У отеля наваждение отступило, Лариска кошкой потянулась  и с лукавой улыбкой сказала: «Томно мне, отчего-то».

В ресторане к нам разлетелся Фарада, меня он называл почему-то «Маэстро», а Лариску «Сеньора». Я произнес заклинание: «Рачун на соба!» и огорчил Фараду скромным заказом – только два кофе.
-    Сладолед для синьоры? Мы имеем «Белую даму», - предложил он.
Я вопросительно посмотрел на Ларису.
-    Нет, - сказала она, - Сеньора уже имела сладолед только что!

Тут я не выдержал и расплылся в улыбке, до неё дошел двойной смысл сказанного, к её чести она тоже заулыбалась, Фарада вопросительным знаком терпеливо нависал над нашим столиком. Тут у поляков за соседним столиком хлопнула пробка, брызнула струя шампанского, раздались эмоциональные возгласы.

- О, эти пОляки! – поискал сочувствия к своей трудной должности Фарада.
- Само два малы кава! – наконец подтвердил я, а маленький казус у поляков легализовал наши улыбки, Фарада унесся.
-    Что это были за сомнительные намеки? – нарочито грозно спросила Лариса.
- Намеки?! Что вы имеете ввиду? - подставился я. Но тут примчался Фарада… «Сеньора…Маэстро, прооосим, кава» и мы отвлеклись на кофе.

Через 10 минут кофе был выпит, мы со скучающим видом прошли в коридор отеля, поднялись на свой этаж по лестнице, и Лариска осталась ждать зеленой ракеты на площадке. Я же метнулся мимо смежного с моим Жориного номера, где сквозь неприкрытую дверь виднелся свет и доносились голоса, видимо сантехник еще возился,  живо открыл свою дверь  и дал отмашку. Что называется «на пуантах» Лариска скользнула по коридору и оказалась у меня в комнате и в моих руках.

Тут возникает решительно неуместное отступление. Этим разъяснением мы бросаем кость моей нудной натуре. Ведь любой искушенный человек торжествующе спросит меня «А где ж ты, дружок, взял ключ от номера, если миновал рецепцию?» И будет прав, поскольку носить ключ от номера с собой крайне неудобно из-за наличия на нем громадной бирки или кольца или брелка, размером с кедровую шишку. Был такой латунный брелок и на моём ключе, но я его отцепил и оставил в номере, как, впрочем, уже не раз делал и раньше. Так что ключ лежал в кармане!

    Итак, я тихонько закрыл дверной замок, что б он, не дай бог, не щелкнул, и мы принялись целоваться, стоя посередине полутемного номера. Я снимал с Лариски немногочисленные одежды, и благодарен ей за это, поскольку не терплю, когда женщина раздевается сама и самым обыденным образом. Да еще пересказывает при этом сцену из вчерашнего сериала.

После киносеанса дурное вожделение не туманило голову, а в свете фонарей с улицы Ларискина нагота была еще прекрасней. И сама Лариска была естественна, она не изображала стеснение, не кокетничала, и не рыдала от страсти. Она не забывала ни обо мне, ни о себе. Мне даже казалось, что обо мне она думает чуть больше, и я отвечал ей тем же.

Через полчаса наш общий пульс снова разделился на два раздельных. Еще несколько минут мы лежали рядом в истоме. Я погладил ладонью темные волосики на её лобке и сказал:
-    Если б я был Малевич, то написал картину не «Черный квадрат», а «Черный треугольник!»

Она поцеловала меня еще раз и ушла в душ, я пошел следом, еще пару минут мы постояли в обнимку под теплой водой.
-    Только на волосы не лей! – просила Лариска, - а то чем я это объясню?!
Я вытер её махровым полотенцем, она голышом выскочила в номер, принесла свою сумочку с косметикой и принялась колдовать перед зеркалом.
-    Ты пока выйди, это таинство, и заодно принеси сюда мои одежды!
Я принес её вещи, оделся сам и подождал, сидя в кресле и разглядывая молодую луну за окном. Скоро она выпорхнула, полностью преображенная.
-    Отходим по одному. Место сбора – ресторан. Цель – введение в заблуждение противника и уничтожение мороженного «Белая дама» - сказал я.
-    Да, мой капитан! – ответила Лариса, - А эм рэди!
- Феллоу ми! – скомандовал я, и выглянул в коридор.

Там было пусто, лишь забытая тележка горничной приткнулась к стене. Лариска торопливо, однако, не срываясь на бег, пошла к лестнице. Я выдержал паузу, запер дверь (проклятый замок все же щелкнул, но в Жорином номере было тихо и темно, хотя почудилась мне дверная щелочка) и догнал Ларису уже на входе в ресторан.

- Наши сидят на рецепции, «Тутти-Фрутти» смотрят - доложила она. (Фоменко вел русский вариант «Тутти-Фрутти» и называется он «Империя страсти»).
- Не препятствовать! – ответствовал я, мы свернули в ресторан и снова оказались во власти Фарады. Я заказал виньяка, сока и две «Белые дамы».

Пока нам делали мороженное мы выпили по чуть-чуть за «знакомство». Наконец Фарада, интригующе улыбаясь, поставил на столик сладолед. Широкие вазочки были залиты шоколадным сиропом и виньяком, из сиропа торчали два белых полушария сладоледа, словно груди роскошной дамы. На полюсах имелись крохотные джемовые точки, зонтик на тростинке венчал это великолепие. 
-    Роскошно! – рассмеялась Лариска, - А ты откуда знаешь этот сорт??

Но тут в зал ввалились все наши вместе с Денисом и Молчуном, чуть позже появился и Жорж. Начались расспросы о просмотре и впечатлениях.
-    Очень мило и со вкусом! - отвечала Лариса.
-    А ты что скажешь?? – ехидно спросил меня Жора.
- Мои нравственные основы только укрепились, Жорж - невозмутимо ответил я, - Кроме того, я лишний раз убедился – советское, значит лучшее!
И отвел разговор в сторону от опасной темы.

В ресторане и закончился тот прекрасный вечер. Через месяц, уже на заводе, придет время других отчетов, мой шеф вернется от генерального директора и переадресует мне его вопрос: «ты в Югославию комплекс ездил принимать или трахаться?». Из чего я заключу, что в отличие от Коли Жора не выпячивался. Но это через месяц.

    А следующим утром я проснулся от Жориного стука в стенку и его призывных восклицаний в смежную розетку.
-    Завтракать, пора завтракать, - орал Жорж.

И покатился обычный день: завтрак, автобус, завод. Мой немец уже сидел в нашем вагончике и раздраженно просматривал листинги. Мы принялись переводить шапки меню и корректировать программу, дело ладилось, но через пару часов застопорилось. Немец опять полез в листинги, моё некурящее присутствие его явно тяготило.

Нужно сказать пару слов о моем коллеге из бундеса. Прежде всего, он был классный специалист. Предыдущий Сименсовский программист спасовал, и немцы бросили на закрытие образовавшейся бреши тяжелую артиллерию. Тяжелую только в переносном смысле, поскольку Гейнц (так его звали) был худощав и невелик ростом. К тому же его походка была не вполне нормальной, видимо последствия полимеолита или какой-то детской травмы. Может быть, это и сделало его болезненно самолюбивым и помогло стать классным специалистом.

Работать Гейнц предпочитал в одиночестве. В блок он притащил кофеварку, кружку, несколько пачек дорогого и крайне ароматного кофе и деревянный ящичек с сигарками. Я иной раз шкурой чувствовал, как он вдруг начинал мной тяготится, это означала сбой в программе или его осеняла идея.

В промежутках между сбоями он был вполне компанейским парнем, мы в меру сил беседовали, он рассказал, что дома у него мотоцикл Кавасаки и самое большое его наслаждение гонять по автобанам.

Однажды я взял у Франца несколько талонов в благословенный ТАМовский ресторан и пригласил Гейнца и нашего переводчика, Томаша,  отобедать. Гейнц что-то спросил у Томаша, кивнул на короткий ответ, («мы имеем надурняк» перевел и мне Томаш, хвастаясь знанием русского сленга, в знании этом была и наша немалая доля) и пригласил в свой двухдверный «Паджеро».

У ресторана он небрежно продемонстрировал качества внедорожника, плавно заехав на высокий бордюр, показав, что ничто человеческое не чуждо и немцу-программисту. Думаю, впрочем, в Германии он был более законопослушным. Однако наш Коля Гейнца недолюбливал и звал исключительно «фашистом», поскольку как-то Коля влез с советами по стыковке контроллеров и Генц достаточно ядовито и, главное, вполне квалифицированно, его отшил.

Итак, Гейнц принялся шуршать листингами, ездить по блоку на кресле, временно блокировать мой монитор, и так далее, и тому подобное.

Помедлив, я указал пальцем вверх, сказал Генцу «Офис», получил в ответ довольное «Я, я!» и не без тайного замысла ушел на второй этаж к программистам. Вожделения мои оправдались, Лариса сидела за свободным столом и прикидывалась, что читает документацию. Я подсел к ней, она сделала страшные глаза на мою откровенную улыбку и тихонько сообщила о планируемом совместном обеде на «ТАМе» через три часа, все ребята-де уже там, смотрят линию, а ей велено забрать меня и приходить прямо в кабак. После чего я сказал «Пошли», мы вышли из цеха, прямо у завода поймали такси, рванули в отель, где и чудесно провели в моём номере оставшееся до обеда время.

Обед на «ТАМе» плавно перешел в ранний ужин, потом в ужин поздний, потом мы поехали пить каву в древний город Птуй, откуда вернулись домой ночью. От дьявольской смеси предобеденных восторгов, изысканных салатов, форели под белым соусом, мешаного мяса под сухое вино, десертов, лошадиных доз виньяка и кавы я едва дошел до номера, рухнул на постель и провалился в сон до утра.

Утром я встал поздно. Жорж сипло облаял меня, когда я позвонил по телефону в его номер, но на завтрак мы вышли в бодром виде. Чуть позже в зале появился  Коля, он был невозмутим, но иногда непроизвольно морщился и мотал головой, словно от изжоги или воспоминаний.

На завод единодушно решили не ходить, а посвятить время магазинам. Сначала бродили вместе, потом я купил себе давно приглядевшуюся австрийскую пуховку и со словами «отнести в отель, что ли» покинул коллег.

Вблизи отеля недавно открылся стильный бутик, где продавали дорогие парфюмы и изысканное бельё. Эдакий «подарок для любимой». Там я купил модные тогда духи «Анаис-анаис» и коробку с роскошной «неделькой». Пришел вечер, а викингов все не было. Друзья мои сидели с аэрофлотовскими летчиками в номере, и пили спирт пополам с кока-колой, закусывая порезанной на салфетке колбасой. Иногда им хотелось прикоснуться к истокам.

Лишь ночью зафырчала у входа Францева «Застава», из неё вывалились викинги с Ларисой и проследовали в номера. Я валялся на кровати, читал старые газеты и поглядывал на телефон, съедаемый ревностью и неопределенностью. В номере у летчиков душевно выводили «Под крылом самолета».

Наконец и певуны угомонились, везде погас свет и тут мой телефон звякнул.
-    Ты один? – спросила Лариса.
-    С подарком. – ответил я.
-    Тогда я бегу!
И через минуту она юркнула в незапертую дверь моей комнаты.
-    Что твои? – поинтересовался я, тихонько запирая дверь.
-    Да готовенькие они, Франц нас на прощанье в «Хуго» возил. («Хуго» - очень приличный ресторан за городом.)
Под халатом у неё ничего не было, но сначала она со вкусом рассмотрела подарки.
- Вощееее!!! – протянула Лариса, открыв коробку с неделькой. Потом она решительно свернула голову флакончику с духами, мазнула себе за ушком и мне на живот.
-    А это зачем? -  поинтересовался я, забирая у неё флакон и возвращая его в коробку.
-    А на всякий случай! Потому что случаи всякие бывают! – успела ответить она.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мой будильник исправно потренькал под полотенцем в 5 утра. Лариса проснулась, прижалась напоследок ко мне теплыми грудками, выскользнула из-под простыни, надела халатик и сказала «Ну вот и все». Я выглянул в коридор, кивнул ей разрешающе, мы поцеловались на прощанье, и Лариса, не оборачиваясь, ушла к себе.
В 7 утра, когда я еще спал, за  викингами заехал Франц и увез их в Любляну и навсегда из моей жизни.

К этому времени комплекс вышел на испытательные циклы, каждый наш вечер завершался очередным кабаком, то по случаю отработки 1-м станком суточного цикла, то по случаю синхронизации транспортной системы, далее 2-й станок, система подачи инструмента, и так далее. Компонентов в комплексе было достаточно, как раз на месяц такой жизни.

В промежутке съездили на Адриатику еще раз, и ничем особенным эта поездка не запомнилась, кроме встречи в отеле с двумя директорами хлебозаводов из средней полосы России. Где-то шла приемка их оборудования, а гостеприимные юги услали на это время несчастных директоров отдыхать в пятизвездочный отель, где они и маялись среди немцев, мини баров, пальм, яхт и ослепительно голубого моря. От непривычно роскошного отдыха, отсутствия русской речи и газет, подавляющего количества женщин топлес  они устали, больше чем от трудовых будней и считали дни, оставшиеся до возвращения в Союз.

Работы в Мариборе почти не осталось. Ежедневно я звонил домой и руководил по международному телефону подготовкой к походу на Таймыр, который планировал на август. Влетело это фирме в копеечку.

Но вот пришло время улетать и нам, и пустынный и прохладный зал Загребского аэропорта принял наши изможденные тела и багаж.
Я стоял у эскалатора и, пока никого не было,  ногой дразнил управляющий фотоэлемент. Вдруг, включившись от очередного сигнала, ступени эскалатора принесли прямо к моим ногам мятую бумажку в 20 долларов.  Я принял это как просьбу от оборудования прекратить издевательства, завершил свои опыты, а валюту суеверно потратил в «Дьюти-Фри» на серебряную цепочку швейцарской работы. Впрочем, баланс немедленно  был восстановлен. На моем плече висела сумка, полная литровых бутылок с виньяком, подарки словенских друзей. Хлипкий ремень лопнул, сумка рухнула на мраморный пол, и пара литров свежекупажированного напитка выбросила в зал прощальный аромат.

Борис Михайлович для компенсации посадил меня в самолете в первый класс. Я сибаритствовал в просторном кресле с фужером шампанского, вызывая понятную классовую ненависть у туристов–соотечественников из экономкласса, которым поменяли на две недели всего 16 долларов. Экипаж не препятствовал их любопытству, и под разными предлогами туристы заглядывали в наш салон, дабы увидеть, какая сладкая жизнь ожидает страну в светлом капиталистическом будущем.

В Шереметьево здоровенное, залапанное масляными пальцами березовое бревно, перечеркивало вход на ремонтирующийся эскалатор. Бдительные таможенники и  крепкие парни в спортивных костюмах одинаково цепкими взглядами проводили коробки с нашей видеотехникой. На полу дремали семьи эмигрантов. Мы вернулись домой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Через 10 дней я ушел в отпуск и улетел в поход на Таймыр. Август стоял теплый, но в двадцатых числах похолодало, в долину реки Котуй ссыпались с перевала уже по колено в  снегу. К вечеру потянуло ледяным ветром с плато Путарана, пошел снег, к ночи ветер и снег резко усилились, началась настоящая метель.

Порывы ветра задували костер, мы рубили лиственницы, городили ветровую стенку, девочки перетягивали оттяжки на палатках. В какую то минуту я остановился передохнуть, осмотрелся вокруг.  Подсвеченный мечущимся светом костра снег завивался вокруг стоянки, Славик, размазывая копоть по лицу, ладил нодью,  Серега с Аркашей натягивали тент за стенкой, ветер выл в тайге, заглушая грохот водопада.
Бирюзовым оазисом всплыли вдруг в памяти бассейны, пальмы, древние соборы, фонтаны на площадях…
- Лапнику давайте! – заорал забивавший щели в стенке Гена, и мы с Саньком принялись рубить ветки, Словения отодвинулась, на её место пришла иная реальность.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ближе к зиме комплекс прибыл на завод, отдел оборудования заскладировал все на открытой площадке. Неизвестные бомжи ночью пробили крышу моего блока, и забрались внутрь. Дыра осталась незамеченной до весны. За зиму в контейнер нанесло снега пополам с мартеновской  рыжей пылью. Когда его открыли, из дверей просматривался не идеальный пост управления, а жуткий хаос развалившихся коробок с мониторами, поваленных шкафов с документацией, и ржавых принтеров. Но более всего меня убили валявшиеся на полу рубиновые датчики контроля точности. Только за них бомжи могли пить всю оставшуюся жизнь коньяк «Кавуазье».

Я повернулся и ушел с площадки. И уже совсем недавно я выбросил две толстых папки с моими записями по запуску и эксплуатации хост-компьютера. На первой странице в искусно нарисованной рамочке был записан четырехзначный пароль входа в систему. Так он никому и не понадобился.

Работы было по-прежнему много, но шеф начал потихоньку ограничивать мою внешнюю активность. На очередные переговоры он поехал сам, но вышла там у него какая-то мелкая неловкость, промашка вышла. Как рассказывал со смехом мне главный сварщик завода, не смог шеф за столом переговоров открыть баночку с кока-колой. Как по мне – пустяк, но шеф был самолюбив и больше на эту фирму не ездил, посылал меня. Думаю, что не в коле там дело.

За этой суетой грянул августовский путч, да он прошел мимо, так как 18 августа мы вышли из кальдеры вулкана Узон на Камчатке, через плато Синий дол, мимо вулкана Тауншиц к реке Л.Жупанова. А потом неторопливо пошли по ней на катамаранах, разнообразя меню красной икрой, жареными утками и ухой из лосося. Так что прибыли мы к охотбазе на Гаванке только 26 августа. На охотбазе работала телесистема «Орбита», одуревший от безделья и отсутствия собеседников егерь выкладывал нам ошеломляющие новости, на экране телевизора сквозь помехи виднелось лицо Собчака, гневно клеймившего путчистов.

Не могу назвать себя так уж аполитичным, я даже однажды посетил перманентный митинг в Лужниках, но более всего на нем меня поразило место проведения. С одной стороны река, с другой - высокая насыпь с цепочкой милиционеров. Прихлопнуть собравшихся было плёвое дело. На заводе генеральный директор успел дать приветственную телеграмму путчистам и подписать драконовский приказ, который 20 августа срочно изъяли и уничтожили.

Всю югославскую поездку, поразмыслив, я расценил как подачку.  Да и Милан как-то сказал – вот ты вернешься в СССР и на многое станешь смотреть по-другому.

… открыл собственную фирму. Жить стало трудно. Я прибегал на работу на пару часов раньше, занимался вопросами своей фирмы, потом переключался на заводские. Я даже не знал размеров своего заводского заработка, вся зарплата шла на сберкнижку, а на жизнь с лихвой хватало доходов от собственного бизнеса.

Скоро основными стали собственные вопросы, сидеть на двух стульях стало невозможно, и я решил увольняться. Но увольняться после похода, очередного похода на Камчатку. Вообще это симптоматично. Не после завершения сделки, или закрытия проекта, или уже подписанной поездки в Германию, или окончания монтажа. Завод стал чужим, хотелось свободы.