Малолетка – 1:    http://udaff.com/creo/96241/
    Малолетка – 2:    http://udaff.com/creo/96272/
    Малолетка – 3:    http://udaff.com/creo/96284.html
    Малолетка – 4:    http://udaff.com/creo/96672.html




                                                      Карцер


          В тюрьме (правильно, конечно, СИЗО, но заключённые так говорят редко) на малолетке за нарушение режима содержания могут опустить в карцер. Слово «опустить» здесь имеет свой смысл – карцера находятся на нулевом этаже  тюрьмы. В ростовском СИЗО это полуподвальное помещение размером примерно 7-8 кв/м.  Под самым потолком зарешёченное окно (стёкл обычно нет ), под окном еле живая батарея, закрытая стальными жалюзи. Пол, стены и потолок бетонные. Стены, правда отличаются тем, что оштукатурены так называемой «шубой» - корявые и до безобразия грязные. У входа расположен толчок - такие обычно устанавливают в общественных туалетах на авто и ж/д вокзалах. Над толчком  - водопроводный кран, который выдаст порцию воды только в том случае, если попкарь откроет кран, находящийся в коридоре. Случаев, чтобы надзиратель отказал напоить заключённого, в моей практике не было. Сложность в другом – не всегда можно «достучаться до небес». Карцерные надзиратели вечно где-то часами плавают. Появляются обычно при подъёме, приёме пищи и отбое. Ну, и конечно, при пересмене дежурных. К стене громадным болтом, утопленным в трубке, прикручены нары, снизу них приварен металлический квадрат, когда нары пристёгнуты, этот квадратик превращается в так называемый «обеденный стол», размером примерно 20 на 20 см.  Перед столиком в пол забетонирована заглушенная металлическая труба диаметром около 100 мм, которая при открытых нарах служит им подпоркой. Сидеть на этой трубе невозможно. Зато можно посидеть на столике, опершись ногами на трубу, да и то недолго.

          В семидесятые годы несовершеннолетнего заключённого, несмотря на то, что он и так был одет в тюремную робу, перед водворением в карцер переодевали в специальную, так называемую, карцерную одежду. Набор джентльмена – трусы, штаны, куртка и тапочки, сшитые тюремными мастерами из голенищ старых кирзовых сапог. Всё. Остальное запрещено.  Никаких маек и кальсонов, ни носков, ни картузов, ни матрасов, ни подушек, ни одеял.  В этом одеянии заключённый будет жить в каменном мешке пять суток. Для малолеток – это максимум. Взросляку могли впаять максимум десять суток. Если «хозяин» выносит ещё одно наказание в виде водворения в карцер, то следующий заход только «через матрас», то есть одну ночь заключённый должен переночевать в общей хате.

        Переодев нарушителя, каптёрщик вручает заключённому алюминевые ложку, миску и кружку.

        В карцер зимой лучше не попадать. Средняя температура не более 14-15 градусов. Через каждые 15-20 минут приходится вскакивать с нар и делать приседания, иначе к утру околеешь так, что  прибывшие на подъём надзиратели тебя просто скинут на бетонный пол, да ещё и пнут по бочине. Отбой здесь на час раньше, чем по всему изолятору, то есть в 9 вечера. Попкарь входит в карцер и «отстёгивает» от стены нары. Подъём соответственно в пять утра.

            Сейчас, говорят, отменили лётные и пролётные дни даже на взросляке.  При советской власти с этим не заморачивались. Кормили через день. В «лётный» день на завтрак выдавали кашу, вместе с ней полкило хлеба (суточная норма) и щепоть соли (примерно с чайную ложку), в обед – первое и второе, на ужин снова каша. Однако вся эта еда существенно отличалась от общей тюремной пайки. Для карцера готовились «блюда» по особому рецепту, в них отсутствовал даже намёк на какие-либо жиры. Карцер – это не просто великий пост, это пост величайший, поскольку здесь не пахло даже растительным маслом. В «пролётный» день утром выдавали только хлеб и щепотку соли,  а на завтрак, обед и ужин  - вместо «блюдей» - кипяток. То есть кипяток положен по норме, но надзиратели частенько кладут на положенное. Заключённые не спорят и права не качают, ибо лучше (как бы сейчас сказали) безлимитный трафик воды из крана, чем спорить с попкарём по поводу пол-литра кипятка.

        О куреве на пять суток можно забыть, хотя мне попадались «добрые» попкари, которые угощали сигаретой. Вы не представляете, какое это блаженство затянуться в карцере сигаретой, особенно после нескольких суток воздержания от вредной привычки. «Чуйская долина» отдыхает! К сожалению, длится это счастье недолго. Если сигарета с фильтром, куришь до тех пор, пока не появится едкий запах плавящейся синтетики, ежели – без фильтра, крошечный окурочек тщательно прячется в щелочку в стене. На тот случай, если ещё раз-два расщедрится надзиратель, то из окурков можно будет скрутить дополнительную мастырку. Но если тебя поймает за курением «злой» попкарь и накатает рапорт, помни, что «через матрас» ты снова окажешься в каменном мешке.

          Считается, что повезло, если ты попал в карцер в «лётный» день. Получается, что из пяти суток «пролётных» у тебя будет только два, ибо «лёт и пролёт» устанавливается не индивидуально для каждого нарушителя, а для карцера в целом.

          В первые же сутки нахождения в этом неуютном помещении начинаешь задумываться о смысле жизни. Перебираешь в памяти эпизоды из детства, вспоминаешь сначала хорошее, затем плохое, хочется плакать, – благо нет сокамерников – плачешь. В карцере думается хорошо – здесь запрещены книги, газеты, журналы, любое чтиво. Вот где происходит процесс «исправления», вот где тебе больше не хочется совершать преступления. Попав первый раз в карцер, я уже к вечеру второго дня  готов был поклясться, что всю оставшуюся жизнь честно простою у токарного станка, буду ежедневно выполнять норму, не пропущу ни одного коммунистического субботника и стану самым трудолюбивым и исполнительным строителем коммунизма. Только поверьте мне, отпустит на волю!

              Не поверили, не отпустили. Дураки! Такого работягу потеряла Родина. А ведь я, наверное, крепко держался бы за данное слово. Хотя бог его знает, конечно.

            На четвёртые сутки я твёрдо решил для себя, что каждый раз после трапезы на воле я буду тщательно сметать со стола в ладонь все оставшиеся крошки и отправлять их в рот. Я думал, какие люди глупые, когда бросают на столе недоеденные куски хлеба и… о, боже, даже мяса или колбасы.

          Осудите меня, люди, назовите меня кишкоблудом или слабым, никчемным человеком, но в тот момент я знал точно, что символ свободы – это пайка белого хлеба и кусок колбасы. А, если к ним приложить ещё и горсть конфет (пусть это будет даже «собачья радость»), то вот это уже рай на земле.

          По истечении пяти суток (минута в минуту) тебя ведут в баню. Никогда не забыть того блаженства, которое испытываешь, стоя под горячей струёй. Надзиратели, наверное, тоже люди и в этом случае не подгоняют, не торопят, дают насладиться  теплом и чистотой. Однажды после карцера я простоял под душем около получаса.

          Признаюсь, даже выйдя на свободу, я не испытал того счастья, которое свалилось на меня, когда я поднялся в общую хату к своим сокамерникам. Никто никогда не упрекнёт заключённого и не посмеётся над ним, если по возвращении из карцера в его глазах блеснут слёзы. Из карцера встречают: на столе лежали и символ свободы, и райская пища…