Рук споткнувшейся Шамбалы взмах,
взмах отброшенной шторы –
степь произносит влюблённое “ах”,
и возникают горы.

Иван Жданов


Но прежде чем превратиться в обезьяну, Дарвин успел произнести:

- Боюсь, KNUT, ядерная война им не поможет.

* * *

Стоев не знал, куда девать руки. Повсюду был кафель. Казалось, всю вселенную обложили белым сияющим кафелем, и кто-то очень-очень серьёзный, с такой вот нехорошей улыбочкой, уже натянул на руки перчатки и схватил с подноса остро отточенный скальпель.

Маргарита Ильинична три минуты назад вошла в подсобное помещение и закрыла за собой дверь. Стоев заметил, что света она не включала. Тишина стояла во всём кабинете, и Стоев боялся шелохнуться. Он замер, застыл, превратился в соляной столп и новомодную безделушку в стиле арт-деко – перед столом начальницы цеха.

Илья Стоев знал, что он провинился, но ещё не знал чем. Судорожно перебирал в уме все возможные проступки, зачем-то вспоминая детские шалости и юношеский онанизм. Последний у него давно перешёл в хроническую форму, став онанизмом взрослым и осмысленным.

Тьма - непроглядная, холодная и сухая, скукожившаяся, отравленная ядохимикатами чистящих средств, звенящая во чревах металлических вёдер среди швабр, абсолютно пустая – клубилась в подсобном помещении, и, возможно, там давно не было никакой Маргариты Ильиничны. Стоев внутри своего оцепенения вёл отчаянную борьбу:

«Пойди-пойди, - говорил он себе, - открой эту дверку. Ты всё увидишь и поймёшь. Ты увидишь голый кафель, а по нему текут слёзы. Слёзы, которые…»

Из кладовки донёсся слабый звук. Стоев шевельнул ухом и вздрогнул. Звук повторился чуть громче, но Стоев всё равно так и не понял, что это было: глоток или горловой спазм.

«А вдруг, - говорил внутренний голос, - у неё дома какая беда стряслась, может, умер кто, или просто ей тоже невыносим вид всего этого кафеля, и она там пытается покончить с собой».

Неожиданно Стоева озарило:

«А вдруг, это из-за тебя она, из-за твоей непроходимой тупости, глотает едкую синюю дрянь, от которой кожа с рук слазит, если не пользоваться перчатками».

Когда Маргарита Ильинична выбралась из подсобки, Стоев готов был кинуться ей в ноги, свернуться на полу калачиком, обхватив туфли сорок второго размера и рельефные икры в коричневых чулках, рыдать, умоляя, чтобы она простила его, чтобы не лишала себя самого прекрасно, чтобы оставалась той же самой Маргаритой Ильиничной, которую мы все, которую мы, которую…

- Прошу вас, - сказала Рябинина, усаживаясь в своё кресло. Не глядя на Стоева, она указала ему на стульчик напротив.

Стоев сел. Кафельный пол всё ещё кружился у него перед глазами – это он мысленно продолжал змеиться вокруг немолодых икр начальницы цеха.

- Вы догадываетесь, зачем я вас вызвала? – спросила Маргарита Ильинична.

Стоев молчал, разглядывая ногти на руках. В них будто отражалась вся его простая суть, прикрытая недолговечным комбинезоном плоти. Стоев похолодел, словно бригада плиточников принялась выкладывать его изнутри белым кафелем.

- Н-нет, - наконец выдавил он.
- Илья, вы же знаете, как легко при нашей деятельности предаться разного рода соблазнам.
- Да я выполняю всё, Маргрит Ильинична! Я выполняю норму и даже сверху… делаю! Я всё делаю, все квадраты, и не отлыниваю, не отлыниваю, как некоторые, которые…
- Я в курсе, Стоев.
- …которые только сидят и…
- Я обо всём в курсе, Илья, успокойтесь.
- …сидят, вишь ты, на угловых диванах.
- Да-да, Илья. С этими личностями мы будет ещё разбираться.

Рябинина подняла со стола пачку тонких сигарет, выбила одну и закурила. В пепельнице рыбами лежали два съёжившихся хабарика с синяками помады на фильтрах шей. Стоев знал, что к концу смены пепельница будет как фашистский крематорий.

- Я вызвала вас, - сказала Маргарита Ильинична, - чтобы поговорить про розовое.

Какое-то время Стоев глядел начальнице цеха в глаза. Кривая трещина улыбки поползла по его лицу.

- Ну что вы, Маргарита Ильинична! - сказал он. – Что вы: такого и не было никогда.
- Правда?
- Честное пионерское!
- То есть вы хотите сказать, Стоев, что мысли о розовом никогда не посещали вашу голову?
- Ну, то есть, как не посещали? Было пару раз, но я так как-то ничего. Вот сейчас вы сказали, и я подумал.
- А Барыкин не подбивал вас на розовое?
- Да нет же! Он никому не рассказывал о том, что собирался сделать. Он и со мной-то так больше, о погоде или футболе - о поверхностном.
- Знаете, Стоев, - Маргарита Ильинична откинулась на спинку кресла, - а я ведь вам верю. Только есть ещё они, и вы знаете, как они смотрят на всё. Своими фасетчатыми глазами, Стоев, они смотрят на вас, да и на меня в придачу, как на мух, ползающих в их дерьме.
- Маргрит Ильинична…
- Да, Стоев, именно так. И вот вы не видели, что было потом с Барыкиным, вашим напарником, с которым вы так часто обсуждали погоду, что с Семёном Барыкиным было впоследствии. А вот я видела, - рука Рябининой задрожала мелко-мелко, и пепел, нависавший коромыслом с конца сигареты, рухнул на стол, на какие-то бумаги. – Я видела!

Илья Стоев подскочил на месте. Рябинина небрежным взмахом руки скинула пепел с бумаг и затянулась.

- Вы свободны, - сказала она механическим голосом.

Стоев вышел из кабинета, закрыл за собой дверь, постаравшись сделать это как можно тише, и пошёл по коридору, выложенному кафелем, на свой участок.

Разные мысли вертелись в голове Ильи. Он вспоминал Сёму Барыкина. Тот, в самом деле, никогда не говорил ему про розовое – наверное, не доверял или просто не хотел подставлять друга. Но в одном Стоев всё-таки наврал начальнице цеха: теперь он часто, очень часто думал о розовом. С тех пор, как произошёл тот инцидент с Барыкиным, и Семёна пронесли мимо бригады – с развороченной брюшиной и выпавшими наружу кишками, ещё живого, ещё улыбающегося, всего трясущегося, и с этими липкими розовыми пузыри на губах.

Розовые пузыри теперь часто взрывались у Ильи Стоева во сне. Они бывали размером с волейбольный мяч, с дом, с целую планету. И всюду они таили вопрос. Сочились розовым вопросительным соком. Что дало Барыкину розовое? Зачем он бросил молодую жену с двухлетней девочкой – у них ведь всё было замечательно? И, самое главное, что теперь ему, Стоеву, делать? Розовое влекло его непостижимой силой.

В тот день, когда всё произошло, ещё до того, как взвыли сирены и по коридорам, стуча высокими военными сапогами, побежали солдаты ФОС, у Стоева было нехорошее предчувствие. Сейчас он вспомнил, как стоял перед дверью комнатёнки отдыха, где возился Барыкин, - не решаясь войти. Семён тогда сам распахнул дверь, увидел Стоева, сделал вид, что удивился, и протянул ему книгу, которую держал в руках. Это была «Кефаль» Игоря Жирдомирова.

Илья запустил руку в нагрудный карман спецовки и вытащил потрёпанный том с мягкой обложкой. Некоторое время он смотрел на чайные листы с закатавшимися уголками, после чего убрал книгу обратно.

Через минуту Илья Стоев добрался до своего участка. Скребок, совок, железное ведро, чистящее средство – все его нехитрые орудия труда лежали в кучке на полу возле стремянки, где он их и оставил, когда был срочно вызван в кабинет начальницы цеха Рябининой. Квадрат, который ему предстояло очищать, только назывался квадратом. На самом деле это была гигантская сота, выложенная белым кафелем. Длина её составляла пять метров. В поперечном вертикальном сечении получался правильный шестиугольник со стороной два метра. Общая поверхность, нуждавшаяся в обработке, - шестьдесят квадратных метров, и это без передней и задней стен. От хирургической белизны помещения у Стоева звенело в зубах.

Илья подобрал с пола скребок и ведро и поднялся по стремянке к потолку. Тягучая зелёная дрянь, чем-то напоминавшая водоросли, была разбросана по потолку небольшими островками. Основная масса её приходилась на пол и стены. Дрянь имела неописуемый едко-сладкий запах, благо, почти незаметный. Стоев подумал о том, что никогда вживую не видел их - кто оставлял после себя всю эту дрянь.

Он поставил ведро на верхнюю площадку стремянки и приступил к работе. Мысли о розовом накинулись на него стаей гарпий.

«Они создают розовое для каких-то своих целей. Для нас оно находится под строжайшим запретом. Но добыть его всё-таки возможно. Будто яблоко познания в райском саду. Но так ли это?»

За работой время летело незаметно. На шее Стоева завибрировал куфон – обеденный перерыв. Илья слез со стремянки и нажал кнопку вызова приёмщика. Приёмщик появился через минуту и забрал ведро, сделав отметку в электронной записной книжке.

Илья Стоев направился в столовую. Кормили в улье на редкость хорошо – это было требованием хозяев.

Покончив с обедом, Стоев направился в комнату отдыха, чтобы провести там оставшееся от перерыва время. Он присел на скамейку и достал из спецовки «Кефаль». Илья открыл книгу на закладке и продолжил чтение:

«Лика обнажила ровный рядок зубцов. Поигрывая пальчиком в бирюзовом рту, она смотрела то на Вику и её сквозное декольте, то на оттопырившийся в штанцах Германа кукурузный початок. Интересно, думала девушка, а какого размера зёрна? Она провела по губам раздвоенным языком и отпустила лямки тесного  лифчика.

- У-у, детка, - сказал Герман, - что же ты раньше скрывала такое. Твои сосцы – сосцы волчицы, взрастившей Ромула и Рэма, Гейне и Гёте, Шостаковича и Мусоргского, Моне и Кандинского – они словно звездопад, словно ртуть, словно два светоча в царстве беспробудного мрака.

Вика стянула с ноги змеиную кожу сапога. Её бархатные белые ляжки, возможно, могли бы придушить и слонка в припадке похоти.

Герман расстегнул ширинку, обнажив початок. Серп и молот красовались под залупой  в причудливом хороводе вен. Лика склонилась и лизнула советский союз. Заиграл марш Мендельсона, и Вика была без трусов. Её попка нарастала жарким айсбергом. Герман высунул язык в предчувствии хлёстких струй. Вереница позвонков уходила за горизонт. Тахта вскрикнула и прогнулась. Серебряная ложка забилась в агонии на дне фужера. Лика заглотила целиком, и Герман ощутил, как трепещут её гланды. Вика сорвала парик и зашвырнула в угол. От здравомыслия остались дотлевающие руины. Вика развела ляжки в стороны, и под хищным червём клитора, прежде чем всё утонуло и захлебнулось, раскрылась  розовая полынья».

- Тьфу ты! – выругался Стоев. – И здесь розовое!

В комнате отдыха больше никого не было, но Илья всё-таки с опаской оглянулся по сторонам.

«Нет, - подумал он, - больше терпеть не имеет смысла. Если я не пожру его сейчас, завтра оно пожрёт меня. Я просто обязан это сделать».

Оставив «Кефаль» Жирдомирова на уголке скамейки, Стоев вышел в коридор. Он шёл небыстро, как и всегда, борясь с охватившей его паникой и желанием побежать. По дороге ему попадались знакомые, они приветствовали его, но он не обращал на них внимания. Вскоре он оказался у входа в седьмой зал. Два фосгена, солдата Федерации Обеспечения Сотрудничества, стояли по бокам бронированной шестиугольной двери. Стоев чиркнул магнитной картой по картридеру и вошёл в зал.

Дверь за ним сразу закрылась.

- Уборщики уже были? – спросил молодой солдат у другого.
- Были.
- Код четыре? – солдат зевнул и потянулся к рации.
- Ага, - и, помолчав, добавил. – Дадим парню две минуты – вдруг одумается.

Зал представлял собой огромную соту, выложенную белым мрамором. По стенам шли причудливой формы металлоконструкции, напоминающие земные деревья на сильном ветру. В дебрях их вздувалось и бродило нечто живое, жаркое, бесформенное и омерзительное. Оно вздыхало с тонким посвистом, с металлической тоской и тихой злобой. Стоев постарался больше не смотреть на это и сосредоточил внимание в центре зала.

Розовое было тут. Оно плескалось в прозрачном цилиндре – мощная лопасть внизу аппарата не давала ему загустеть. Вокруг были странной формы стенные шкафы с ассиметричным расположением дверок и ящичков. Тонкие трубки соединяли цилиндр с розовым с другими сосудами и приборами. Гигантская пчелиная матка смотрела на Стоева фасетчатыми глазами.

-- Ты пришёл за розовым, человек, -- слова возникали прямо в мозгу Стоева.

«Ты хочешь мне помешать?» - подумал он, сжимая кулаки.

-- Я не стану тебе мешать, даже если ты решишь убить меня.

«Что это?»

-- Ты жаждешь познания. Но там ли ты его ищешь. Всё, что тебе нужно, уже в тебе.

«Не пытайся меня отговорить. Обратного пути нет».

-- Загляни в себя.

Взгляд Стоева сам собой упал на кривой острый предмет неизвестного назначения, лежавший на полу. Жёлтая вязь оплетала рукоятку и лезвие. Стоев подошёл и взял серп в руку.

«Как мне это сделать?»

-- Для человека есть только один способ.

«Хорошо. Но сперва я возьму то, за чем пришёл».

Стоев медленно запустил руку в цилиндр с розовым и зачерпнул склизкое тёплое вещество. Пчелиная матка не отрываясь следила за каждым его движением. Жало поигрывало внизу её полосатого брюшка. Быстрым движением Илья Стоев поднёс ладонь с розовым ко рту и сделал глоток.

Вещество скользнуло в пищевод, оставив после себя во рту склизкий инверсионный след. Вкуса не было. Илья ничего не чувствовал.

-- Человеку свойственна вера в чудо. Каждый надеется, что есть на свете что-то, разом способное решить все его проблемы. Дорогу в вечность человек хочет вымостить красным кирпичом.

- Ладно, я всё понял, - сказал Стоев.

Илья размахнулся и вонзил нож в грудину. Послышался хруст. Кровь потекла по пальцам, сжимавшим лезвие, жидкими бусинками. В груди сильно кололо и разрывало на части, но Стоев старался не обращать на это внимания и резал податливую мокрую плоть вдоль и поперёк. Лоскутами повисла кожа, жилы стали видны, красные, тугие; кишки заскользили и выпали из брюшины Илье на ботинки. С презрением он откинул их в сторону. Нагнулся, руками расширил рану и заглянул внутрь.

-- Что ты видишь?

- Я вижу…, - Стоев задыхался, пот выступил у него на бледном лбу, - вижу… свои проклятые внутренности!

-- Смотри лучше.

Бесконечно далеко, в другой галактике, послышался грохот приближающихся сапог. В ушах щёлкнуло, и звуки пропали. Перед глазами Стоева всё поплыло и кусками стало проваливаться в пустоту. Сильные руки уложили Стоева на носилки. Пальцы надавили на глазные яблоки. Челюсти Стоева насильно раскрыли, вытащили запавший язык и вложили в рот что-то твёрдое, холодное, с острыми неровными краями. И вот тогда, почти утратив связь с телом, Илья Стоев увидел, как измождённое солнце западает за горизонт, как стучат и клокочут венозные ели, а Аня в своём лёгком платьице кидает очередную «лягушку» в чёрную бархатную воду.

* *

Саша открыл глаза и поднялся на ноги. Острые песчинки впивались в его молодую загорелую кожу. На сетчатках глаз догорали останки сна – странный человечек агонизировал с кусками кафеля во рту.

Аня шарила руками по песку, отыскивая подходящий для броска голыш. Её скомканный сумерками силуэт на секунду напомнил Саше старуху-смерть. Плотоядная улыбка с безупречными зубами озарила его лицо. В шортах призывно поднялся член. Саша накинул гавайку и побежал к берегу.

Его тяжёлое мускулистое тело сбило и погребло под собой тонкое изящное тело девушки. Они барахтались, зарываясь в тёплый молочный песок. Путаясь в светлых воздушных волосах, Саша целовал нежную анину шею и затылок – пока губы его не превратились в кровавую бахрому, а у Ани не развилась «очковая» болезнь. Рука скользнула в трусики девушки, нашла тёплую дырочку, но Аня недовольно застонала и вытащила её.

Саша отодвинулся и встал на ноги. Аня приводила себя в порядок.

- Милая, я люблю тебя жрать, - сказал он.
- Только не сейчас.
- Почему?
- Они больше не смотрят на нас.
- Кто – они?
- Медузы.
- Медузы?
- Мы ловили в море медуз и складывали в кучки. У кого получится больше. Пирамидки из живых медуз. Медуза почти на сто процентов состоит из воды. На солнце они текли и спаивались в единую желеобразную массу. Коллективному разуму медуз было интересно, что делают два могущественных бога, обрекшие их на мучительную гибель. Твоя пирамида оказалась, конечно, больше, и ты, удовлетворив стремления самца, провалился в сон, оставив меня одну наедине с моим мучительным зовом. Ты поступил как конченный мудак.
- Извини меня, детка.
- Теперь ты мне должен.
- Что мне для тебя сделать?
- Угости меня коктейлем.
- Лады.

Они собрали вещи и отправились в бар.

Посетителей было немного: две женщины под тридцать и мужчина с длинными роскошными усами и в котелке. Он оглядел анину фигуру и довольно зажмурился.

- Бармен! – позвал Саша. – Ваш лучший коктейль для дамы! А мне – три по сто водки.
- Будет сделано, - молодой бармен лихо подмигнул и принялся открывать бутылки.

Аня взяла руку Саши и неожиданно поцеловала у локтевого сгиба. Затем она прижалась к нему телом и посмотрела в глаза – снизу вверх.

- Сашенька, - сказала она, - ты ведь защитишь меня?
- И не подумаю, - ухмыльнулся он.
- Но, миленький!

Саша засмеялся и покрепче прижал её к себе. Бармен выставил заказ.

- Ты знаешь, - сказала Аня, - мне кажется, тот мужчина смотрит на меня.
- Гы, ещё бы не смотрел.

Саша опрокинул стопку водки, затем сразу ещё и ещё. В глазах его взорвался белый фосфор. Саша подошёл к усатому мужчине и взял его за плечо:

- Пойдём, воздухом подышим!

Секунду мужчина смотрел на парня, затем довольно зажмурился и сказал:

- Пойдём.

Они вышли на крыльцо бара. В воздухе мерцала летняя ночь, пели птицы. Мощный удар отбросил Сашу в сторону, заставив схватиться за сломанный нос. Пальцы Саши окрасились густой тёмной кровью. Саша засмеялся и пнул мужчину в живот. Нога глубоко вошла в плоть, и Саша почувствовал, как что-то обрывается и падает внутри мужчины. Саша поднял голову человека. Аня вышла из бара и смотрела. Саша открыл рот и зубами оторвал мужчине нижнюю часть лица вместе с усами. Тело они вдвоём выбросили в кусты.

На небе зажигались первые звёзды. Аня и Саша стояли среди пахнущих олеандров. Аня смеялась и прикладывала к лицу как маску рожу усатого. Саша надел солнцезащитные очки и, улыбаясь, посмотрел на небо.

*

Но прежде чем превратиться в сколопендру, Зоя подумала: «Ведь и страсть – всего лишь психическое заболевание, которое лечится бромными каплями».


2-6 июня 2008 г.