- Не знаю, Олежка, сочувствовать тебе или поздравлять. В общем, за твою новую свободную жизнь, - я поднял стакан.
    Виски у Олега Соболева отменный. Ноу булшит. Мощь и качество. Чем я на правах старого приятеля и однокурсника регулярно пользуюсь.
    - Да это так, формальность. Мы с Дженни больше года вместе не жили. Даже не виделись и почти не разговаривали. Общались через адвокатов.
    - Вот ведь сука пиндосская, - возмутился я.
    Олег посмотрел на меня с удивлением.
    - Почему сука?
    - Ну, она же у тебя и дом на Пасифик Хайтс отсудила, и ежемесячное содержание на сколько там тысяч? И это при том, что сама не бедствует в своей юридической конторе. И кто же она после этого?
    Соболев пожал плечами.
    - Практичная женщина, которая пользуется правами, данными ей законом.
    - В гробу я видал такие законы! Не, чтобы жениться в Калифорнии, нужно быть большим альтруистом.
    - Да ладно тебе, - усмехнулся Соболев, - Ты-то чего горячишься? Пустое все это, Павлуша.
    От таких речей «Макаллан» сингл молт пошел у меня не в то горло.
    - Сорри, - сказал я, когда прокашлялся. – Оно конечно, ежели в глобальном масштабе... А ты философ, однако. И правильно, что ж поделаешь, раз такая судьба. Зато теперь - табула раза, все с чистого, так сказать, листа.

    Олег повернулся ко мне. Обычное добродушие уступило место на его лице выражению крайней, интенсивной сосредоточенности.
    - Ты думаешь, она существует?
    - Кто? – не понял я.
    - Ну, судьба. Есть ли у каждого из нас предназначение, специально для нас написанная роль, которую мы должны сыграть в жизни, чтобы обрести покой и волю?
    Умеет Соболев загрузить, на ночь глядя. Но что поделаешь? Я в его доме, пью его скотч, причем только начал. И очень хочется продолжить. Так что придется поддержать беседу. Хотя и фигня тема, по-моему.
    - Я, Олежка, - материалист. И считаю, что человек – кузнец своего счастья. А ты яркий тому пример.
    Соболев улыбнулся одними губами. А глаза смотрели мимо меня, непонятно куда, будто пытаясь разглядеть что-то, смутно видимое только ему одному.
    - Ты знаешь, я последнее время все чаще об этом думаю. То есть, я практически думаю только об этом.
    - Ты сделался фаталистом?
    Я допил скотч и поставил стакан на стол.
    - Павлуша, ты наливай себе еще, если хочешь. – сказал Олег. - Ты же знаешь, я почти не пью. Не барышня, чтоб за тобой ухаживать.
    - Хорошая мысль. К черту формальности. Как это будет по-японски? Я уже давно все забыл.
    - Энрьё-наку, - подсказал Соболев.
    - Вот-вот. Наку это самое энрьё. Кампай! Ну, до чего же мягкий вкус. Так о чем ты все время думаешь? Колись.
    - Тебе действительно интересно? – В фигуре и лице Соболева было что-то очень ему не свойственное – замешательство.
    - Ну, выбора у меня все равно нет. Так что, валяй, я весь внимание.
    - Хорошо. Но если надоем, подавай голос. Милосердие – мое кредо.

    Мое детство прошло в маленьком городе, на самой окраине. Наш дом был последней пятиэтажкой, окруженной со всех сторон частным сектором, как тогда говорили. Это была просто деревня, которую присоединили к городу. Деревня называлась смешно - Ужи. И было у меня всегда такое ощущение, что если выйти со двора в деревню, то попадаешь в другой мир. Очень похожий на тот, в котором жил я, и все же другой. Люди в Ужах одевались и разговаривали иначе. И само время текло там как-то медленнее. Я хоть и мал был, а чувствовал это как-то. А еще рядом с домами в Ужах были сады. А в них летом – ягоды и фрукты. Вкусные, особенно, если ворованные. Ну, мы с пацанами лазили в эти сады постоянно. Хозяева нас, конечно, гоняли. Так ведь из одного сада турнут, мы в другой залезем. Романтика.

    Как-то раз, когда мне было лет десять, забрались мы в один сад. Я влез на вишню, одной рукой рот набиваю, а другой – полиэтиленовый пакет. Вишня спелая, сладкая. Я ветки вокруг себя оберу и лезу выше. Да, наверно, слишком высоко залез. Ветка подо мной обломилась. С треском. Я вниз полетел. Тут выскакивает из дома дед, классический такой деревенский старикан – в стеганой жилетке, с длинной седой бородой. Ругается матерно и бежит к вишне. Ну, пацаны – в рассыпную и через забор, а я, падая, зацепился за сук штаниной и замешкался. В общем, поймал меня дед, схватил за ухо больно. И говорит: «Я тебя, стервеца, посажу в тюрьму, чтобы впредь знал, как воровать и деревья ломать».

    Отвел он меня не то в чулан, не то в сарай и запер там. Сижу я в чулане, как Буратино – темно, сыро и жутко. Реветь хочется и прощения просить, но я держусь. Вдруг слышу, будто кто-то в дверь скребется. А потом голос тонкий откуда-то снизу. «Эй, мальчик, ты кто?». Смотрю - а в просвете под дверью половина детского лица. Голубой глаз и щека. И еще челка - светло-русая, почти белая. «Я Олег», - говорю, - «А ты кто?». «А я Лена. Тебе скучно тут наверно, страшно, да?» Ну, мне как мальчишке с девочкой вообще разговаривать было стремно, а уж жаловаться – тем более. «Ничего мне не скучно. И совсем не страшно». А девочка, серьезно так: «Ты врешь. Вот, возьми». И сует что-то под дверь. А оно упирается и мяукает. Котенок. Серый, пушистый. «Возьми его и погладь. Он мягкий и ласковый». Потом лицо девочки исчезло. Я взял котенка на руки, а он ластится ко мне, мурлычет. И точно – стало мне веселее.

А где-то через полчаса выпустил меня дед. Вроде и не злится больше за поломанное дерево. Даже дал мне с собой большой кулек вишни. Лена в сторонке стоит. Я подошел к ней котенка отдать, а она мне говорит: «Ты еще сюда придешь». Не спрашивает, а именно говорит, будто точно знает, что так оно и будет. Я ответил «больно мне надо» и ушел.

    На следующий день вышел я во двор с пацанами в футбол поиграть, а ноги меня вдруг сами понесли в Ужи, к дому, где жила Лена с дедом. Она во дворе с котенком играла. А когда меня увидела, не удивилась совсем, просто сказала «Привет, Олег». Взяла меня за руку и повела показывать своих кукол.

    С того дня я раза два-три в неделю, а то и чаще, приходил в этот дом. От пацанов во дворе я свои визиты скрывал. Сейчас я даже не помню, чем мы с ней занимались, во что играли. Помню только, что мне никогда не было скучно. И мы никогда, ни единого разу не поссорились.

    Дед Лены меня столярничать учил. У меня хорошо получалось. Как-то раз сделали мы с ним змея из реек и целлофана, а потом запускали его на старом кладбище. То есть, это уже был просто луг, пустырь с заросшими травой кочками. Дед нам показал, как посылать письма на небо – вверх по леске, на которой летал змей. Он сказал, что написанные на бумажке желания обязательно сбудутся. Я тогда попросил себе интересной жизни, много событий и путешествий. И еще счастья.

      В общем, так я бегал в Ужи пять с лишним лет. Целых пять лет, представляешь? Правда, последний год уже не так часто. У нас, пацанов, появились разные серьезные дела, которыми нельзя было пренебрегать.

    - Ну, ты эту Лену-то чпокнул? – спросил я, чтобы разбавить монолог Соболева и показать, что я слежу за рассказом и отрабатываю свой скотч.

- Как это «чпокнул»? – не понял Соболев. - А, ты об этом. Нет, мы только целовались несколько раз. Ты знаешь, её губы ничем не пахли. Я потом долго думал, что так и должно быть. Что иначе не может быть.

    Вскоре мои родители получили новую квартиру, и мы переехали на другой конец города. В это же время мне стало ясно, что для того, чтобы когда-нибудь иметь интересную жизнь с событиями и путешествиями, нужно учиться, причем хорошо. Чем я и занялся. Засел за учебники. В Ужи больше не ездил. Я думал о своей будущей большой и богатой событиями жизни. А о Лене почти не думал. Но странным образом был уверен, что я всегда, в любой момент смогу прийти в тот дом, и она не удивится, возьмет меня за руку и поведет показывать кукол. И я пойду.

    Поступить в институт сразу мне не удалось, но после армии были льготы, особенно отдавшим интернациональный долг. В учебке я написал заявление в Афганистан. Служил под Лашкаргахом . Вот тебе и путешествие, а событий и впечатлений – так тех хоть отбавляй. Сбылась мечта идиота. Там мозги вправились буквально за пару дней. Мне повезло, Паша. Дважды повезло – и потому, что цел остался, и потому, что не стала эта война главным событием в моей жизни, как для многих моих товарищей. Потом нашу бригаду вывели, сначала в Туркмению, а дослуживал уже в Азербайджане.

    За пару месяцев до дембеля отправили меня в командировку в Крым. И решил я пацанам привести в подарок домашнего крымского вина. Один прапор подсказал, где купить. Не у шинкарей, у которых вино часто палёное было, а у его знакомых каких-то. Они для себя вино делали. И записку к хозяевам дал. Прихожу с канистрами. Стучу в дверь. Открывает девушка. Тоненькая. Волосы белесые, будто выгоревшие на солнце. Голубые глаза. В общем, ничего особенного, но у меня холод по коже пробежал, до того она мне показалась знакомой. Ну, я объяснил, зачем пришел, записку показал. Она говорит: «Пойдемте» и ведет меня в подвал. Нацедила мне канистру красного и канистру белого. И кот все время под ногами крутится. Серый и пушистый. Я поблагодарил ее, деньги даю. Она не берет. Говорит, подарок. Потом улыбнулась, взяла кота на руки и пошла в дом. Не оглядываясь. А я подхватил канистры - и на станцию. Выходя со двора, почему-то заметил, что пара штакетин в заборе сломана. Иду, а канистры, хотя и небольшие, десятилитровые, тяжелыми кажутся, как двухпудовые гири. Дошел до перекрестка, чувствую, не могу, надо передохнуть. Поставил вино под куст, а сам развернулся и побежал обратно.

    Морду понаглее построил, стучу, открывает мне та же девчонка. Я с порога пургу какую-то погнал: давай, мол, забор починю, заодно и потрахаемся. Казанова, блин. И знаешь, странное такое ощущение, будто я сам себя со стороны вижу и слышу. И понимаю, что несу чушь, и не могу остановиться. А она, серьезно так, говорит мне: «У тебя сейчас мало времени. Ты мне лучше напиши. Обязательно напиши». И подает листок бумаги с адресом.

    Я уже потом, в поезде сообразил, что адрес на листке уже был написан. Будто он был приготовлен заранее. Будто она знала, что я вернусь. Лена Терещенко, по-моему, как-то так. Письмо я ей написал. Она ответила. Собирался второе писать, да дембель нагрянул, и все завертелось. А тут еще мне надо было ехать в институт поступать. Со всеми переездами письмо и адрес куда-то потерялись, да я и не расстраивался. Не до этого было - начиналась настоящая жизнь.

    Следующие несколько лет перемотаем, все-таки вместе учились. А в конце четвертого курса познакомился я со своей первой женой Ольгой. Ты, наверно, помнишь ее. Девица красивая, умная, но не злая и не спесивая. Хотя папа у нее был влиятельный и богатый. Поднялся быстро, занимался всем подряд – от компьютеров до продуктов питания. Ко мне Ольгин папа относился хорошо, как к родному. То, что я из провинции, из простой семьи, его не смущало. Может, он себя во мне узнал, а, может, сына хотел, да не довелось -  не знаю. В общем, стал он меня по-тихоньку к своему бизнесу привлекать. Особенно к сделкам с японцами, поскольку я уже неплохо знал язык и мог читать документы. Дела пошли. Появились деньги, я купил себе подержанную «Хонду». Неплохо, в общем. Особенно на фоне всеобщей жопы. А папик Ольгин давал понять, что после свадьбы переведет меня на более высокую орбиту, где уровень решений – и доходов - совершенно другой. Я был только за. Думал: вот она, жизнь. Наконец-то поперло! Свадьбу назначили на август.

    Как-то в мае еду я в метро – машина была в ремонте. Тут заходит в вагон девушка с ребенком на руках, завернутым в одеяло. Ну, я, как примерный пионер, встаю и говорю «садитесь, пожалуйста». Она благодарит, собирается сесть, и тут из одеяла выпадает хвост - серый и лохматый. Я аж вздрогнул от неожиданности. А она заметила и звонко так смеется. Оказалось, кот у нее заболел, и она его везет к ветеринару. Ну, я решил джентльменом быть до конца и предложил помочь с транспортировкой.

    Так я познакомился с третьей Леной. Она в каком-то химическом вузе училась. Ольга, моя невеста – яркая была, фигуристая, огонь-девка. А Лена наоборот. Очень светлые волосы. Тонкая. Глаза голубые, серьезные. Даже холодноватая немного внешне.

    Жизнь у меня в то время была деловая, да и Ольга жару давала. Но пару раз в неделю я встречался с Леной. Сбегал к ней тайком от всех, как когда-то в детстве в Ужи к Лене первой. Причем, не на машине, а на метро. Я ей почему-то сказал, что учусь на инженера-строителя, и подрабатываю на стройке, как Шурик из «Операции Ы». И хотя врать я никогда не умел, в этот раз получилось легко. Естественно как-то. Когда я с ней был, мне даже казалось, что это все правда, так и подмывало ляпнуть что-нибудь о несущих конструкциях и сопротивлении материалов. Моя настоящая жизнь – институт, бизнес, Оля и ее папа – начинали казаться сном, не страшным вовсе, нет, просто нереальным, зыбким, который вот-вот рассеется в памяти без следа и сожаления. А когда я с Леной расставался, то сном начинала казаться она, и у меня было такое странное чувство, что было бы здорово уснуть и больше уже не просыпаться.

    - Соболь, а ты, это, знаешь толк в извращениях! – сказал я. – Но ты мне одно скажи. Эту-то Лену ты финтифлюхнул?
    Соболев кивнул.
    – Эту - да.
    - Слава аллаху, - успокоился я, - а то мне немного тревожно стало тут с тобой тет-а-тет. Да еще выпимши. И как оно?
    Олег задумался.
    - Хорошо. Совсем по-другому, чем с Ольгой, или с другими. Но хорошо. Очень хорошо. Не знаю, что еще тебе сказать. Тут начались каникулы. Лена уехала в свой город. А я стал готовиться к свадьбе с Ольгой.

    Олин папа подарил нам квартиру. В бизнесе он поставил меня во главе целого направления, как и обещал. Поначалу интересно было, и деньги очень хорошие. Тем временем закончил институт. Но постепенно, стало во мне расти некое недовольство. Полукриминальные партнеры, крыши, взятки на каждом шагу, имущество, записанное на третьих лиц – все это стало меня доставать. А рожи? Павлуша, какие у них были рожи! Я вдруг понял, что деньги сами по себе мне не интересны. Во всяком случае, богатым человеком в России я быть не хотел. С Ольгой тоже разладилось. Она любила сверкать, тусоваться, а меня это утомляло. Как-то незаметно мы друг от друга отдалились - у нее своя жизнь, у меня своя. А когда она объявила, что хочет развода, я возражать не стал.

    Я решил поехать учиться. Подал заявления в несколько бизнес-школ. Сдал тесты. В объяснении, почему я хочу быть финансистом, написал что-то про эффективные рынки, справедливое распределение ресурсов наиболее умелым пользователям и о том, как с моей помощью и рынки, и весь мир станут еще справедливее и лучше. Да я и сам в это все почти верил тогда. Взяли меня в одну из школ в Калифорнии.

    - А чё, Стэнфорд – неплохая шарага, - ободрил я товарища.
    - Экий ты, Павлуша, на бренды падкий, - усмехнулся Соболев. – Пустое это. Каждый семестр у меня была новая герл-френдша, а такое впечатление что одна и та же. То есть внешне-то все разные, но по отношению к жизни вроде как один человек. Агрессивные, стремящиеся что-то кому-то доказать. Не сделать, не создать что-то, а именно доказать, настырно так. Я сейчас уже и не помню, как их звали.

    После получения диплома меня взяли на работу в финансовую фирму в Сан-Франциско. Потянулась типичная жизнь яппи. Делаешь работу, которую, не любишь, чтобы заработать деньги, чтобы на эти деньги купить вещи, которые, в принципе, тебе не нужны, чтобы этими вещами произвести впечатление на людей, которые тебе не интересны. Очень быстро мне стало скучно. Поэтому, когда подвернулась возможность поработать пару лет в Токио, я согласился с радостью.

    Перед отъездом мебель и прочие громоздкие вещи надо было куда-то девать. Я снял место в хранилище и перевез все туда. А когда грузчиков отпустил, захотелось мне пива выпить. Вроде я и не любитель, а тут захотелось. Район, где располагалось хранилище, был бедный, настоящее гетто, я здесь и не бывал раньше никогда. Вижу – бар. Захожу. Классический, блин, дайв. Посетители все сплошь мексиканцы. А мне какая разница? Я даже рад, ибо молодые городские профессионалы осточертели, и это очень мягко говоря. Ну, взял я себе пиво и пью. А за два стола от меня четыре девчонки сидят. Три обычные метиски, уже начавшие расползаться вширь, как это почти со всеми ними происходит. А четвертая – худая, посветлее, блондинка практически. Сидят, болтают. Я на светленькую уставился. Ну, не вписывается девчонка в интерьер. Она вроде это заметила, а может, мне показалось.

    Тут подходят к ним человек пять парней. Руки и шеи в цветных татуировках, у пары даже бритые бошки разукрашены. Рожи однозначно опасные. Уличная банда. Стали они с девчонками хохмить. Метиски ржут. Лестно им внимание королей района. А беленькая, хоть и улыбается, но как-то через силу. А потом встала и пошла. А самый страшный ей кричит.
    - А донде коньо бас, каброна? – Куда, мол, намылилась, коза?
Одна из подружка хохочет:
    - Элиана тьене ке ир аль кагадеро! – В сортир, типа, ей надо.
    Вся компания ржет. А я сижу и наблюдаю за дверью в туалет. Элиана эта выходит осторожно и - по стеночке так - шмыг на улицу. Я за ней. Она шаги услышала, оборачивается. И говорит: «Слава Богу, что это ты». Я ей: давай, мол, провожу, а то вдруг эти уроды кинутся догонять. Она улыбается и кивает. Оказалось, что Элиана попала в Америку меньше года назад. Разумеется, нелегально: их через границу в трейлере перевезли, как свиные туши. Отец и брат работают на стройке, она -горничной в какой-то паршивой гостинице. Идет и рассказывает, как ей все нравится в Сан-Франциско. Над моим акцентом издевается. Заставила меня несколько раз повторять «сервеса» и «сапатос». И хохочет - звонко, как на ксилофоне играет. Мне тоже весело стало. И хорошо. Дошли до ее дома. Халупа еще та. «Сколько, спрашиваю, вас здесь живет? «Пятнадцать человек и один кот» - смеется. «А кот чей?» «Мой». Ну, в общем, дала мне Элиана свой телефон, чмокнула в щеку, помахала ручкой и ушла в дом.

    Я ей потом из Токио звонил. Долго болтали. Договорились обязательно встретиться, когда я в отпуск приеду. Вот только с отпуском все не получалось. А потом как-то набираю, а мне металлический голос говорит, что номер не существует.

    Вскоре в одном из экспэтских клубов в Роппонги я познакомился с Дженнифер. Она, как и я, приехала на два года от своей юридической фирмы. Не типичная такая американка. На языке неплохо говорила, интересовалась местной историей и литературой. Стали мы вместе с ней выходные проводить. Потом и вовсе она ко мне переехала. Я сделал Дженни предложение, она согласилась. Когда вернулись в Штаты, поженились. Ругаться времени не было, поскольку видели друг друга мало. Работала она еще больше меня. Часов по семьдесят в неделю в среднем, а то и больше. Я, в принципе, был не против. Мне только интересно стало - зачем? Может быть, она, как юрист, неутомимо бьется за справедливость? Я быстро понял, что нет. Может, думаю, ее занимают разные юридические хитросплетения, закон сам по себе? Тоже оказалось - нет. Она знала только свою специальную область, довольно узкую, и не интересовалась даже смежными отраслями права. Деньги? Да вроде мы не особо нуждались. Меня повышали в должности регулярно, зарплату увеличивали, платили премии.

    Понял я, Павлуша, что занимала ее именно карьера. Сам факт, что она при деле. При престижном деле, что важно. Престижном в самом что ни на есть общепринятом смысле. Престижном как для абстрактных людей, так и для вполне конкретных, и мне хорошо знакомых. Для тех самых людей, что кичатся своим гольф-рейтингом, говорят потрясающе, бесстыдно фальшивые речи, тщеславных тем тщеславием, в котором только тщета и совсем нет славы, мечтающих о годовых бонусах и угловых офисах. Людей, похожих на грызунов, день за днем, год за годом таскающих не орехи даже – пресный овес - в свои норы, у кого поменьше, у кого побольше, но одинаково душные. Людей, видящих друг в друге свое отражение, за это друг друга ненавидящих, но сбивающихся в тесные, пищащие кучи из страха остаться в обществе себя самих. Тех самых людей, стать, одним из которых я так стремился и, наконец, понял, что не смогу.

    В общем, вскоре мы с Дженни разъехались, а со вчерашнего дня я официально свободный человек, правда, как ты правильно заметил, не забесплатно.

    Соболев замолчал. Я ждал продолжения, но его не было. Так прошли минуты две-три. Когда мне надоело ждать, я спросил:
    - И что дальше?
    - Ничего, - ответил Соболев.
    - А думаешь-то ты все время о чем? Об этих четырех Ленах, если я правильно понял?
    - Да.
    - Хотя Элиана – это, вроде, не совсем Елена... Да и крашеная она была наверняка. Много ли в Мексике натуральных блондинок? А ты кота ее видел? Он тоже серый и пушистый?
    - Нет, не видел. Да и причем здесь кот? – Соболев вдруг разозлился. – Я же совсем о другом тебе говорю.
    - Конечно, конечно, Олег. Я понимаю, что о другом, - быстро согласился я, - Ты пытался их найти?

    - Разумеется. Сначала хотел разыскать ту, что из Мексики. Мне сказали, что ее загребли иммиграционные власти, вместе с отцом, братом и многочисленными соседями и, вроде бы, депортировали. Я попробовал навести справки в Мексике, но это дело безнадежное. Что случилось с Леной номер три, тоже до конца узнать не удалось, хотя я даже сыскную фирму нанимал. Следы теряются в Самаре. А пару месяцев назад я взял отпуск. Сначала поехал в Крым, в поселок, в котором был много лет назад в командировке. Мне казалось, что я обязательно узнаю тот дом, как только увижу. Ходил по поселку два дня, прошел все до единой улицы с начала до конца по нескольку раз. Спрашивал прохожих, нашел двух Елен с девичьей фамилией Терещенко и одну Тищенко, на всякий случай. Они меня не вспомнили, и я их не узнал. Потом вернулся в свой родной город, поехал в Ужи, а там вместо деревни давно дома многоэтажные стоят, и люди живут совсем другие...
    - Олежка, ты думаешь, что эти четыре Лены – это один и тот же человек? – спросил я. - А чё? Все худенькие блондинки, практически с одним именем, да и кот этот. Мистерия, блин...
    - Нет, не думаю. По крайней мере, не в буквальном смысле. Но то, что каждая из них была мне знАком – в этом я сейчас не сомневаюсь.
    - Знаком чего?
    Олег Соболев задумался.

    - Это сложно объяснить. Знаком другой судьбы, наверно. Приглашением в иную жизнь. Аварийным выходом. Я думаю, я уверен, что эти четыре Лены были ответом на то мое письмо на небо. Четыре раза получал я ответ. В одинаковых конвертах, написанный одним и тем же почерком. С котом на марке. Четыре раза, Павлуша, четыре раза! И ни разу этого не понял... Хотя ты, наверно, думаешь, что я с ума сошел, бешусь с жиру и ищу совпадений, там где их нет, так?

    - Что ты, Олежка, вовсе я так не думаю. А может, ты получишь еще один? Может, будет пятая Лена? – предположил я. – А что, пять – хорошее число, ты, как японолюб и латентный буддист, знаешь это лучше меня. Пять элементов, пять чувств, пять основных цветов.
    - Да уж, число пять гораздо лучше, чем число четыре, - Соболев как-то странно хохотнул и посмотрел на меня все тем же интенсивным взглядом, от которого мне стало немного не уютно.
    - Я надеюсь, что будет. Очень. Потому что иначе...
    - Иначе что?
    - Ничего. Э, Пашенька, да ты совсем пьян. Давай, ступай-ка, спать. И спасибо тебе за внимание.

*

    - Алло, Сапожникова? Это я, Паша... Дела нормально. Слушай, у меня тут для тебя офигительный есть жених... Не, Леночка, не олигарх. Кой тебе годик-то, Ленуля? Какие, к лешему, уже олигархи?... Ладно, не сердись. Мой, то есть твой, жених, немного из другой лиги, но, уверяю тебя, вариант, что надо. Ты прогугли его, зовут Олег Соболев. Резюме посмотри. Представь уровень доходов, а главное – перспективы. К тому же, человек образованный, культурный, не чуждый духовным исканиям. Я бы даже сказал, в некотором роде мистик... Да нечего тут думать! Не боись, на этот раз повезет обязательно... Женится, не сомневайся... Что тебе делать? Да почти ничего. Надо только в Сан-Франциско прилететь. Я и встречу устрою, и расскажу, как себя вести. Ну, осветлиться придется чуть-чуть... Что еще? А вот это я расскажу, когда просьбу мою выполнишь. Малюсенькую просьбочку. Твой средний муж был издатель, если не ошибаюсь? Ну, так вот, ты, Ленок, что хочешь с ним делай – можешь ему кролика месяца из «Плейбоя» арендовать в счет будущих расчетов, а можешь помассировать ему простату горячей кочергой, дело твое. Но он должен издать мой роман. Они всякого дерьма печатают вагоны, а мой роман - шедевр... Я отвечаю! Потомство будет тебе благодарно... Ну, что, договорились? Ах, ты моя умница! Да, ты кошек любишь? Придется полюбить. Временно. И ты, это, шибко-то при женихе не бухай, потерпи уж до свадьбы. А вискарь у него шикарный, кстати...

*

    Жаль, что мы перестали читать газеты. Было в них что-то эдакое. В старые времена русский писатель утром в атласном халате в креслах сидючи и попыхивая трубкой, откроет, бывало, «Ведомости» и углубится в описания разных имевших быть происшествий. Без спешки, солидно, иногда ворча в усы: «вот ведь англичане чего, подлецы, удумали». А то вдруг позвонит в серебряный колокольчик и крикнет зычно: «Марфа, неси, душа моя, еще кофию!» И потом, подумав: «Да ну его к чорту, кофий. Неси-ка лучше коньяку!»

    Теперь не то. Теперь аффтор сидит перед монитором в трусах, дрожит как цуцик и скользит торопливым взглядом онаниста по заголовкам. «Несмотря на все усилия Федеральной Резервной Системы индекс Доу Джонса...» тьфу, блин! «Сара Пейлин призвала хоккейных мам...» - клюшку ей в жопу, дуре, вместе с шайбой и коньками. «Трагедия в доме финансиста». А вот такая новость, согласитесь, не может не радовать нормального человека.

    «Полиция Сан-Франциско расследует обстоятельства гибели управляющего директора одного из крупных инвестиционных банков Олега Соболева и его жены. По словам представителя полиции, г-н Соболев скончался от огнестрельного ранения. Причиной смерти его супруги Елены, с которой он вступил в брак три месяца назад, стала черепная травма, нанесенная, по-видимому, бутылкой шотландского виски. Кроме того, в доме обнаружен мертвый кот. Следствие рассматривает несколько версий, в том числе убийство с последующим самоубийством и заказное покушение, связанное с профессиональной деятельностью. Не исключается рука русской мафии. Смерть г-на Соболева, талантливого бизнесмена русского происхождения, оборвала впечатляющую карьеру и стала большим потрясением и неожиданностью для делового сообщества города».

    Потрясением и неожиданностью... Действительно, что знаем мы о ближних наших? Да ничего мы не знаем. Ты вот, Олежка, наверно, думал, что я, неудачник, графоман и любитель выпить нахаляву, не могу понять порывы твоей мятущейся души, мечты о прекрасном и несбыточном? А напрасно ты так думал. Очень даже я могу понять. Только какая разница? Пустое это.

***