В лихие девяностые время от времени гонял машины из Германии. В Гамбурге всегда останавливался у Ивоны, польки, которую знал ещё по жизни в Щецине, где мне в своё время довелось поработать массажистом. Муж Ивоны, немец, страдал (а может быть наслаждался?) шизофренией - периодически в нём в яркой форме оживали субличности типа Гёте или Шиллера и тогда медики забирали его в психиатрическую клинику. Упустить редкую возможность пообщаться с одним из выдающихся представителей классической философии, немецкие эскулапы, конечно же, не могли. Соответственно, в его отсутствие я и приезжал. За проживание платил Ивоне массажем.



Ну и трахал, разумеется. Без секса массаж получается какой-то куцый – это всё равно, что пойти в кино, просидеть там час и уйти за десять минут до окончания сеанса. Да и без этого наши отношения с Ивонкой были добрыми и по-настоящему теплыми, хотя, большой любви, разумеется, не было.
Когда в мае 1999го я в очередной раз собрался в Германию за тачкой, то Ивона предупредила, что мужа выпустили из дурки и принять меня она никак не сможет. Но тут же добавила, что у неё есть знакомая немка, парикмахерша по профессии, которая питает нездоровый интерес ко всему советскому и была бы рада познакомиться с русским парнем. Звали это экзотическое существо Моника.
В Гамбург я прикатил из Польши на рейсовом автобусе, а Моника уже встречала меня на своём стареньком Фольксвагене. Я был приятно удивлен, так как ожидал увидеть страшилку, а тут пришла неплохо сложенная, тридцатилетняя дама в чёрной обтягивающей курточке. Да и на мордашку она была раза в два лучше среднестатистической европейки. Я сразу почувствовал симпатию к этой простой немке, живущей в огромном сверкающем огнями мегаполисе и заполненном миллионами других существ. Многие из этих существ хоть и живут бок о бок, но зачастую бывают бесконечно одиноки. И Моника одна из них. Она как песчинка на пляже, она - листик в лесу. Но почему-то я встретился именно с ней! В этом была какая-то необъяснимая загадка и романтика!
- Ты голодный? - спросила Моника.
Какой правильный вопрос!
- Конечно, - честно ответил я, -  и мне наша разведка доложила, что в Германии отличные сосиски и великолепное пиво.
Мы заехали в бирштубе, где и мило побеседовали и пропустили по паре кружечек. Начали вырисовываться и общие увлечения – например, выяснилось, что Моника прочитала почти все рассказы Михаила Зощенко, которого я тоже очень люблю. Но особенно порадовало меня то, что моя новая немецкая знакомая не позволила заплатить за этот ужин.
- Ты у меня в гостях, - отрезала она.
После этого следуя традиционным русским рецептам - «пиво без водки, деньги на ветер» и «градус надо повышать», мы заехали в супермаркет, где я приобрёл глиняную бутылку шнапса.
Приехав на квартиру, Моника ещё раз приятно удивила меня тем, что не отказалась выпить. А так как дело было 8го мая, то наш слегка нетрезвый разговор само собой коснулся Второй Мировой. Оказалось, что дед Моники воевал и погиб в России в 1942ом, точно так же как и мой дед по материнской линии. Затем Моника призналась, что обожает советские песни военных лет и поинтересовалась, не могу ли я что-нибудь спеть?
- Вставай страна огромная, вставай на смертный бой! – подняв стакан со шнапсом бодро проорал я, но тут с ужасом осознал, что совершенно не помню текст. Фиаско! К счастью вовремя вспомнил, что слова из детской песенки «В лесу родилась ёлочка» великолепно ложатся на эту патриотическую мелодию. Да простит меня за это Лебедев-Кумач. Песня в моём пьяном исполнении получилась мощной и суровой. Особенно грозно прозвучала строчка «лошадка мохноногая торопится, бежит». Моника слушала меня как завороженная, не заметила никакого подвоха и даже похвалила меня за то, что я чту так традиции и хорошо помню песни военных лет.
А когда мы выпили ещё, я сказал:
- Моника, если наши деды воевали друг против друга и оба погибли, то теоретически мой дед мог убить твоего. Ну, или твой моего. А вот мы, их потомки, сейчас сидим, и как ни чем не бывало, вместе пьем шнапс. Странно, да?
- Хм-м, – Моника взглянула на меня так, что член невольно зашевелился в штанах, - надеюсь, ты не хочешь меня убить?
На ней было короткое платье и черные чулки. Это заводило.
- Нет, конечно, убивать тебя я не буду, но я отомстить-то могу? - я со всей силы засосал её в губы.
Моника на мгновение обмякла, но затем её глаза неожиданно приняли ожесточенное и одновременно отрешенное выражение. Она стала бешено целовать меня в то, что только попадалось ей под губы: щеки, глаза, лоб, руки… «Фанатичка», - подумал я и представил её облачённой в черную нацистскую униформу со свастикой на рукаве. Вот с каменным лицом она идёт вдоль решетки за которой сидят заключенные. Её глаза, как лучи лазера медленно скользят по ним, ни на ком, конкретно не останавливаясь. Стук её тяжелых чёрных сапогов гулко разносится по коридору и эхом отдается в ушах узников, которые с неприкрытым ужасом следят за её движениями. Кажется ещё немного и все они обосрутся от страха.
Такая фантазия страшно возбуждала, и из гостиной мы буквально перелетели в спальню. Я мстил ей всю ночь. «Вот тебе, фашистская сучка, за Брест, вот за Керчь, а во-от за Сталингра-ад!» Не помню, сколько раз я кончил, но точно много. Уже светало, а я всё мстил и мстил. И только к семи утра стих грохот орудий и над полем боя воцарилась тишина. Лицо Моники лишилось фанатичного выражения - по всему было видно, что такая месть ей понравилась. Она уткнулась носом в моё плечо и довольно посапывала. А я подумал, что вот если бы все народы мстили бы друг другу только подобным образом, то войны на земле давно бы прекратились.
- Ты знаешь, - промурлыкала Моника, - у меня так свело промежность, что я наверно даже не смогу помочиться.
- Жаль, - ответил я, - мне бы очень хотелось, чтобы ты обдала меня сейчас своей горячей струёй.
Это была шутка, но как выяснилось, немцы плохо их понимают.
- Хорошо, я попробую, - сказала она и встав надо мной широко расставила ноги. Я не успел вымолвить и слова, а жёлтая немецкая струя уже била мне в живот, грудь и лицо. Хорошо ещё, что на улице был май, иначе у меня были бы все шансы повторить подвиг генерала Карбышева.
Закончив ссать, Моника сказала:
- Ты знаешь, а ведь ты именно тот человек, которого я искала всю жизнь.
- У меня тоже таких как ты ещё не было, - вытираясь простыней, признался я.
Вот так мы и поженились.



Чтобы отметить такое событие, Моника решила устроить вечеринку и пригласила тринадцать друзей. Выяснилось, что с женщинами она почти не дружит, соответственно почти все приглашенные были мужиками. Чтобы накормить эту чёртову дюжину, Моника начала готовить салат. Подведя меня к салатнице, с нарезанными овощами, она сказала:
- Подрочи туда!
- ????
- Подрочи в салат, - повторила Моника.
- Ну а зачем??? У нас кончился майонез?
- Ну, это же так прикольно, представь, гости жрут твою сперму, а ты поглядываешь на них и хитро улыбаешься.
Дрочить не хотелось и я нашёл причину, чтобы отказаться:
- Нет, Мони, моя сперма только для тебя!
Ближе к вечеру начали собираться гости. Из тринадцати приглашенных, на вечеринке было всего три женщины и те пришли со своими мужьями. Все остальные - гомосеки. Они были в прекрасном настроении, мило ворковали и временами похлопывали друг друга по разным частям тела. На своем немецком я мог общаться только на бытовые темы, понимать же щебетание геев было выше моих возможностей, а посему хоть и сидел рядом с Моникой, внутренне был несколько в стороне от этого праздника.



А семь веселых гомосеков постоянно хихикали и периодически бросали на меня шутливые взгляды. По всему было видно – принимают, суки, за своего. Мне это не нравилось, и я даже пожалел, что не подрочил им в салат.
Отпраздновав это событие мы решили поехать в Париж, но не для того чтобы взглянуть на Монмартр, посетить Лувр и охренеть от собора Парижской Богоматери. Нет! Мы собирались поселиться в отеле на улице с красноречивым названием Сталинград, чтобы устроить там настоящее сталинградское сражение! После чего предполагалось заключить мир и тем самым навсегда закрыть тему Второй Мировой Войны.
Уж не знаю, как сейчас выглядит эта парижская улица под названием Сталинград, но тогда это был пиздец. Повсюду шныряли черные и арабоподобные существа. Некто долго ходил за мной уговаривая купить у него золотые часы, а когда я послал его нах, то этот же тип невозмутимо начал предлагать мне трусы. Барыги не давали прохода, а ещё какие-то стрёмно выглядящие личности зазывали сыграть с ними в напёрсток. Чтобы в такой обстановке не лишиться денег я не вынимал руки из карманов. Спасибо Монике, несмотря на все её либеральное отношение к эмигрантам, она пришла в ужас от этого места и утащила меня в отель. Правда, там было не намного лучше, так как мы поселились в дешёвой гостинице. Завтрак хоть и был включен, но состоял из малюсенького круасана и крохотного кусочка масла. На диване в нашем номере можно было только не шевелясь лежать. При попытке потрахаться диван складывался посередине и прихлопывал ебущихся. Поэтому чтобы все-таки отметиться в Париже - в этом городе любви, хорошим перепихом, нам пришлось пойти ванную комнату. Опершись о раковину Моника встала раком, а я пристроился сзади. Но только мы начали совершать фрикции, как сосед из номера выше дернул ручку унитаза и всё его гавно, согласно закону о сообщающихся сосудах, выплыло в нашей ванной. Чтобы выебать кого-то в таких условиях, нужно быть героем Советского Союза. Блядь, я им не стал.



Мы решили покинуть этот отель, и я уговорил Монику полететь в Барселону, где проживала моя бывшая любовница Танька. Не так давно Танюха вышла замуж за богатенького испанского инженера и приглашала в гости.
Но перед отъездом мы все-таки прошлись по городу Парижу.



Даже поднялись на Эйфелеву башню, хотя никакого впечатления на меня эта железяка не произвела. В свое время мой отец подхалтуривал на покраске ретрансляционных мачт, я несколько раз ездил с ним и еще в семнадцатилетнем возрасте вдоволь налазился по этим уёбищным конструкциям.



В самолете мы едва успели выпить по две бутылочки винца, как уже приземлились в Барселоне. Танька, тряся внушительными сиськами, полезла ко мне обниматься, а я краем глаза я заметил, что Монике это не понравилось. Про наши отношения с Танюшкой я ей, естественно, ничего не говорил, но, похоже, она сразу что-то заподозрила.
Танька жила в очень приличном кондоминиуме недалеко от знаменитого парка Гауди. Но осмотр творений этого великого архитектора, был отложен на следующий день, а посему мы сразу же рванули в ресторан. Лично я обожаю молодое красное испанское вино. А так как оно еще и дешёвое, то я нахуярился сам и напоил подружек. Если помните, это было как раз разгар скандала вокруг отношений Клинтона с Моникой Левински и потому, глядя на наши пьяные морды, развязанный официант называл мою Монику - мисс Левински, Таньку – Хиллари, а меня соответственно мистером Клинтоном. Но в тот момент я никак не мог предположить, что то, что случиться между нами чуть позже, будет действительно напоминать эту историю. Расплатившись, я похлопал официанта по плечу, и спросил:
- Братан, а что, море здесь далеко?
Оказалось недалеко, и мы пошли купаться. То, что температура воды была 14-15 градусов, нас не остановило. Танька разделась догола и залезла в воду, я же наоборот искупался в одежде вместе с паспортом. А Моника только слегка помочила ноги – она, видите ли, боялась холода. Мы с Танькой тут же сделали вывод, что именно по этой причине, немцы нам войну и просрали.
Отыскать поздним вечером такси в Барселоне трем пьяным и мокрым харям  было нелегко. Но один добрый человек все-таки нашелся, и мы благополучно добрались до Танькиного дома. Её муж в этот день отсутствовал, так как работал на каком-то серьезном предприятии вахтовым методом. Моника, несмотря на то, что почти не купалась, тряслась от холода, и поэтому мы её отправили мыться первой. Я же зная, что она любит подолгу посидеть в ванной, быстро поставил Таньку раком и вставил ей прямо на кухне. И вот в этот пикантный момент появилась Моника - она типа забыла полотенце! Scheiße!!! Увидев нас с Танькой, она сделала круглые глаза, а затем, проорав какое-то страшное немецкое проклятие, скрылась в недрах предназначенной для нас комнаты. На ходу пряча хуй, я поспешил за ней. Всю ночь я пытался объяснить, что Танька попросила меня ввести ей во влагалище какую-то таблетку, но так как пальцами глубоко не засунешь, то я решил пропихнуть эту пилюлю хуем. Соответственно, это была не ебля, а самое обычное тривиальное лечение. Я говорил так убедительно, что сам чуть в это не поверил:
- Мони, ну ты же знаешь, что хуй у меня длиннее, чем пальцы! Я же не Ференц Лист!     
Но, увы, это не сработало….  Мы провели бессонную ночь, а утром Моника уехала. Я осознавал, что это конец наших отношений, и от этого мне становилось очень грустно. Не возьмусь утверждать, что я её любил, но привязался довольно сильно. На душевные страдания, наложились и физические муки в виде похмелья - целый час я провалялся как в бреду и весь этот час непрерывно думал о Монике. Она пользовалась женским Hugo Boss, и хоть я никогда не был в восторге от этого цветочно-фруктового аромата, но тогда избороздил носом всю подушку, к которой она прикасалась, пытаясь уловить оставшиеся от неё запахи.   



Но пришлось взять себя в руки - опохмелившись вискарем и кинув Таньке прощальную палку, поехал в аэропорт. Там перед вылетом испанские пограничники меня долго мурыжили, так как после ночного купания моя краснокожая паспортина свернулась и походила на варёную креветку. Но всё-таки отпустили с миром.
На этом эту историю можно было бы и закончить, однако через 9 месяцев я узнал, что Моника родила дочку. А еще через пять лет пришло решение немецкого суда о том, что я должен единовременно выплатить 20 тыс. евро, после чего платить по 300 евро с чем-то ежемесячно. Внизу была приписка: «Вы имеете право опротестовать решение суда, но если Вас все-таки признают виновным, то в этом случае все расходы, связанные с пересмотром дела также лягут на вас».
Было очевидно, что это не Моника инициировала этот процесс, так как в качестве матери-одиночки, она получала от государства неплохие, по нашим меркам, деньги. Уж наверняка больше, чем получила бы от меня. Но немецкое государство попыталось переложить эту функцию на отца ребёнка. А я как раз переезжал в Африку и, приехав в Уганду, первым делом пошёл на почту, где отправил в суд такой ответ: «Требую тщательного пересмотра решения суда». Моё послание венчала подпись: «Роман Кашигин, привратник церкви Святого Августина, Кампала, Уганда».
После этого немецкий суд навсегда исчез из моей жизни. Прагматичные немцы справедливо решили, что выиграть дело против меня можно очень легко, но вот получить деньги от человека, который открывает ворота в бедной африканской церкви - нереально.
Свою немецкую дочку я никогда не видел, но по возможности слежу за ней по Интернету - ведь у неё моя фамилия. Сейчас ей уже двадцать лет, она пописывает статейки для молодежного журнала. Умная девочка, вся в папу….

Ваш Мзунгу, http://africa-tur.ru

Ps. А машину я в тот раз так и не купил.