Им птицы распевают о добре,
Ласкает ночь оторванные ноги.
Мальчишки безбородые, не боги,
Они прийти могли бы в ноябре.

Кто первый назвал Валентину Фашисткой, уже неизвестно. Но, только в деревне так. Фамилию и имя забудут, а прозвище прилипнет, и уже не отмоешься до смерти. Была, конечно, причина, да не одна, несколько. Но об этом чуть позже. Пусть всё течёт своим чередом.

В девках Валентина была озорницей. Шустрая и весёлая нравом, острая на язык, она свела с ума не одного парня. Сказать, что гулёна? Вот это вряд ли, говорю же шустрая. На вечёрках первая заводила, на субботниках в первых рядах. Из живущих ныне уже мало кто помнит, как Валька могла зажечь бригаду, воодушевить, повести.

Потом наступило время всеобщего женихания. Друзья и подружки один за другим женились и выскакивали замуж. Обзаводились семьями и детьми. Не обошла сия участь и Валентину. Приехал в деревню морячок на побывку. Красивыми значками побрякать, мамку порадовать. Приехал и увлёк девку-огонь. Если бы знала Валька, что можно так влюбиться, если бы кто раньше сказал ей об этом. Ведь точно подняла бы на смех. Однако, сама и попала на минное поле, втюрилась вся как есть.

А Вовка был красавец, ох, он чёрт такой был. Нагнётся к Валькиному ушку, низким с хрипотцой голосом скажет пару словечек и Валька плывёт. Сдалась, конечно, почти без боя. Дальше был сговор, как водится. И это всё в течение короткого (десять суток) отпуска. А потом Вовка уехал дослуживать, а Валька осталась ждать своего, ну, считай, что мужа. Скажете, так не бывает? Ещё и не так бывает в этой хитрожопой проказнице жизни. А через пару месяцев после Вовкиного отъезда Валентина поняла, есть контакт! Попала!

И когда вернулся бравый старшина второй статьи домой, в отчем доме помимо матери с отцом его ждала молодая, толком не распробованная, жена с сыновьями близняшками.
Мальчишек, по настоянию Вовкиной матери, женщины весьма набожной, назвали в честь двух апостолов Пётр и Павел. Росли два будущих моряка, как и водится, не по дням, а по часам. Что ни день, то в весе прибавят, что ни год, то новую каверзу учудят.

Ребятишкам было лет по пять, когда Вовка поехал в город на встречу с однополчанами, и по пьяному делу был зарезан. Как? А на смерть, полностью.
Валентину тогда из петли достали соседки. И ещё долго приглядывали за ней. Увещевали, стыдили, призывали к благоразумию. Ведь двое же, неужто сиротить таких несмышлёнышей? Валентина смирилась, и отдалась течению жизни. Много работала, занималась детьми, пробовала жить заново.

Подкатывали к ней и мужички, да только мимо. Видимо, решила для себя - нет!
А время, неумолимая субстанция, шло себе куда-то вдаль. Неторопливо стирая горы, осушая моря, разъедая планету. Валентина в хлопотах и сама не заметила, как Петька с Пашкой подросли, возмужали. Вот и пора пришла, когда дома на столе появились две одинаковые повестки из райвоенкомата.

Отплясала молодёжь на проводинах, отзвенели песни, пара драк не в счёт. А сыновья, Пашка с Петькой, уехали в дальний Термез, где течёт жёлтая Амударья, разделяя своим течением два агрегатных состояния - войну и мир.
Конечно, Валентина поплакала тихонько, так чтобы никто не видел. Затем успокоилась и принялась ждать своих апостолов. Однако, дождалась два одинаковых канцелярских бланка, где казённым языком было сказано, что она, как мать павших героев, имеет право на дополнительные копейки к предполагаемой пенсии. Это ведь только в американских фильмах, дабы не осиротить престарелых родителей, за одного рядового Райена кладут под пули пару-тройку пехотных дивизий. А у нас даже поговорка есть - "В пи..де детей много. Мол, ещё нарожаем.

Может быть, именно тогда и случился в душе женщины тот надлом. Когда из Вали-Валентины она медленно, но надёжно стала превращаться в грозу и надежду деревенских алкашей, заведующую сельпо - Фашистку. Характер испортился быстро, а за ним испортились такие подлые, но необходимые для жизни среди людей понятия, как совесть, порядочность.

- Валя, дай бутылку под зарплату?
- Дай, в Москве половым органом подавился, еле откачали!  Нет денег, иди на паперть.
- Но я же отработаю, Валюша?
- Сколь бутылка стоит, знаешь? Дам так и быть, но пишу две. Не нравится, проваливай туда, где дешевше.
- Спасибо, Валечка, дай тебе бог… и под нос, - чтоб ты сдохла сука Фашистская.

Антон пошёл в сельпо за сахаром, а нарвался на неприятности. Вернее, неприятности нарвались на него. Едва войдя в магазинчик, кузнец понял, что-то не так. Валька-фашистка стояла за прилавком ни жива, ни мертва. В магазине хозяйничали двое незнакомых парней. Одного взгляда хватило Антону, чтобы оценить ситуацию.

Жилистый пацан лет двадцати набивал в сумку водку и дорогие консервы, а второй, играя ножом, гипнотизировал взглядом Вальку. Оба тут же обернулись на скрип двери. Смешались, но быстро взяли себя в руки. Тот, что с приправой, ужом подскочил к кузнецу и, приставив остриё к боку Антона, скомандовал: - Стоять не шевелиться, колхозник, проткну нах…

Антон и не думал шевелиться, он для себя уже решил и теперь ждал момента. И момент наступил. В тот миг, когда жилистый, набив сумку, проходил мимо него, Антон скруткой убрал тело из-под прямого удара стали. Его рука захватила с прилавка первое, попавшееся орудие, банку сгущёнки. Гопники ничего не успели сообразить, а ребристый буртик консервной банки уже с хрустом врезался в висок жилистому налётчику.

Антон ощутил, как холодная сталь рассекает рубашку и скользом распарывает кожу на боку. Больно, сука! Следующим движением, кузнец бросил консерву в лицо нападавшего, а затем отмахнулся рукой. Огромный кулак, привыкший более к молоту, да горячему металлу, с хлюпаньем врезался в лицо второго бандюги. В принципе всё было закончено.
Затем он спокойно набрал номер Шмакова, доложил ситуацию и, подойдя к плачущей женщине, обнял её за плечи. Вторая его рука гладила Фашистку по голове.
- Не плачь, Валюша, всё уже кончилось, - тихонько уговаривал кузнец всё ещё вздрагивающую бабу. – Всё, Валенька, успокойся, всё нормально…

                                                ***

По делу ограбления магазина Антона таскали месяца два. Допрашивали так, словно это он той продмаг и нахлобучил. А двое налётчиков его пресекли и передали в традиционно мохнатые, но исключительно справедливые руки закона. Тот из грабителей, который «вкусил сгущёнки» пребывал в тюремной больничке, с трещиной височной кости. Предполагалось, что если он и выйдет оттуда своим ходом, то читать ему придётся учиться заново, по азбуке Брайля.

Второй же оказался парень хоть куда. Узнав, что у подельника ретроградная амнезия, парень ожил. И на допросах пел, как та сказочная птица павлин-мавлин.
Ясен пень его втянули, под страхом зарезывания затащили в сельпу и заставили встать на скользкий путь воровства.
Антон только посмеивался, парень пытается со срока соскочить. Это объяснимо.

Валентину Фашистку с того памятного дня словно подменили. Во-первых, бабу несколько раз заметили в церкви, это само по себе заставило многих призадуматься. И, во-вторых, та жлобствующая Фашистка, что обирала пол деревни, куда-то делась. А вместо неё появилась нормальная баба. Тихая, спокойная и незлобивая.
                                                      ***
В этот день, ни чем не отличающийся от серой череды будничных типашек, Антон с Егором согласно разнарядки работали в паре. У председателя появился новый глюк, им явилась теплица. Всю раннюю весну несколько человек, не разгибая спины, собирали из привезённых Хведей щитов это чудище. Копали огромных размеров яму, таскали в неё опил и коровье говно, поднимали стены. Теплица получилась знатная, площадью в тридцать соток.

- Да мы сейчас по одним помидорам и огурцам всю область переплюнем, - кричал воодушевлённый своей идеей председатель.

А ночью прошёл ураган и детище Хведи, на манэр стаи дельтапланов, летало по всей Ебитеньевке. Вот и пришлось Егорше и Антону восстанавливать эту мечту всех прогрессивно настроенных Мичуриных. Дело шло медленно, оно и понятно. Строить заново и собирать из говна - задачи исключительно разные.
- Всё, Егорша, перекур, - запаленным голосом выхрипнул кузнец. – Ты как хочешь, а я курю.
С этими словами Антон стал озираться в поисках пристанища для своего не по годам крупного зада. И если бы не Фисина услужливость, то может быть, и обошлось бы.

- На-ко вот, Тоша, на досточку присядь, а то неровён час, опять застудишься до триппера.
Антон смолчал, но огрызок доски принял, бросил на два бруска и, примерившись, положил на импровизированную лавку свою задницу.
Гвоздь на сто пятьдесят, входящий в жопу, это я вам доложу совсем не сахар. Зловредная железяка вошла с зад кузнеца охотно и вроде как даже с удовольствием. Правое полужопие пронзила резкая боль. Ведь чуть бы правее, и вошёл…ну, вобщем, было бы, наверное, не так больно. А тут такая каверза…

Орал Антон, спугнутым солитером метался Фися, плакала раненая жопа кузнеца.
- Братуха, - суетился Егор. – Тебя бы к фельдшерице Ленке свести. А вдруг, какой столбняк в кровь попадёт или того хуже - соркома?!
- Сам ты, бля, саркома, - стонал сквозь стиснутые зубы Антон. – Помоги лучше до медпункта дойти.
Так они и шествовали по деревне. Антон, припадающий на левую ногу, и Фися, поддерживающий друга подмышку и сжимающий в свободной руке орудие преступления.
                                                    ***
Лена Пыркина, в своё время закончила мединститут, факультет акушерства и гинекологии.  Наставники прочили ей большое и светлое будущее, в плане извлечения потомков на свет божий. Но судьба-проститутка распорядилась иначе.
Деньги, а, вернее, их постоянная нехватка, толкнули Лену на склизкую дорожку. Бизнес был надёжным и старым, как сам мир. Подпольные аборты.

Будучи с малых лет девчонкой, мягко говоря, не красивой, Лена приобрела на этой почве скверный характер. Сверстницы давно повыскакивали замуж, наплодили маленьких обосранных детей, а Лена так и бедовала в обнимку с уценённым фаллоимитатором. Кривые, как у Семён Михалыча, ноги, и бородавка, размером с горошину на кончике носа, не просто отпугивали соискателей на тему поджениться. Но даже просто переспать никто не торопился. Может, тому виной был постоянный запах алкоголя и перловки изо рта экс-докторицы, а может, три длинных курчавых волоска украшающие бородавчатый шнобель.

Закончились Ленины похождения на ниве скоблёжки чужих маток плохо. Не чисто выполненный аборт, спроворенный по пьяному делу, привёл Лену на скамью подсудимых. Благо, что пациентка выжила. А то бы прощай, мама, здравствуй, барак.
В деревне Лена подрабатывала на свой и председателев страх и риск. Поскольку приговор суда внятно растолковывал для одарённых: «Без права заниматься врачебной практикой» 

Когда в помещение здравпункта вошли раненый Антон и его друг Фися, Ленка как раз допивала из горлышка бутылку Агдама.
Нисколько не смутившись своим фиаско, фельдшерица пьяно рыгнула и сказала вошедшим: - Раздевайтесь и ложитесь на кушетку. Лучше по очереди.
Антон, горестно вздохнув, принялся снимать штаны. Фися отвернулся и теперь разглядывал плакат-агитку о клещевом энцефалите.
Антон снял штаны и остановился. Пьяная Ленка посмотрела на кузнеца и рыкнула: - Дальше, хворый, да побыстрее, не ты один нуждаешься в квалифицированной помощи.

Антон смутился, но поборол себя и, сняв трусы, повернулся лицом к фельдшерице. Пьяница и неудачница по жизни, Ленка при том при всём была всё же профессионалом. Но увиденное повергло бабу в изрядный нокдаун. Глаза вылезли из орбит, а челюсть упала на колени. Наконец, немного справившись с первым шоком, Ленка закурила и, тряся пепел в посудину для стерилизации шприцов, спросила: - Это у тебя с детства или какая-то болезнь?

Минут через пятнадцать, Антон с обработанной и заклеенной задницей, а с ним Егор, шли в сторону сельпо.
- Тошка, а она точно даст? – волнуясь, спрашивал плотник, заглядывая другу в глаза.
- Даст, куды денется, - отвечал Антон.
- Да хрен её знает, характер у коросты тот ещё, одно слово - Фашистка.
Бармин косо глянул на друга, сплюнул под ноги и сказал: - Валькой её кличут, Валентиной. Запомни босяк…

продолжение есть