Автор – Писдобол.

Хищник


В джунглях свои законы. Охота началась.

Я – беспощадный хищник. Кровожадный зверь, пожирающий свои жертвы без остатка. Если выбрал цель, то никто от меня не уйдёт. Редкая дичь убегала, но я и не стремился их догонять, всегда поблизости есть ещё кто-то.

Когда она будет моей, я разорву её на части, вопьюсь своими зубами в нежную шею. Она будет умолять меня отпустить, но я буду беспощаден, пока полностью не насыщусь, пока не почувствую удовлетворение.

А сейчас  - подкрадываюсь. Медленно, но уверенно. Приближаюсь, вглядываюсь, выбирая жертву. Вот она! Цель намечена и твёрдо, но всё так же медленно, слегка с ленцой, подкрадываюсь. Главное, чтобы жертва меня увидела. Это – залог успеха. Взглянув в мои хищные, голодные глаза - она точно не устоит.

Всё! Теперь она точно моя. Жертва даже не успела испугаться, не успела дёрнуться, даже не успела убежать. Я совсем рядом с ней.
- Девушка, вот вы как раз мне и нужны!..
Дальше – поток слов, не дающий ей опомниться. Жертва моя!

***

На скамейке очень неуютно. Жёсткие доски впиваются в тело. Сумочка лежит рядом. Юбочка слегка прикрывает коленку, оголяя идеально выбритые ноги.  Лёгкий загар тоже идеален. Не пережжённая красная кожа, а слегка матовый налёт. Волосы полураспущены и спадают на грудь, прикрывая её, словно дразня, не давая насладиться полным обзором глубокого выреза на блузке. Я иногда поправляю чёлку, поднимая прелестные голубые глазки к небу, и с лёгкой печалью вздыхая.

Молодой и симпатичный парнишка словно большой кот узревший мышку крадётся ко мне. Только бы ещё не начал облизываться, иначе я точно рассмеюсь. Смотрю в книгу, а вижу его. Уголками глаз наблюдаю за его передвижением к моей скамейке. Резко откидываю голову, растрепав волосы по ветру, и удивлённо смотрю на него, прямо в глаза.

Блин, сорвался… Продолжаю делать вид, что читаю книгу. На самом деле мне глубоко наплевать на то, что там написано. Я ищу свою жертву. Настоящей хищнице не надо нападать, достаточно приманить, обмануть, заманить. Глупая жертва сама придёт на растерзание…



Маски


Утро. Я просыпаюсь под звон будильника, спросонья нацепив на лицо недовольную физиономию. Слегка припухшую, с небольшими, но симпатичными мешками под глазами. Жена ещё спит, мирно посапывая под аккомпанемент трелей часов. Целую её в щёчку и иду на кухню.

Ставлю чайник и натягиваю маску бодрости, промытую холодной водой из-под крана. Привычный кофе в постель приносится с маской заботы. Ненадолго на лице появляется маска любви, сменяющаяся маской удовлетворения.

Потом по очереди – спешащая, опаздывающая, извиняющаяся, деловая, отдыхающая, предобеденная, втягивающе-дымо-табачная, сплетничающая, втыкающе-интернетовская, телефоно-ожесточённо-переговорная, ожидающе-выходная. Шесть часов – очередная маска, предвкушенческо-пивная, напялена и я несусь по проспекту на встречу к друзьям. Звонок жене и извиняющаяся маска.

Вечеринка в разгаре. Маска трезвости постепенно сменяется хмельной, полупьяной, пьяной и самой последней – вдрызг-пьяной. Они уживаются с пошло-шуточной, сально-анекдотной, заразительно-хохочущей, задумчиво-мечтательной и задушевно-общительной.

Дома маски уже еле держатся. Натянул жалостливо-просительную для объяснений с женой. Не удержалась. Пришлось натянуть раскаянно-умилительную.

Ночью стало дурно. Я прошёл в ванную и попытался водой промыть лицо. В голове образовалась какая-то пустота, расширяющаяся пустота, выжигающая всё изнутри. Страдальческая маска еле держалась на лице, готовая упасть в раковину. Я потянул её за край и стряхнул на пол. На её месте была маска брезгливого омерзения. Сорвал и её, запачкав брезгливостью следующую, удивлённо-ошарашенную. За ней следует гневная и злобная маски.

Как же мне это надоело! Я уже забыл, какое моё настоящее лицо. Так долго я скрывался за масками, что забыл, какой я на самом деле. Срываю одну за одной: весёлая маска, грустная, хитрая, глупая, страшная, нетерпеливая, обиженная, смешная, наивная, злая, противная, омерзительная, стеснительная. Маски падают на пол, загромождая проход. Ехидная, скептическая, удивлённая, беспечная, романтическая. Они вываливаются в коридор, сползают, соскальзывая к входной двери.

Уже ожесточённо срываю их с лица, вышвыривая через окно, пытаясь добраться до своего настоящего, истинного обличья. Солидная, умная, простецкая, ухмыляющаяся, обворожительная, заинтересованная, соблазнительная, усталая летят в темноту, напоследок подмигивая мне. Последняя, умиротворённая маска, с кровью и кусочками мяса и волокнами мышц отрывается от черепа. Всё. Больше масок нет.

Вместо лица – лишь зияющий провал. Пустота. Чёрт, а где же я?


Дом - милый дом.


Тёплая, летняя ночь. Я вышел из офиса, такого прохладного и уютного, но очень надоедливого. Рабочий день давно закончился, идти домой не хотелось, потому просидев четыре часа на модном форуме и окончательно утомившись от флуда и флейма подростков-юзеров, наконец-то выключил компьютер. Напоследок мигнув зелёненькой лампочкой, отрубился монитор.

Мне никогда не нравилось английское выражение «Дом – милый дом». Было в нём что-то сахарно-приторное, даже тошнотворное. Дом для меня – это что-то большое, находящееся за шумным мегаполисом, где-то возле речки, по берегам которой растёт небольшой, но всё же лес. Домом нельзя назвать мою квартиру, эту коробку из бетонных блоков, обклеенную навороченными обоями и обставленную мебелью. Это не дом, не моя крепость – это жилище, место для ночлега. Но, тем не менее, ключи от дома и офиса покоились на брелоке с надписью «Home – sweet home», подаренном сотрудниками в день рождения.

Я шёл к себе домой, неохотно, с напрягом, но шёл. И специально, словно оттягивая неминуемый процесс возвращения, брёл еле-еле по пустынной, едва освещённой улице. Никто не ждал меня там и никому я там не нужен.

- Закурить не найдётся? – из тёмной подворотни вынырнул низенький, но довольно плотный типчик в спортивном костюме и бейсболке, натянутой почти на глаза.
- Не курю, - бросил я, и не оборачиваясь побрёл дальше.
- Э-э! – его голос заставил остановиться. – Деньги давай!
- Отстань.
- Ты чё, не понял? Деньги гони, лошара!
- А то что? – такого вопроса он не ожидал…

***

Блин, как я его отметелил! Кастетик как родной ему в зубы вошёл. Та-ак, скока тут у ниво? Опаньки, ге-ге, намана! Кошель нах, баблосы в карман. Ключи тоже нах, а вот брелочек можно оставить. Вроде не из фуфловых. Теперь можно двинуть и на дискарь. С девками потусить, погонять малолеток и набухаться текилки в дрова. Потом ломануться к корешкам со шмарой и оттянуться.

Ну шо тут? Фейс-контроль? Мыку попроще, кастет сныкан надёжно, шмон не поможет. Чё? Чой-та? Кто эта рожей не вышел? Я? Да не гони, братело, пусти на тусу!

Твою… Даже сжал в кулаке брелочек, так хотел зафигарить по этой толстой роже. Ну а теперь чё? Куда ломануться? Домой? Да ну нах! Предки опять на уши насядут, будут учить жить и всё такое. Опять начнутся наезды, типа чё за ум не возьмёшься, чё так долго шатаешься. Не, только не домой. Фигли там делать? Не, только не домой.

Эй, лысый, подь сюда, дело есть…

***

Эти гопники совсем попухли. Мочить козлов надо. Мочить безжалостно, без сожаления, очищая расу от генетического мусора. Скоты! Интересно, я его убил? Перо неглубоко вроде вошло. Хрен с ним, урок преподан. Выживет, расскажет остальным.

Сходняк через часик, а потом рейд по городу. Берцы туго сжимают лодыжку, которую подвернул неделю назад, убегая от омоновцев. Тогда еле смотались, спрятавшись у брата. Боль едва чувствовалась, но уже привык к ней.

На память об этом уроде подобрал брелок, который выпал у него из руки. Там что-то написано не по-русски. Кажется что-то про дом. Хм. Дома я не появлялся где-то неделю. Просто не появлялся. Делать там нечего. Вечно пьяные отец и мать. Ненавижу свой дом. Не хочу туда, не хочу даже походить к подъезду, не то что подниматься на пятый этаж. Ненавижу…

Брелок вылетел из руки и упал возле бордюра. В серебряном свете луны отражалось лишь "Home - sweet home".


Крео о настоящем Друге



Дождь заливал дорогу холодным, но уже весенним потоком. Прохожие спешили укрыться от неожиданного сюрприза природы под зонтами, но ветер, беспощадный и резкий, выворачивал спицы, не давая желаемого укрытия от мерзких капель. Серый шёл неторопливо, почти не оглядываясь по сторонам, низко наклонив голову, словно что-то выискивая на мокром, серо-буром асфальте.

Его окликнул голос Вольдемара, давнишнего приятеля, с которым они корешились ещё с детства, и которого он уже не видел пару лет, долгих пару лет.
- Серый, ёлки-палки! Какими судьбами!
- Да сам не знаю, - уныло подняв голову ответил Серый.
- Какоё-то ты потерянный, дружище, - сострил Вольдемар. – Так как ты сюда попал? Да ещё в таком виде?
- Да друг где-то здесь должен быть. Вот, ищу его, - грустно прошептал Серый, и снова опустил голову.
- Ну ты даёшь! Друга, говоришь? Может чем помочь смогу?
- Вольдемар, ты что ты там застрял? Иди сюда! – блондинка под козырьком подъезда смотрела на них. – Хватит шляться под дождём!
- Подожди, - огрызнулся Вольдемар, даже не оглядываясь. И словно оправдываясь перед Серым сказал, слегка отвернувшись от приятеля:
- Это моя. Всё ей не так.
- Понимаю, - обречённо ответил Серый, оглядывая блондинку. – И как она? Нормальная хоть?
- Не без бзыков, конечно, но ничего так. Вполне нормальная. Только капризная, сучка.
Серый ещё раз посмотрел на блондинку и вздохнул.
- Ну ты же не обидишься на меня, если я не помогу тебе искать приятеля? – Вольдемар умоляюще-просительно посмотрел на Серого.
- Это – не приятель, а Настоящий Друг, - возмутился Серый.
- И в чём разница? – удивился Вольдемар, на всякий случай ещё раз оглянувшись на блондинку.
- Друг, это тот, ради которого ты сделаешь всё. Даже невозможное.
- А как ты его потерял? Поссорились, что ли?
- Нет, просто я его потерял, - виновато произнёс Серый, ещё больше понурившись.
- Так не бывает. Друзья просто так не теряются. Всегда есть причина. Глупая ли, серьёзная ли, смешная или примитивная, но причина. Может ты что-то не так сделал?
- Может. Я не знаю. Он мне ничего не сказал, ничего не объяснял. Просто исчез. Просто оставил меня одного.
- Глупости. – Вольдемар даже фыркнул от предположения Серого. - Может он не хотел, чтобы ты его искал?
- Как это? – Серый чуть-ли не подпрыгнул от подобного предположения. – Как это, не хотел? Нельзя бросать Друзей, тем более – Настоящих Друзей.
- Вольдемар, ну иди же сюда, мой красавчик! – блондинка начинала уже нервничать, но, тем не менее, из-под спасительного козырька выходить не хотела.
- Значит он – не друг, - не окликаясь на голос бросил Вольдемар.
- Ты что?! – Серый округлил глаза, словно не веря словам, - Как ты можешь такое говорить? Он – мой Самый Настоящий Друг! Для него я готов на всё!

Вольдемар удивлённо посмотрел на Серого и отрешённо произнёс:
- Ну ладно, мне пора. Удачи тебе в поиске, приятель.

Дождь усиливался. Он проникал всюду, словно пытаясь впитаться во всё. Ветер с ловкостью заправского костолома продолжал выворачивать зонты. Серый грустно посмотрел в последний раз на Вольдемара, подбегавшего к своей подруге.
- Иди сюда, мой хорошенький, иди сюда, мой маленький, - блондинка ловко подцепила ремень к ошейнику Вольдемара. – Идём домой, мой сладенький, - и она брезгливо окинула с подтёкшей тушью  глазами серого пса, грязного и промокшего, дрожащего от холодного, весеннего ветра.



Первый день лета.

Часы жалобно скрипнув выпустили из себя потрёпанную кукушку. Семь «кукуков» и опять она исчезла на час. Так не хочется отрывать голову от пуховой подушки. Но пора вставать.

Я мимоходом скользнул взглядом по календарю с летящей чайкой. Красиво, чёрт побери! И уже первый день лета.

Хочется есть. В морозильнике – последний окорочок. Нет, только не его. Оставлю… В холодильнике одиноко лежит куриное яйцо. И почему его не выбросил:  Может, всё же, котлеток?

Пора на работу. Вышел из парадной. Ну и расплодилось мошек. В квартире их безжалостно истребляем липкими лентами, а тут…

Из окна маршрутки посмотрел на памятник Пушкину. Странно. Его голова всё ещё в голубином помёте.

Мобилка испустила соловьиную трель. Жена позвонила. Напомнила о праздничном вечере.

На работе всё тихо. Никто не пристаёт с глупыми просьбами. А цены на говядину вновь растут.

Возле монитора – фотография сынишки. В его волосы воткнуты гусиные перья. Он так любил играть в индейцев.

Заглянул в ленту новостей. «Вчера умерла последняя на земле птица». Проклятый грипп…


Порно

Он приближался к ней по чуть-чуть, слегка нерасторопно, словно нехотя. Она замерла в одной позе, краем глаза наблюдая за его приближением. Всё также не торопясь он прикоснулся к ней, очень нежно проведя по спине своей конечностью.
- Милая, я тебя очень хочу. Ты не представляешь, как я тебя хочу!
Она повернула голову и произнесла:
- Я тебя тоже очень-очень хочу, дорогой. Давай, солнышко, начинай. Только нежно и медленно!
Вдруг она сделала движение, которое так и осталось незаметным для него.
Он вошёл в неё, неторопливыми движениями раскачиваясь вперёд-назад.

Оператор, облизывая пересохшие губы, смотрел в видоискатель камеры, напряжённо думая об освещении.

- Да! Вот так! Быстрее! – она уже не могла сдержать свою страсть, когда он своими сильными толчками входил в неё.
- Солнышко, любимый, волшебный! Я тебя люблю, я тебя очень сильно люблю. Ты моя страстный, ослепительный, замечательный.
Его движение были резкими и точными. Он входил в неё с животной страстью, словно это было в последний раз.
- Быстрее, миленький, быстрее!

Теперь оператор подкрутил объектив, и уже можно разглядеть все мельчайшие подробности акта, насладиться каждой деталью процесса.

- Я кончаю!
Он ещё продолжал двигаться в ней, а она с наслаждением смотрела на свежий труп, который ещё пару секунд назад был её любимым, её живым мужем. С нескрываемым удовольствием она стала пожирать его, и только сухой треск раздавался, когда она перекусывала его лапки.
Незабываемый голос Николая Дроздова вещал в это время за кадром: «Самка бага-амола перед спариванием атрываит самцу голаву и патом съедаит ево».



Я помнил…

Какой-то дискомфорт. Что-то не так. Я помнил всё, но это было словно во сне. Дом, солдаты, война. Взрыв.

Я проснулся…

Связан. Свет в глаза. Резкий. Неумолимый свет, от которого невозможно отвернуться. Крепко связан, что нельзя пошевелить даже рукой. Даже пальцем. Ну! Ну хоть чуть-чуть пошевелиться! Нужно высвободиться от мягких, но таких беспощадно крепких пут. Тело не слушалось. Полная беспомощность.

Я помнил, как рота солдат рыла окопы возле дома. Помнил наступающих врагов, окруживших мой штаб. Помню яростную перестрелку. Я помнил перекошенные от страха и боли лица моих воинов. Доблестных воинов, которые не жалели ни себя, ни врага.

Теперь я лежу неизвестно где. Слышны крики. Совсем рядом, но я не могу повернуть голову. А белый ослепляющий свет выжигает глаза.

Кому нужна была эта война? Для чего? Фюрер бросил нас. Мальчишек, у которых даже молоко на губах не обсохло. Слёзы текли по глазам, когда я видел, как они погибают за идеалы. Глупые, ничтожные идеалы безумца.

Звук вонзается в уши. Так хочется вырваться из этого плена. Хочется вернуться назад, чтобы отомстить. Отомстить за сыновей Германии.

Зачем я здесь? Почему ещё меня не расстреляли? Хотят что-то узнать? Но я им ничего не скажу. Я – немецкий офицер! Лучше им сразу было меня убить.

Свет выедает глаза. Даже сквозь веки. Слёзы сами полились. Фридрих. Сынок. Я тебе уже не увижу. Это понятно.

Шум. Какой-то шум. Чья-то речь. Женская. Ещё далеко, но звуки становятся всё громче. Язык знаком. Это русский…

Крики рядом со мной усилились, словно почувствовав какую-то беду. Наверно голос женщины их пугал. Глупость. Ничего страшного в её речи не было.

Скрип. Похоже на открывающуюся дверь. Два голоса. Оба женских. Крики стали нестерпимо громкими. Просто раздражающими. Молчать! Хватит орать! Даже если нас взяли в плен, нельзя показывать свою слабость! Хватит скулить! Хватит!

Женщины подошли ко мне. Сквозь лучи света я увидел их. В белых халатах. Руки потянулись ко мне…

Меня куда-то везут. Как какого-то инвалида. Вижу только потолок и мелькающие тусклые лампы. Ещё голоса. Их стало больше. Меня подняли. Женское лицо. Улыбка. Обнажённая грудь. Тёплая, чуть сладкая жидкость наполнила мой рот.

Я помнил… Я уже ничего не помнил. Только материнское молоко. Мама…