце вице-консула, если бы он представил, как Алтынов объезжает на очень, очень винтажном «Форде» магазины и ломбарды в близлежащих не слишком населенных пунктах, пытаясь продать  обрушившиеся на него сокровища – совокупно или по частям – людям, для которых одинаково дороги пуританская мораль и огнестрельное оружие, до штурмовых винтовок включительно? Алтынов дважды спасался бегством, ему пришлось бросить одну коробку ради сохранения шкуры, и он был счастлив, когда индус из «Севен-Илевен» согласился взять все оптом  за сорок долларов. Впрочем, вице-консул Колесов обо всем этом знать не мог.

    Через три дня в здании вашингтонского похоронного дома Алтынов передал Колесову пакет документов. Дипломат листал страницу за страницей.
    – Возраст двадцать два года... Место смерти – округ Бентон, штат Индиана.  Место погребения..., – Колесов прочитал название города. – Это где-то за Уралом?
Алтынов кивнул.
    – Причина смерти – несчастный случай... Что там случилось-то?

    Посольский чиновник не был полностью лишен любопытства, и это обрадовало Алтынова.
    – Да дикая история. Костя был помолвлен с однокурсницей. Свадьба в августе должна была быть. На выходные они ездили к родителям невесты.А Стивен, будущий тесть, недавно купил землю. На ней оказался участок старой железной дороги. Стивен с Костей эту дорогу разбирали, чтобы кукурузу посадить можно было. Почти всю разобрали. Остался мост через овраг...  И... Ну, в общем, мост этот упал... На Костю...
    – А Стивен?
    – Его отбросило, несколько переломов, но живой...  А Костю убило на месте.
    – Ясно... Ты-то сам как в эту историю ввязался?
    – Так получилось. Родственники с трупом безголовым остались, и что делать не знают. Позвонили в университет. Там вспомнили, что у них еще один русский учится. Нашли меня – и к президенту, то есть к ректору по-нашему. Я сначала думал, из-за пива – я иногда в общежитие проносил, а это запрещено. А президент мне с порога:  «Погиб Константин Шумаков. Нужно связаться с его семьей и решить, что делать с телом. Поможешь?». Ну, поехал я на ту ферму. Там полный абзац. Костя в морге. Стивен в реанимации. Невеста то в истерике, то в обмороке. А остальные сидят и дрожат, что их засудят, отнимут ферму и по миру пустят.
    – Угробили бы американца, так и было бы. К гадалке не ходи.
    – Само собой. Ну, дали мне его вещи... Я нашел телефон  родителей. Звоню. Мать трубку снимает. Представляете разговор?
    – Не буду и пытаться.
    – И правильно... Мать Кости, когда снова говорить смогла, сказала: «Хоронить будем только дома. Везите сюда моего сыночка». Вот я и везу...
    – Так ты ему кто?
    – Никто.
    – А зачем тебе  это надо?

    Алтынов молчал.
    – Ладно, – сказал Колесов. – Вот справка для таможни. Бог даст, все будет нормально.
    – Как это «бог даст»? – не понял Алтынов. – Что, проблемы могут быть?
    – Конечно, могут.
    – Почему? Документы же в порядке.
    Колесов улыбнулся. Впервые за все время. Весело.
    – Ты, парень, давненько дома-то не был, а?
    – Три года...
    – Оно и видно. И ведь не вернешься. Закончишь свою баптистскую шаражку и останешься здесь. А вот мне через полгода домой...
    Лицо Колесова приняло подобающее похоронному дому скорбное выражение.

3

    Алтынов впервые в жизни летел бизнес-классом: в простой душе Стивена Роудса  чувство вины одолело крестьянскую скупость. В соседнем кресле расположился холеный мужчина с очень тонкими, как две туго натянутые фиолетовые нитки, губами. Садясь на свое место, Алтынов  поздоровался с ним.  Тот посмотрел сквозь Алтынова поверх «Уоллстрит Джорнал» и не ответил. «Мудак», – решил Алтынов. Стюардесса предложила напитки. Мужчина потребовал скотч. После набора высоты, повторив заказ, холеный вдруг заметил Алтынова.
    – Вы летите в Москву?
    «В Катманду», – хотел сказать Алтынов, но передумал и кивнул:
    – А вы в Россию по делам или в отпуск?

    Следующие полтора  часа Джастин – так звали соседа – отринув былое высокомерие, посвятил теме неисчерпаемой и любимой: самому себе. Он был сотрудником крупной компании и работал в Москве четвертый год.

    –  Вам нравится? – спросил Алтынов.
    –  Ну, как сказать. Москва – парадоксальное место.  Во всем. С одной стороны – на редкость уродливый город – холод, грязь, нелепая архитектура. Трудно поверить, что в таком месте могут крутиться большие деньги. Однако они там крутятся. И крутят ими люди-парадоксы.
    – Почему парадоксы?
    – Вроде, выглядят как мы. Разговаривают как мы. Образованы не хуже, чем мы. Одеваются как мы, только в десять раз дороже. И при всем этом – абсолютные дикари. Папуасы с кольцами в носу. С русским партнером можно иметь дело только, если он боится тебя или того, с кем ты связан. В остальных случаях самый бессовестный обман не только возможен – он неизбежен. Основа всех отношений – страх.  Страх заменяет им честность. И честь.
    – Я, кстати, русский,  – сообщил Алтынов.

    Он ожидал, что Джастин смутится. Тот и ухом не повел.
    – Неужели? Ну, из любого правила есть исключения.
    – Зачем же вы работаете в таком жутком месте? Почему не вернетесь?
    – Я похож на дурака? Компенсационный пакет – как для зоны военных действий, а риска почти никакого. На суточные можно жить как король. Зарплата и бонусы идут на счет в Штатах.  Плюс квартира в центре, шофер, кухарка, нянька детям – все оплачивает компания. Чтобы не так тяжело было нести бремя белого человека.
    Джастин засмеялся. Нитки губ обвисли мокрой  петлей.
    – Ну, и еще, конечно, девушки... Вот вам еще один парадокс. Трудно поверить, что в России женщины и мужчины на самом деле одной национальности. Да что там, трудно поверить что они вообще одной расы. Поразительно, насколько неравномерно там распределена красота. Вроде, обстоятельства жизни одинаковые, а результат – совсем разный. С одной стороны – опухший злобный сброд с гнилыми зубами, а с другой....Да что мне вам объяснять? Вы сами знаете.

    Алтынов собрался было ответить, но кресло соседа вдруг зажужжало, опускаясь и вытягиваясь вперед. На лице Джастина появилась черная атласная маска, а тело  до подбородка  скрылось под одеялом. Через несколько секунд он захрапел.

    «Зорро, блин», – думал Алтынов, глядя на соседа,– «и ни тебе «извините, ни спокойной ночи». Вот нервы у человека. Ему бы в морге работать».
    Алтынов долго ворочался,  пытаясь уснуть. Потом достал из подлокотника экран и посмотрел три фильма подряд. В начале четвертого фильма включился свет, и стюардесса объявила, что через час будет посадка.

    Алтынов смотрел в иллюминатор на темную зелень, казавшуюся еще гуще под  серым небом,  на изгибы рек, на дороги, переезды, дачные домики, водокачки –и ждал, что его охватит  волнение, радость узнавания, которую он чувствовал в детстве каждый раз после смены в пионерском лагере, когда  автобус въезжал в город и он снова видел улицы и площади – одновременно привычные и новые. Но волнение не приходило. Внизу вырастали, приближаясь, просто деревья, дороги и дома.

4

    В зале таможенного контроля, в который провели Алтынова, стоял огромный, как танк, рентгеновский аппарат. Тут же за канцелярским, еще советских времен столом сидел мужчина в зеленой фуражке и кителе с погонами прапорщика.

    Двое солдат, судя по прическе и упитанности, безусловно срочной службы, ввезли в зал тележку. Один тянул за подобие дышла, второй толкал сзади. «Видишь, Костик, какие тебе почести: и лафет, и почетный караул. Как  члену Политбюро», – подумал Алтынов.
    Он подошел к прапорщику, поздоровался и протянул бумаги.
    – Так, что за груз? – спросил прапорщик, глядя на гроб.
    – Гроб, – ответил Алтынов.
    Элегантное изделие озаряло мрак бетонный пещеры, как в сказке Пушкина.
    – Гроб... А с чем гроб?
    – С телом.
    – Тело мертвое?
    – Безусловно. Вот, пожалуйста, тут в документах все написано. Гроб осмотрен и опечатан представителем посольства. Видите? – Алтынов показал на главную справку.

    – Уфф, душно сегодня, – прапорщик снял фуражку. Он был кудрявый как херувим. – Ну, бумажки бумажками, а процедура процедурой. Досматривать будем? – херувим вытер розовый лоб и посмотрел на Алтынова. – Или как?
    Алтынов молчал.
    – Будем досматривать или как? – повторил херувим.

    Алтынов сунул руку в карман куртки, достал кошелек,  потом пробормотал «нет, не в этом» и извлек из другого кармана ключ.
    – Досматривайте, если вам нужно.
Розовое лицо херувима стало бордовым  как свекла. Он шумно задышал, схватил ключ и бросил его одному из солдат:
    – Сретенюк, открывай!

    Алтынов отвернулся. Солдатик, понукаемый матюками командира, долго возился с замками. Потом раздался щелчок – негромкий и упругий. Алтынов ждал, что помещение наполнится смрадом, от которого таможенники, как в кино, начнут зажимать носы, неудержимо блевать и падать в обморок. Но запах, хотя и довольно резкий, был скорее медицинским и тошноты не вызывал. Алтынову вспомнилось слово «формалин» – наверно, из  книги. Когда-то он любил читать.

    «Руку ему подними... Теперь на бок...» – Слышал Алтынов, разглядывая трещины в полу. – «На бок, бля!..Переверни... Расстегни пиджак... Теперь брюки... Под матрасом посмотри.. Да держи жмура-то, выпадет...»

    – Все? – спросил Алтынов, когда, выполнив задачу, прапорщик-херувим вернулся к столу.
    – А ты не спеши. Надо еще рентгеном просветить.
    – Зачем? Вы же все обыскали.
    Глаза таможенника исчезли в пунцовых щеках.
    – А вдруг ты в стенках наркотики везешь? Или взрывчатку? А, чё молчишь? Давай, станови на транспортер.

    Два дистрофика взгромоздили гроб на широкую ленту, торчавшую как черный шершавый язык из пасти монстра.  Херувим нажал кнопку, и сияющий ящик скрылся в урчащем чреве. Но уже через пару секунд урчание сменил скрежет. На другом конце агрегата лента продолжала выходить, но гроба не было.
    – Вот, бля, техника у нас! – в голосе херувима не было удивления. Скорее гордость. – Перекосоебило ящик твой. Лезь внутрь и поправляй.

    Алтынов не двигался.
    – Чего стоишь? Лезь в машину!
    Настроение таможенника улучшалось на глазах.
    – Я его туда не ставил, – сказал Алтынов.
    Ангельски розовый лик снова стал свекольным.  Его обладатель выругался себе под нос и крикнул:
    – Сретенюк, в аппарат!

    В зале прибытия Алтынова обступили таксисты. Выбрав в пестрой толпе человека, внушавшего наименьшее недоверие, Алтынов отвел его в сторону:
    – Я гроб везу. С другом. Нужен автобус – до Ярославского вокзала довезти и помочь там с загрузкой. Выручишь, друг?
    Открытый взгляд. Хлопок по плечу. Суровая мужская солидарность.
    – Базара нет, братан. Найдем. Штука зелени.

5

    Кроме гроба Алтынов вез в далекий уральский город деньги. Поэтому он купил билет в СВ. Вместе с ним в купе ехал мужик лет сорока с небольшим, лысый и очень подвижный. Его звали Мишей. Еще до отправления поезда Миша принялся шутить, рассказывать анекдоты и хохотать. Потом он достал бутылку коньяка, налил полстакана себе и предложил Алтынову. Алтынов, поблагодарив, отказался. Миша в два глотка выпил бурую жидкость и выскочил из купе. Ложась спать, Алтынов слышал Мишин смех–  то в коридоре, то за стенкой, вперемешку с женским хихиканьем.

    Среди ночи зажегся свет.
    – Спишь?
    – Уже нет.
    – Давай выпьем?
    – Давай.
    Ноги Мишу слушались неважно, но рука оставалась твердой.
    – Да разольется влага чревоугодная по периферии телесной. Аминь! – басом пропел Миша и засмеялся. – А ты че, парень, такой смурной?

    Коньяк был вовсе не противным. Алтынов чувствовал теплоту и легкость, и ему вдруг захотелось рассказать попутчику про импортный гроб в багажном вагоне, про Костика Шумакова, про бесконечные кукурузные поля, про престарелого эротомана Хорхе Эрнандеса и еще много про что. Но, взглянув в сияющее лицо соседа, Алтынов сказал:

    – Да так, устал просто.
    – Устаал, бля,– передразнил Миша. – Тебе лет-то сколько? Годов двадцать пять – двадцать шесть?
    – Двадцать семь, – ответил Алтынов и сам ужаснулся этой цифре.
    – Ну и хрен ли ты устал? Тебе вино пить да баб драть надо, чтоб шум стоял. А ты устааал!
    – Я исправлюсь, – пообещал Алтынов.
    – То-то. А я вот тут только что одного бабца завалил, врачиха, с курсов усовершенствования едет...

    Миша рассказывал долго и подробно, еще дважды подливая себе коньяк. Алтынов слушал, по мере развития сюжета чувствуя возбуждение, зависть, отвращение и скуку. Наконец, утомленный повествованием и предшествующими событиями, Миша повалился на полку и уснул.

    В половине шестого утра поезд остановился в родном городе Алтынова. Было уже светло. Алтынов смотрел на зеленое здание вокзала,  на площадь с четырьмя девятиэтажными домами. В детстве ему, жившему на окраине, эти дома казались небоскребами и вообще вершиной цивилизации. Глядя в окно, Алтынов думал, что если сейчас выскочить из вагона, то меньше чем через час ходьбы он будет у родителей дома, раскаявшийся блудный сын. Что всего в двух кварталах от вокзала живет Аня, самая красивая девушка на свете. Хотя нет, Аня давно и удачно замужем и живет в большом доме с прислугой. И это справедливо.  Потому что красота, как сказал поэт, превыше дарований.

6

    На станции назначения Алтынова встречали несколько человек – молчаливых и одинаковых. Среди них, как селекционная груша в россыпи картошки, выделялся детина. По его животу, обтянутому теннисной рубашкой интенсивно желтого цвета, скакал синий всадник с клюшкой. На ногах были светлые шорты с множеством карманов и сандалии. В таком наряде он напоминал перекормленного карапуза с неожиданно матерым лицом. Алтынов про себя окрестил детину Карлсоном. На самого деле его звали Валерой. Он был двоюродным братом покойника.

    Валера долго разглядывал гроб, трогал его, водил пальцем по поверхности и бряцал блестящими ручками.
    – Фирма, бля...
    Алтынов передал скорбный груз, деньги и попытался улизнуть, сказав, что до похорон будет жить в гостинице. Валера не дал ему договорить:
    – Ко мне поедешь, – Карлсон подтолкнул Алтынова к выходу с платформы и крикнул своей молчаливой свите: – А ну, пацаны, взяли... Да поосторожнее, жеребена мать!  Братана  не уроните.

    Вечером в трехэтажном доме Валеры Карлсона собрались человек тридцать. С родителями Костика Алтынов успел поздороваться лишь мельком и запомнил только, что это были еще не старые люди и что их лица показались ему знакомыми. Такие лица когда-то были повсюду – в телевизоре, на любой доске почета, просто на улице или в гостях. А потом они вдруг исчезли. Совсем. Их сменили совершенно другие лица. Родители сидели в углу, очень тихо. За гостями их не было видно.

    Во главе стола разместился маленький смуглый мужчина. Хозяин дома время от времени наклонялся к нему и предлагал: «Хасан Салимыч, по пиисяшечке... По пиисяшечке, Хасан Салимыч... За упокой души брательника...».  Почетный гость выпил рюмку, еще от трех пиисяшечек, отказался, скривив рот, а когда радушный хозяин снова попытался подлить ему, произнес что-то короткое. Валера попятился –  в полупоклоне, улыбаясь до ушей: «Понял... Все понял, Хасан Салимыч».

    Вспомнили про Алтынова. Зная, что рано или поздно ему придется что-то говорить о почти совсем незнакомом человеке, он еще в поезде заготовил несколько тезисов. Сейчас, оценив обстановку, Алтынов решил ограничиться двумя из них. Он встал и, глядя в стену, сказал, что Костя всегда был настоящим другом и вообще правильным пацаном. Речь имела успех. Хозяин засопел.

    – Говорил я ему, ну, на хер тебе эта Пиндосия... Башка у тебя на месте. В долю возьму. И с Хасан Салимычем договорился. А Костян –  нет, поеду и все...Баптисты ебаные. Нехристи, бля... – Валера осекся, метнул взгляд на угрюмого горца и быстро добавил,  – В смысле, не наше это все...

    Жена Карлсона Лариса подошла к Алтынову и села рядом. Полная, как бы приплюснутая с полюсов брюнетка, большеглазая и большеротая, она была красива и отвратительна одновременно. Несколько раз за вечер Алтынов принимался ее разглядывать, стараясь, чтобы не заметил муж, и удивлялся противоречивости впечатлений.  Тело Ларисы,  изобильное во всех нужных места, и ее яркое от природы и косметики лицо то влекли его до ломоты в паху, то вызывали тошноту.  «Жаба.... Жаба с сиськами. Хорошо бы ее отодрать по всякому и выгнать, пинками под толстую сраку». Такой комбинации желаний он раньше никогда не испытывал, и ему было стыдно.

    – А ты ничего, – сказала жена Карлсона и придвинулась ближе. – Если приодеть, да откормить немного. А то, ишь как отощал.
    Она ухватила Алтынова под столом за бедро и зашевелила короткими пальцами. Неизбежную эякуляцию предотвратил Валера Карлсон, начавший движение в сторону жены и Алтынова. Лариса убрала руку. Алтынов вскочил, сказал,  что ему пора и, схватив сумку поперек живота, стал пробираться к двери через пьяную от горя толпу.

7

Отель «Евразия» оказался вполне сносным. В комнате было чисто, и все что надо включалось, открывалось – и закрывалось тоже. Запах скисшего табачного дыма, от которого Алтынов успел отвыкнуть, напрягал, но не слишком.  Алтынов включил телевизор. Передавали эстрадный концерт. «А рожи все те же...» Он переключил на новости.  Зазвонил телефон. Удивляться было лень. Алтынов снял трубку.

– С девушкой отдохнуть не желаете?
Алтынов вспомнил женские пальцы на своем бедре.
– Желаю. Сколько?... А на ночь?... Давайте...

Девушку, с которой ему предстояло отдохнуть звали Вика. «Однако», – сказал Алтынов сам себе, разглядывая гостью. Ее возраст и внешность приятно удивляли. Первым делом Вика сообщила ему, что в комнате имеется минибар, и показала где именно. Ассортимент включал водку и пиво. Вика выбрала второе.

Потом она забралась на кровать, поджала к подбородку ноги и спросила:
– Ты не местный? Я тоже. Из Барнаула.
– Далековато.  А здесь что делаешь? Учишься?
– Ага, – Вика засмеялась. – Жизни. Я к подруге приехала. С матерью поругалась.
– Из-за чего?
– Из-за сожителя ее, – охотно объясняла Вика. – Он ко мне яйца подкатил.  А тут парня моего, посадили. Ну, и сам понимаешь... Эдик, материн хахаль, хоть и пожилой  – сорок один год ему  – но крепкий.  Пацаны-то сейчас через одного на наркоте или бухают по черному.  А он нет. И при деньгах. Чё ей, жалко?
– Действительно, – согласился Алтынов. – Жлобство какое.
– Ну, я и говорю! У нас многие так живут. А чё? Я считаю, может мужик двух баб обеспечить,  пусть и пользуется по полной. А если и одну прокормить не может, пусть дрочит в кулачок. Правильно?
– Правильно.
– А мать приревновала и выперла меня из дома. У меня подруга здесь – вместе до восьмого класса учились, у нее квартира своя. Может позовем ее? Веселее будет.

Алтынов задумался.
– Не сегодня. И как жизнь на новом месте?
– Классно. Потусуюсь здесь немного.
– А потом?
– Не знаю. Может, домой  вернусь. Замуж выйду. Пора уж.
– За Эдика?
– Лучше всего за китайца. У меня одноклассница за китайца вышла.  Сейчас в Айхуе.
– В чем?
– В Айхуе. Это такой китайский район, от нас недалеко. Повезло ей, – Вика вздохнула.
– И тебе повезет, – ободрил девушку Алтынов. – Давай-ка, Вика, дуй в ванную.

И снова Вика удивила Алтынова. Потом еще раз. И еще. И еще. Потом он уснул, прижимаясь к стройному, прекрасному телу.  Когда он проснулся, только-только начинало рассветать. Алтынов посмотрел на часы. Четыре двадцать.  Похороны в одиннадцать. Он закрыл глаза и долго лежал так. Ему было трудно дышать. Комнату наполнял запах. Он не был неприятным, скорее затхлым. Так пахла тина в пруду, в котором  Алтынов мальчишкой катался на самодельных плотах. Но вместо кисло-сладких воспоминаний детства, пришел страх. Тина  забивала нос, горло сжималось, стараясь не пропустить склизкие волокна в легкие. «Что это?» Потом Алтынов понял. Тиной пахла Вика, ее кожа – гладкая и прохладная. «Русалка», – подумал Алтынов. «Нет, утопленница. Точно, утопленница...».  Он прислушался к ее дыханию – и не услышал.

– Эй... Эй! Как тебя... Ты спишь? –голос  Алтынова с шепота сорвался почти на крик. – Ты живая вообще? Проснись!
Он схватил Вику за плечи, приподнял как большую куклу и встряхнул.
– Аа! Больно! – Кукла открыла глаза. – Ты чё?
Алтынову стало стыдно.
– Слушай... Тут это... Я совсем забыл... У меня дела.
– Чё, ночью что ли?
– Ну, да, – Стараясь не смотреть на девушку,  Алтынов выскользнул из кровати. – На вот, возьми... Сверх тарифа...
– Какой ты блин делаавооой! – Вика взяла деньги и начала одеваться.
Ее восхитительное тело растворялось в темноте – сверху вниз, как сгорающая без пламени свечка.

8

    Похоронная процессия растянулась. Алтынов шел в самом хвосте, со старухами в битых молью кацавейках.  Издалека гроб, который несли четверо из свиты Карлсона, казался совсем маленьким и почему-то снежно белым. На кладбище тянул унылую песнь священник.  Валера Карлсон сказал речь.  Женщины плакали. Костю Шумакова закопали.

    Потом в доме у Валеры были поминки. Алтынов  дважды вставал и произносил короткие, суровые тосты. Незнакомые люди хлопали его по плечу. Жали руку. И наливали, наливали...  Ему нравились эти люди – простые и настоящие. Он вырос среди таких людей и скучал по ним, сам того не осознавая, эти три последних года.  И в бритой Валериной бригаде было что-то родное. И в самом Валере Карлсоне. И в Хасане Салимыче.  Потом Алтынову стало плохо. На пути к туалету он стал тянуть на себя дверь, открывавшуюся в другую сторону – и упустил драгоценные секунды.  Алтынова рвало долго и обильно . Потом кто-то окунул его голову в таз с водой. Потом он оказался на диване в маленькой комнате, потолок и стены в которой вращались. «Я космонавт», – успел подумать Алтынов прежде чем провалиться в черноту вселенной.

    Он вернулся на землю во втором часу дня. Его снова тошнило. Алтынов добрался до туалета и на этот раз справился с дверью. Тело свели спазмы. Изо рта вывалились клочья желтоватой пены. Потом Алтынов пил воду из крана – долго и жадно. К прихожей он пробирался на цыпочках.

    – Ты это куда?
    Хозяин дома в полосатом халате и расшитых тюркскими узорами тапочках загородил дорогу.
    – За вещами. Я уезжаю сегодня...
    – Ты порожняк-то не гони. Пошли. Поговорить надо.
    Валера животом  оттеснил Алтынова в комнату и припер к дивану. Пришлось сесть.
    – На-ка вот пиисяшечку, полечись. А то синий весь, как залупа.
   
    На столе появилась бутылка водки, две рюмки, уже полные до верху, и тарелка с колбасой. Алтынов не успел заметить откуда.
    – Спасибо, не надо, – от одного вида водки Алтынов едва повторно не осквернил персиковый ковролин. – Мне уже лучше... Правда.
    – Ну, как хочешь, – здоровяк взял по рюмке в каждую руку, чокнулся сам с собой и выпил обе по очереди. – Я вот о чем побазарить с тобой хотел.. Мы с Хасан Салимычем бизнес замутить думаем, с Пиндосией вашей. Хотели Костяна в дело взять, да не судьба... – Валерины челюсти перемалывали салями, и Алтынову приходилось угадывать его слова. – Так что, остаешься ты.
    – Я?.. Почему я?
    – А кто? – Валера перестал жевать и уставился на Алтынова. – Ты с ручника-то снимись, жеребена мать.  Кто тут американец? Пушкин?

    Объяснить собеседнику, что ты польщен предложением, но недостоин его, не просто. Алтынов промолчал.
    – Короче. Тачки. Подержанные, но не совсем убитые. Их там у вас как грязи. Твоя задача находить, оформлять и отправлять. А здесь все на мази. У нас на таможне свой человек.
    – Прапорщик? – спросил Алтынов.
    – Какой на хер прапорщик? Целый майор. Ты, главное, не тормози, и будешь в шоколаде. Для начала за каждую тачку будешь получать...

    Сколько он будет получать за каждую машину, Алтынов узнать не успел. Переговоры были прерваны появлением жены Валеры Карлсона.
    – Все мозги пропил, мудень! Какого черта гроб поперек гаража поставил? Я «Лексус» об него поцарапала! – Звонкое сопрано заполнило комнату.
    – Завали ебальник, овца!
    Голоса супругов переплетались как партии в оперном дуэте.
    – Завали-ка свой, свинюк помойный. Пиздит все, что не прибито!  Ты посмотри на него, – взывала к Алтынову Лариса – Братика из домовины вытряхнул и  хоть бы хны. Качество, говорит, хорошее. Сейф для ружей сделаю. Охотник сраный! Тебе только падаль вдоль дорог собирать.

    Валера налетел на жену, как бэтмен. Полы халата развевались мохеровыми крыльями. Супруги переместились за дверь, и Алтынов несколько минут слушал их голоса – сильные и чистые. Лучано и Монсеррат.

    Валера вернулся в комнату и успокоил нервы рюмкой водки.
    – Значит насчет машин...
    – Вы знаете, с машинами я вам помочь не смогу. Я ничего в них не понимаю, – сказал Алтынов, – Но у меня есть другая идея. Товар отличный. Недорого, особенно если оптом. И этот рынок я знаю.
    – Что за товар? –заинтересовался Валера.
    – Ну, так это... Гробы. Из нержавеющей стали. Бронзовые. Из красного дерева. Из вишни. Дубовые. Кленовые. Диваны и полудиваны. Христианские и еврейские. Мусульманские тоже можно.
    – Да ты..., –
    – Любой расцветки. Можно с надписями. Крупногабаритные – для полных. Детские, – перечислял Алтынов.
    – Ты, бля, в натуре даун, что ли? Какие гробы?
    – Да какие хотите. Только для солидных людей. Для всех ребят ваших. Для Ларисы, извините, не знаю ее отчества. Для вас. А уж для Хасан Салимыча организуем самый эксклюзив.
    – Сууукаа! – Бэтмен распахнул полосатые крылья.
    Алтынов побежал. Не оглядываясь. Очень, очень быстро.

9

    Бабка с внуком вышли в Перми. В купе с Алтыновым остался парень. Скуластое, немного желтушное лицо. Верхняя губа вздернута, как у грызуна. Парень делал вид, что читает газету с иллюстрациями, какие обычно берут в дорогу, то и дело поглядывая на соседа. С минуты на минуту он должен был заговорить.

    – Тты пприбалт? – спросил он, наконец.
    К такому началу беседы Алтынов оказался неготов.
    – Почему это?
    – Пппохож, – в начале каждого слова парень  часто жевал губами.
    – Нет, не прибалт.
    – Жжаль...
    «Жаль ему!» Алтынов разозлился.
    – А сам-то ты кто?
    – А я Сславик..., – представился попутчик. –  Ввасильев.
    – Васильев? А почему рожа такая киргизская?
    – Я чу...я чу... – зачастил Славик. – Я чу!..
    – Ну, зачем же сразу «чурка»? – издеваться над попутчиком было приятно. И безопасно.
    – Я ччуваш! – Славик выплюнул, наконец, трудное славо.
    – Ну, тогда конечно. А почему, Славик, тебе жаль, что я не прибалт?
    – Ппотому что их у нас ммало.
    – Кого? Прибалтов?
    – Вообще белых людей.
    Изумленный  Алтынов перестал замечать, что Славик заикается.

    – То есть как это? А русские, ну, там, славяне вообще. Они какие, по-твоему?
    – Не знаю. Но точно не белые... Вернее, белые есть, но совсем мало. Критической массы нету... Москва  – третий Рим... Ну, какой Рим? Какой, в жопу, Рим?! Второй Сарай-Бату. Нет, не второй. Тот же самый. Не с теми надо было воевать!  Не с теми. Не с теми, – повторял Славик как мантру. – Не с теми!
   
    Алтынову стало весело.
    – Что, псам-рыцарям надо было сдаваться? Наполеону? Гитлеру?
    – Конечно!
    – Да ты, Славик, пораженец и потенциальный предатель Родины. Немецкие сапоги лизать хочешь?
    – А что такого? И надо было лизать. Лет двести. Зато и посмотрели бы, как жить можно. Работать бы научились. Думать. Увидели бы, например, что судья и чиновник могут не брать взятки. И что всем от этого хорошо. Вести бы  себя научились как люди.
    – А как же язык? Культура? Пушкин там, Толстой, Достоевский?

Славик подпрыгнул. Его голова ударилась о верхнюю полку.
    – Какой еще в жопу Достоевский? – заорал он на Алтынова. – На хуй Достоевского! И Толстого туда же! Достали с Достоевским! Культура – это не «Братья Карамазовы» и не Большой Театр. Культура – это как один обыватель обращается с другим. И все! Все!! Понимаешь ты или нет?
    – Понимаю, Славик, понимаю...  Все нормально, все хорошо, – сказал Алтынов тоном врача-психотерапевта. Помогло.
    – Жаль, поздно уже. Упустили возможность, – продолжал Славик, уже спокойно. – На фиг мы немцам не всрались. Одна надежда на китайцев.

    Любопытство Алтынова оказалось сильнее опасения, что попутчик снова возбудится.
    – А что, китайцы белые?
    – А какие? – Славик смотрел на Алтынова с сочувствием, как на слабоумного. – Конечно, белые. Во-первых, работают как звери. Во-вторых, малопьющие, – загибал пальцы Славик. – Стариков почитают. Сами сдохнут, а детей выучат. И это простые работяги и мелкие торговцы.Вот и результат налицо. Ты посмотри на какой-нибудь Шеньян или Харбин. А потом на Иркутск и Хабаровск. И почувствуй разницу. Я так считаю, земля, как женщина, должна принадлежать тому, кто может заставить ее цвести.
    – Так что, если завтра война, к китайцам подашься? Типа, в полицаи?
    – Ясен пень. В первых рядах!

    Потом он рассказывал Алтынову о росте китайского валового продукта, о преимуществах конфуцианства перед православием, о воспитании трудолюбия и аналитического мышления посредством идеографического письма и много о чем еще.

    Поезд сбавлял ход. В окне замелькали пакгаузы. Платформы, полные людей с рюкзаками и корзинами. Зеленое здание вокзала. Площадь с четырьмя девятиэтажными домами, которые когда-то казались Алтынову небоскребами.
    – Выйдем, покурим? – предложил Славик.
    – Я не курю. Но пошли. Я так постою.

    Они спустились на перрон. Славик вещал. Алтынов не слушал. Три года он представлял себе, как вернется сюда – богатый и довольный жизнью. И вот он вернулся. Стоянка двадцать минут. Уже десять... Восемь...

    А что если взять и остаться? Родной же город. Много друзей и знакомых. Кое-кто неплохо поднялся. Помогут. Он закрутит бизнес. У Валеры Карлсона получилось. Что, он хуже? Конечно, нет... Или все-таки хуже?

    Славик докурил.
    – Ну, пойдем в вагон?
    – Иди. Я сейчас...

    По перрону навстречу Алтынову, катя за собой дорожную сумку, шла девушка. Длинноволосая. Высокая. Будто устремленная вверх, к небу, прочь от заплеванного асфальта. «Женщины здесь другой расы» – вспомнил он. Это правда. Абсолютная правда.

    «Скорый поезд Красноярск-Москва отправляется через одну минуту».

    Летний, до колен, плащ перехвачен поясом на талии, очень тонкой. Как у Ани. Какие были глаза у Ани? Голубые? Серые?  Алтынов пытался представить ее лицо – и не мог.

    – Молодой человек! Чего вы ждете?  Мы отправляемся. Отправляемся!

    Девушка пошла быстрее. Потом еще быстрее . Не в вокзалу. К нему. Железная змея поезда вздрогнула и ожила.

    – Молодой человек! Отстанете же!

    Поручень был холодным, как ручка стального гроба. Модель «Возвращение». Холодным, как сама смерть.

    – Алеша! Алтынов! Алеша!!

    Как поднимаются на эшафот? Вот так. Раз. Два. Три.

    В купе он не выдержал и посмотрел окно. Самая красивая девушка на свете шла за вагоном. Она улыбалась, что-то кричала и то махала рукой, то подносила ее к лицу, изображая телефонную трубку. Потом она побежала. Потом отстала.

    Славик смотрел на Алтынова, раскрыв рот.
    – Вот это девчонка! Кто это?
    Алтынов отвернулся от убегающего города.

    – Не знаю. Ошиблась, наверно.

*****