начало: http://udaff.com/creo/97247.html

Козья Рожа появилась в деревне недавно, месяца три тому назад, и первым увидел её дед Михась, по прозвищу Шишок. Тогда,  жарким от начала лета днём, запылили в Гуньково два невиданных доселе автомобиля. Первый, как определил для себя Шишок, был как большой черный УАЗик и лихо нёсся по просёлку. Второй же - как "Волга", только гораздо больше и толще, тоже был чёрный и весь приземистый. Он ехал осторожно, наощупь перебирая деревенские ухабы. Эта парочка вальяжно остановилась у первой же заброшенной избы, матово отсвечивая запылёнными боками.
Из пузатой машины неторопливо вывалился здоровенный детина в спортивном костюме и вразвалку направился прямо к дому.
- А вы, робяты, кто такие будете?- опасливо отойдя в сторонку, полюбопытствовал Шишок.
- Да мы, дед, эти, бляха,...риэлторы, дома вот заселяем, - пробасил "спортсмен". Мощно толкнув плечом, он выдавил дверь и заглянул в пустоту избы.
- Давай, заноси!- скомандовал он через секунду, и, мягко прищёлкнув дверцами, из "мерса" вышли ещё два "риэлтора". Они с ленцой распахнули заднюю дверь джипа и извлекли оттуда нечто, вроде женское, лохматое, мигающее на солнце щёлочками заплывших глаз.
- Ну, вали, козья рожа!"- и главный "риэлтор" толчком отправил её к дверям. Затем он подошёл к "шестисотому" и, отвернувшись, словно нехотя отпер замок багажника...
Ух! Казалось, это не пружины подняли крышку, а откинулась она под давлением скопившегося там смрада! Поморщился даже стоявший поодаль Шишок.
- Ну, и хули встали! Давай сюда!- крикнул главный подмогу. Отворотив носы, они втроём достали из машины щуплого субъекта, бессмысленно вертящего испитой, красной, словно сшитой из кусков обезьяньих жоп мордою. Так как его обоссаное тельце ходить само не имело возможности, его доволокли до порога и зашвырнули в дом. Затем туда же доставили пару коробок "Трои" и четыре буханки хлеба.
Так и появились в Гуньково Обезьянья Жопа и Козья Рожа.
Жопа вскоре тихо исчез, а Козья Рожа прижилась. Раз в неделю к ней приезжал кто-то из "риэлторов" и ставил за порог всё тот же набор спирта и хлеба. Рожа из дома не выходила и жила, выменивая излишки "Трои" на самое необходимое, да ещё предлагая особо небрезгливым свой нехитрый бабий способ.
Все знали, что до зимы она не доживёт...



Витёк вернулся минут через двадцать, придерживая оттопыренные карманы:
- Слышь, батя, у неё с мятой- то нету, дак я "Крепыша" взял, он тоже ничо.
- Да и хуйсьним,- махнул рукой Семён, - плещи...
Мать тихо вышла из кухни и поставила на край стола миску с огурцами. Выпили, и Семён заметно подобрел:
- Ну, Витюня, как план-то, а? Хорош? То-то же...
С бабками-то везде хорошо, что здесь, что в городе.
Налили ещё по одной, выпили, и, вдруг, откуда-то сверху послышалось натужное кряхтение, занавески, закрывающие верх печи зашевелились, раздвинулись, и меж них показалась плешивая башка деда Ермохи:
- Пошто ж без меня- то, а? Сёма, сынок, плясни уж и мене маненько.
Семён нервно скривился:
- Обойдёшся, старый хрен, вон, телек лучше смотри.
А Витьке стало жалко деда, он подошёл и протянул Ермохе свой стакан и краюху хлеба:
    - Пивни, вот, на...
    Ермоха с удовольствием причмокивая, высосал спирт, нюхнул хлеба, отковырял заскорузлыми пальцами мягкую серединку и не спеша сунул в беззубый рот.
- Да... ха-ра-ша...,- блаженно протянул он, - А то я уж тут и вовсе закис, бок вон, отлежал, дак и полужопие левое отнялось,  - как неродное...
Семён, замахнув очередную порцию, довольно откинулся на стуле назад, и, не обращая внимания на бормотание Ермохи, продолжал свою мысль:
- Беда, Витюня в том, что у самого мы краю, нет дале нас ничего, одни болота. И не едет к нам дачник, не едет... А где дачник, там и деньги, блин, там и торговля...
- А вон по телеку всё про фермерство твердят... - встрял Витька в отцовы думы.
- Да какое в жопу, у нас фермерство, Витюня! Уж я-то эту землю и вдоль и поперёк перепахал, один песок, куды ж тут сеять! Это  тебе ведь не при коммунистах кукурузу в болото закапывать, тут отдача нужна!..
А вот я-то всё думаю,  что вдруг и не к чему нам дачник этот, может, болотом мы жить должны. Бананы да ананасы там всякие это хорошо, а клюковка да морошка-то, они и родней и вкуснее, а главное, - он многозначительно поднял пустой стакан,- дороже, понял? Ну, давай, наливай.
Жижа вновь забулькала по стаканам под монотонный бубнёж телевизора.  Анна тихо звякнув вёдрами, боком протиснулась мимо стола к выходу.
- Мам, за водой?- спросил Витёк. Анна, не останавливаясь, молча кивнула.
- Давай я схожу, - Витька догнал мать уже в сенях и забрал вёдра.
- Ну, сходи, - мать печально улыбнулась, - Ну, что, в город надумал? Это правильно, давно бы пора.
- А ты тут как без меня?
- Да уж как нибудь, как терпела, так и дотерплю,  сколько осталось...
- Ну, что ты, мам, что ты. Всё будет хорошо! - крикнул Витёк уже из-за порога.
Он вернулся скоро, бухнул вёдра в кухню на лавку и прошёл к столу. Дед, уставившись в телек, по своему обыкновению уже выдавал комментарии.
- И-и-эх, братец мой,- толковал он с печи, - всё- то рушиццы и ничего- то не понять, да видать тока, что нету власти российской, твёрдой, болтовня одна. Оттого и имёт-ть Россию всяк, кому не лень...
Картинка в телеке поменялась.
- Во! Глянь, эвона - опять жадина этот припёрся, - заорал дед, тыча пальцам в телевизор.
Там показывали высокого тощего старикашку с развевающимися по ветру жидкими седыми волосёнками. Насторожённо поводя хищным крючковатым носом, он возвышался над сопровождавшей его пиджачной свитой. Сзади их подпирали ряды военных на фоне машущих лопастями вертолётов и цепи спецназа.
- А доски, доски-то! И-и-эх, пропадает добро!
Действительно, старикан брезгливо вышагивал по свежеструганным и брошенным прямо в жирную южную землю белоснежным линейкам досок. Забегая то справа, то слева, рядом с ним суетился какой-то штабной полковник.
- Глянь, вон полкан-то из мундира во все стороны выпирает, - не унимался Ермоха. - Да в ботиночках, сердешный, да по грязюке...Эх, нам бы досочки те, а жадине-то, лорду,  пинка под жопу, да назад, в Европу...Налей мне, внучек ишшо маненько, а то я стихами уж заговорил... 
Витёк послушно поднялся и плеснул в стакан.
- И хорош ему! - отрезал Семён, - Хватит поливать на халяву, а хлеб пусть тот дожирает - остановил он витькину руку.
Ермоха быстро, словно боясь, чтоб не отняли, замахнул стакан в чёрный провал рта и, кряхтя, заворочался на печи.
От выпитого он будто помолодел, землистое лицо его порозовело, в глазах появился весёлый блеск. Задорно поблескивая одиноким пеньком-зубом и чуть шепелявя, Ермоха принялся молоть свои, уж всем привычные, байки:
- Эх, детушки, это только для вас я Ермоха, - пердун старый, а для себя-то я всё ещё гвардии младший лейтенанат Вокряков Ермолай Иваныч! -  вздохнул дед, устраиваясь поудобнее, - А ведь я-то и до Берлину дошёл и в рестахе ихнем бывал...
Да-а...
С рестахом-то вообще курьёз вышел...
Уж война кончилась, как мы с марша в Берлин этот вошли. Под бронёй приказ был двигаться - постреливали ещё снайпера ли, или ишшо какие дураки. Вобшем, идём взаперти, а я срать хочу - ну, сил нет, и не выйти, братцы мои, никуда уж полдня. А тут затор впереди, команда "Стой!". Я -  глядь наружу - площадь, народу полно везде, а мне уж и всё равно. Спрыгнул на землю, а сам - как пьяный, - угорел от газов-то. Ну и жопу-то в горсть - и по ступенькам  скачками. Примостился, значит, наспех за колонну какую-то: и вот она, братцы мои, благодать - сижу и гажу, значит, в логове врага!
Уж так дал  просраться - ни одному ягУрту вашему нонешнему и не снилось, во как! А рядом уж Сашка, стрелок мой, поливает по-малому, тоже, значит, допекло...
Да-а, - мечтательно протянул Ермоха, на миг замолк, сглотнул комок воспоминаний и спохватился:
- А политрук у нас был - ух, вредный! Хоть и молодой, а, сука, хуже комиссара, То ли Повзер, то ли Бевзер...
Как и увидал- то? Подскочил, визжит воплем неразумным: не сметь, значит, высокое звание советского солдата порочить... И попёр, и попёр, не остановить...Еврей, а вроде как за немцев переживал: "Убрать, - орёт, - немедля!"
А вот это, Витенька, вопрос уже сериозный - как это, мы - победители, мы за собой убирать не могём... А и не убрать, Витюня нельзя, уж больно вредный был тот Гейзер наш ебучий...Да-а..., ну, вот...- дедуня задумчиво поскрёб по кумполу.
...А тут мимо как раз пленных колонна шла. Они тогда уж и без охраны ходили.
"Стой!" - кричу, - Хальт и хендехох! Будет вам щас небольшой, но приятный гутентах! Пожалте, - говорю, убрать, - и показываю, значит...
Они сначала-то вроде как и не понимают, прикидываются. А тут Васька-наводчик, что в машине остался, башню-то развернул, да стволом и шевельнул вниз, аккурат чуть ниже пилоток. Враз поняли, распехали по карманам говнецо моё, словно золото какое, и марш дальше в плен...
Да, вот так.., И на душе легко, и приказ исполнен. Мы уж потом узнали, что рестах это был. А с Сашкой-то, стрелком, после вот был какой случай...- мечтательно глядя в окно, продолжал Ермоха...
Он любил эту свою историю и рассказывал её часто. Правда, в последнем варианте про Ваську-наводчика не упоминалось, да и Сашка-стрелок появился совсем недавно. А как было на самом деле, Ермолай вспоминать не хотел и никому не рассказывал.
...Тогда немцы долго не могли понять, что хочет от них этот чумазый, с блуждающим шальным взглядом, танкист. А когда сообразили, то вытолкнули из своей своры юнца-заморыша, лет семнадцати. Здоровенный рыжий детина-немец, что-то гугня, подтолкнул юнгу к Ермохе и, для верности, дал смачного пенделя.
Юнга, плача от унижения и боли покорно принялся сгребать в пилотку Ермохино добро, а тому вдруг стало не по себе: шутка выходила совсем не смешная. Гоготали только немцы, на всякий случай опасливо косясь на этого безумного русского.
Жалкий вид Юнги раздосадовал Ермоху, он разозлился на немцев, на себя, а ещё больше на  Юнгу - нет чтоб тому отказаться...
В порыве хоть как-то загладить в душе своей это неудобство, гвардии младший лейтенант Вокряков Ермолай стащил с Рыжего фуражку, подтёр остатки и лично нахлобучив её тому на голову, запрыгнул в танк...

(продолжение будет)