Мне надо заткнуться и следить за дорогой.
Мне надо заткнуться именно сейчас.
На втором десятке семейной жизни я знаю, чем кончится обманчивое молчание, лживое равнодушие этой свиньи, этого козла, этого пьяного урода.
Если я не заткнусь, не прикрою варежку, не прекращу фонтанировать адреналином, будет то, что уже случалось: он на полном ходу выпрыгнет из машины, тварь. Молча, сука, стремительно. И поднимется, если ничего себе не поломает, и поплетется, куда глаза глядят, и я три дня буду обзванивать стационары и морги.

Но я не могу заткнуться. Я не могу это принять. Я не могу смириться с очередным виражом. Ему нельзя пить, он не может пить, ублюдок, дегенерат, безвольная сволочь. Ниибу, кто его наградил такой наследственностью – нету ферментов, расщепляющих алкоголь.
Они меня утешали три года назад, в реанимации, медицинские апостолы: «Зато не сопьется». Понятно, не сопьется – просто сдохнет. Под забором, под колесами, в постели у съемной шлюхи.
Они мне говорили, люди в белых халатах: «У него же редко случается. Не волнуйтесь, ближе к сорока угомонится». Может и угомонится, если доживет.
Спасибо, подружке Таньке – позвонила, сказала – забирай. Я даже не выясняла, кто налил, кто посмел. Наши-то все знают. Какая-нибудь богемная приезжая мразь.
Я не могу заткнуться, киплю, как паровой котел. Он сидит рядом, развалил длинные ляжки. Руки висят, морда отечная, глаза прикрыты – поднимите мне веки, блядь. Так бы и врезала с размаху. Но он может врезать первым и выскочит из машины на полном ходу. Он непредсказуем.
Надо что-то делать – с ним и с собой, немедленно.

Я заметила ее на остановке областной больницы – девку с младенцем на руках. Сама мелкая, дите вообще крохотное – месячный от силы кулек. Девка сиротская – несуразной длины юбчонка, шлепанцы китайские, розовая футболка со стразами.

Затормозила, садись – говорю.
- У меня деньги только на автобус, - отвечает.
Честная какая…
Посадила я ее. Мой урод башкой мотнул, хотел сказать чего-то, возмутиться, но ребенка усек и замолк. Странно так на девицу посмотрел и отвернулся
По дороге нам оказалось – ей на жэдэвокзал, и мы совсем рядом живем.

Все-таки, я баба умная, сама себе режиссер. Весь задор, вся пена погасла, улеглись. Расхотелось ворчать при этих двух воробушках. Даже мой козел слегка протрезвел, подтянулся, в окно пялится, думает о чем-то.
Ехать далеко еще, по мосту, на левый берег. Я окно прикрыла, не смотря на июнь.
- Еще продует малыша, - говорю попутчице, - кто у тебя – девочка, мальчик?
- Мальчик, - отвечает в обратной последовательности, - не продует.
Не понравился мне ее голос - шелестящий, старый, не по возрасту. И сама она мне в заднем зеркале не понравилась – бледность нездоровая, башка несвежая, мятая такая девчонка, одеяльце отогнула, глаз с ребенка не сводит.
- В больнице лежали? – продолжаю светскую беседу.
- Лежали.
- Долго?
- Десять дней.
- Ну, это ничего. Живешь в районе?
- Да, недалеко, сто километров.
- Жарко сегодня ехать с малышом… - рассуждаю я.

Вдруг мой рожу пьяную поворачивает и отчетливо произносит, практически монолог:
- Отстань от нее, а? Лучше на меня папизди.
Я прямо захлебнулась. Вот свинья.
Ну, и замолчала – до самого вокзала.
Неловко перед девчонкой. Но она, кажется, ничего и не заметила.

На привокзальной площади мой шустро из машины выпрыгнул, как трезвый все равно. Дверь девочке открыл, помог выйти, джентльмен, а самого реально заносит. Я эту прыть вижу и вежливо говорю, скрипя зубами:
- Сядь, пожалуйста, подожди. Я билет ей помогу купить.
Рухнул на сиденье, послушался.

Билет нам продали без очереди, на скорый поезд. Хорошо, что девчонка живет на станции. Она мне только на секунду детеныша передала, когда паспорт в пакете искала.
- Слушай, - говорю, протягивая кулек назад, - он так тепло закутан у тебя. Запарится же.
- Ничего, - шелестит девочка. – Не запарится. Спасибо вам огромное. Поехали мы.
Мне надо разворачиваться и топать к своему козлу.
- Счастливой дороги, - машу рукой на прощанье, - доедете без проблем. Сын у тебя молчун, спокойный.
- Сын у меня мертвый, - доверчиво смотрит в глаза попутчица. – Врачи справку дали из морга. Как думаете, не высадят из поезда?
- Не должны. Нет, нет, не высадят, - уверенно говорю, и чувствую, как плывет перед глазами вокзал, цветная толпа и серое лицо девочки…

Эта скотина спит, навалившись на панель. Сажусь на водительское сиденье, трогаю глазами сутулую спину, седину на висках, небритую рожу и детские ресницы. Скоро ему сорок. Скоро он угомонится. Кладу ладонь на лохматый затылок и шепчу:
- Эй…
- Чего тебе?! – вскидывается.
- Пристегнись, поехали. Дома отоспишься…