Кавер на того, кого мы все знаем и любим: https://udaff.com/read/creo/138223/

Прошлым летом, в один из отличных июньских дней, я – простой рыжий кот по кличке Полтос (во-первых, котёнком меня купили за полтинник – а во-вторых, девочка, которой меня подарили, назвала меня «Портосом», но картавила: потом я всё равно от неё сбежал, заебала за хвост дёргать) валялся на солнышке посреди дачного участка, жмурился и ловил кайф. Хозяин дачи Махмуд в это время сидел на веранде своей недостроенной халупы, трясущимися руками скручивал крышку с очередного флакона боярышникового настоя – и лил себе в небритую пасть, постоянно промахиваясь. Впрочем, его это мало тревожило: ибо, как обычно на даче, из одежды на Махмуде были лишь панама и калоши.

Дача у Махмуда хорошая. На ней ничего не растёт, только обильные заросли конопли, и печень у Махмуда – от гепатита, ибо боярышник он жрёт долго и самоотверженно. И посреди этих ямайских джунглей торчит двухэтажный дачный дом – недострой из говна и палок, подпёртый досками, чтобы не повалило ветром. Дом строил ещё Махмудов дед, пока не надорвался: а благодарный внучек ныне променивал всё на очередной кубок волшебного золотистого эликсира по имени «бояра».

Махмуд был мой хозяин. Ну, как хозяин. Никакой не хозяин, я просто у него иногда кормился – кильку и шпроты из банок на столе подъедал, когда он, нажравшись, вырубался за столом. А вся его хозяйская ласка была заключена в том, что он время от времени гонялся за мной с топором и без штанов по всему посёлку с рёвом «Аллах акбар», по пьяни принимая меня за явившуюся к нему белку (проклятая рыжая шерсть).

…Выжрав очередной флакон, Махмуд уполз на второй недостроенный этаж своей халупы, где как всегда завалился на раскладушку, надвинув на нос панаму (растянутую, как поварской колпак, потому что в молодости Махмуд подвизался на каком-то литфоруме – а может, и форуме змееводов, я не уверен, там в названии что-то про змей было – где ему в неё периодически напихивали писюнов), и погрузился в чтение сборника любимых писательниц: Мариэтты Шагинян, Мариам Петросян и Мары Багдасарян. (Причём, как всегда по синьке, держал его вверх ногами – я хз, может быть, в таком положении эта поебень кажется интересной: я как-то послушал, как он их в алкогольном бреду в сортире вслух читает – ну, пиздееец…). Я же занимался достойными кошачьими делами. Поспал на солнышке, поспал в тенёчке, усиленно вылизал яйцы. Потом заметил на участке местного мыша Аркадия, который вчера спиздил у меня из-под носа мою законную шкурку от колбасы и пошёл набить ему морду. Наша схватка была яростной, и Аркадий отбивался со всех лап, но всё равно, победа была бы за мной – но тут меня отвлёк велосипедный звонок.

Мимо нас по улице проезжали двое ребят на велосипедах. У Махмудовой дачи они притормозили, свалили велики на обочину и присели передохнуть. Рыжий и вихрастый пацан – и девочка в бейсболке: они о чём-то болтали и смеялись. У девчонки на ногах были сланцы, и сейчас она их сбросила и закинула ногу на ногу. Я невольно залюбовался на них двоих, таких весёлых и ещё не испорченных всем говном взрослой жизни. Прямо как Барыкин, помнится, пел: «Мы ехали на велосипедах – она босиком, а я в кедах…».

И тут моё чуткое ухо уловило странные звуки. Махмуд, как оказалось, уже не читал книжку: он стоял у оконного проёма второго этажа, сладострастно пялился вниз, перекосив мохнатое ебало и пустив из скособоченного рта нитку слюны, и с непередаваемым чучмекским акцентом тянул: «Ыыыыыы…». И теребил свою обрезанную елду. Я не сразу вспомнил, что у Махмуда какое-то ненормальное пристрастие к чужим ступням. На даче он постоянно заглядывался на соседок в шлёпках, в дачном автобусе – периодически падал на четыре кости и обнюхивал, а то и облизывал ноги какой-нибудь женщины (отчего систематически бывал прямо в салоне отпизжен, и выкинут из автобуса пиздюлём на остановке). А как-то я, охотясь ночью, застукал его на окраине дачного посёлка – он в лунном свете, стоя над выгребной ямой, с безумными глазами и с сопением дрочил на торчащие из выгребной ямы заскорузлые и мозолистые копыта местной бомжихи и алкоголички Фроси. (Потом, правда, копыта зашевелились, обладатель выполз из ямы – и оказался не Фросей, а её суженым и собутыльником Валерой. Неловко вышло…).

Это было настолько мерзко, так диссонировало с добрым и счастливым до поры до времени детством, и так оскорбляло мои чувства – что я не выдержал. Хватит, блядь!.. Я вприпрыжку взбежал на второй этаж, подкрался к сопящему Махмуду сзади – и, подпрыгнув, цопнул его когтистой лапой за отвислые, сизые яйца.

Махмуд заорал «ААААА КИЩИЛЕМИЩИЛЕ ТАДЖИКИСТОНОМА Я ТВОЙ МАМИ В РОТ ССАЛЬ КОЗЛОДАРАЗИНА БИЛЯТЬ!..», и это были его последние слова. Ибо от боли он вывалился из окна второго этажа – и что есть силы, со всего размаху протаранил своей тупой скворешней три верхних слоя почвы под окном. Испуганные дети повскакивали на ноги, потом несмело подошли к ограде. Махмуд торчал из чахлой клумбы кверху мохнатой жопой, растопырив под прямым углом свои кривые ноги пятьдесят седьмого размера.

Дети, разом перепуганные и восхищённые, зашли на участок – чтобы, как и полагается в безоблачном детстве, поглазеть на покойника, попялиться на его пипиську и потыкать труп палками. В разгар их захватывающего приключения, я подбежал к ним и принялся с громким мурканьем тереться о ноги девочки. Та наклонилась меня погладить, а я с готовностью запрыгнул ей на руки.

Когда детишки вновь оседлали велики, и покатили домой – я уже сидел на багажнике девочкиного велосипеда. Хватит с меня этой бродяжьей романтики, пора себе человека подыскать. И с жильём… Интересно, как меня теперь звать будут?

Напоследок признаюсь, что прежде чем покинуть навсегда сраную дачу с её новым украшением лужайки, я сделал-таки то, чего давно страстно хотел. Подошёл к отлетевшей в сторону Махмудовой панаме, лежавшей в траве, поскрёб её лапой – и с мстительным наслаждением в неё навалил. Как-никак, не только у девочек, мечтающих о котике, должны сбываться мечты!