В канун Нового года погода выстоялась. Чудес и запредельных температур не сулила. Северный ветер нагнал туч, пошёл мелкий, колючий и злобный, как председателева Авдотья, снег. Ветер, с утра мелкий и пакостный, ближе к полудню разошёлся, как за ящик водки. Цельные сугробы в харю мечет, - подумал Митрофан, кутаясь в тулуп.

Кондолиза, задорно попёрдывая, норовила пуститься в галоп. А Митрофан, чтобы скоротать дорогу, затянул песню. Под песню думалось. О чём? Да обо всём.
Старая прокладка с утра распизделась – Ах, внука привезут на праздник, а ёлки нету. Вот и пришлось Митрофану закладывать Кондолизу, да и ехать в лес. Но, тут святое. Внук!
А снегопад закончился так же резко. В лесу тишина первозданная. Благодать.


Авдотья, председателева жена, с утра сбегала на хутор к свекровке. Попарила «старую пизду» в бане, да и сама помылась. Канун Нового года, святое дело. Теперь, весёлая с двух кружек медовухи, она шла накатанным зимником к себе в деревню. Шла и голосила песню - ну, а чё делать-то?

В этот день у старухи Судьбы было озорное настроение. Такая уж она затейница. То бьёт чем ни попадя, а то возьмёт да и пошутит. Иногда очень даже жёстко.
Так и получилось, что встретились на кривой дорожке те двое: Митрофан, да Авдотья. Вы скажете, ну, щас будет ебля? Врать не стану. Будет.

Первой услыхала скрип полозьев Авдотья. Ково это лешак несёт? – подумала баба.
Затем и Митрофан заметил непорядок. Кондолиза вдруг стала притормаживать.
- Но, хуесоска калифорнийская, - выругался Митрофан. Хуй там! Если эта сука чего решит, то бульдозером не сдвинешь.

Ну, и собственно чё тянуть? Встретились.

Теперь точно дороги не будет, - думал Митрофан, разглядывая из под нахмуренных бровей соседку.
Авдотья же, подогретая винными парами и разрумянившаяся, в свою очередь, разглядывала Митрофана своими блестящими глазами-пуговицами.
Первому игра в гляделки наскучила мужику. Пошарив под рогожами, он достал припрятанную бутылку водки и, выдернув зубами самодельную пробку, заглотил прямо из горла.

Авдотья, баба тёртая, прощелыжистая, не выдержала испытания тишиной.
- Здравствуй, Митрофан, куды путь держишь?
- На кудыкины горы, - рыкнул Митрофан. – Чё кудычешь на дорогу?
- Дык налей барышне сто грамм, она и кудыкать не станет?

Митрофан конечно удивился игривому тону самой вредоносной деревенской бабы, но виду не подал.
- Так нет же у меня с собой стаканов-то? Давай из горлышка соси.
Авдотья посмотрела на мужика странным задумчивым взглядом, и протянула руку за бутылкой. Сделав изрядный глоток, она перевела дух. Было очевидно, что председательша порядком пьяна.

- Ну, и где твоё соси, Митроша? – подойдя вплотную спросила она.
Вначале Митрофан не понял, а, поняв, растерялся. Да, собственно, понимать было нечего. Хмельная баба сунула свою горячую ладошку прямо под тулуп Митрофана. Её шустрые пальчики уже вовсю боролись с пуговками на ширинке его стареньких брюк.

Смолоду Митрофан не отличался стойкостью по отношению к бабским прелестям, а тут само в руки прёт и повизгивает от охотки. Размышлял он ровно столько времени, сколько ушлой потаскушке понадобилось, чтобы рассупонить его «добра молодца»

Ты подожди Авдотья, на дороге же стоим. Не ровен час, кто поедет. Давай-ко падай в кошеву, а я малость в сторонку сдам. Господи! Что творим?! Ладно, хоть мороза нет, - подумал он про себя.

Дальнейшее походило на странный сон, когда силишься проснуться, ан не тут-то было.
Авдотья, видя скованность мужика, взяла инициативу полностью в свои руки. Вернее бы сказать в губы. Когда успела наблатоваться? – только и успел подумать мужик, и тут началось! Авдотья, как изголодавшаяся собака на кость, набросилась на его хозяйство. Потеряв ощущение пространства и времени, он то взлетал на вершину, то падал в бездну.
Посторонний звук привлёк его внимание. Не поворачивая головы, он с трудом выдавил из себя: - Что это?
Авдотья, на секунду прервав свои гастрономические опыты и не потрудившись освободить рот, пробубнила: - кововива вевев…
- Чево?

Член с лёгким чмоком, на манер пробки шампанского вышел из недр бабы.
- Кондолиза говорю серет, - зло буркнула Авдотья, и возобновила свои гастрономические изыскания.
А Кондолиза действительно срала. Не терять же время. А так хоть какая-то польза.
Через пару минут, когда блаженство Митрофана достигло апогея, он рыкнул по-звериному, пёрнул и обильно кончил прямо в рот труженицы.

Тут бы и сказочке конец, да не всё так просто в жизни. Она ж сука коварная любит подшутить. Из-за поворота послышался шум приближающейся машины. Может, и не допёр бы Митрофан, что за техника едет, не проработай он колхозным механиком четверть века. Словно молния ударила его в разгорячённую сексом башку. Ёптваюмать! Председателев Уазик.
- Быстро, сучка, ныряй под рогожу, - заорал он не своим голосом ничего не понимающей бабе. – Бегом, хуесоска! Твой едет…

Авдотья, баба умная, смекнула свою «выгоду» на раз. С хлопком запахнулись лохмотья рогожи, и всё замерло. Митрофан же, сызмальства отличавшийся сообразительностью, отскочил от саней. Скинул штаны и присел под ёлочкой, на манер той самой горбатой собаки. Ну, а тут и гость пожаловал.

Из остановившегося Уазика, матерясь, жирным колобком выкатился председатель. Увидев Митрофана в его мученической позе, его красную рожу и слезящиеся глаза, Сидор Петрович заржал как стадо зебр на водопое и деланно отвернувшись, сказал:
- Бог помощь, Митрофанушко. Мою шаболду не видал? К мамке в баню уползла ведьма, да и пропала где-то. Хоть бы навсегда, блять! А лучше бы волки задрали…

И тут под рогожами угрожающе зашевелилось. Председатель, не ожидавший этого, отшатнулся от саней как ошпаренный. Митрофан же, видя, сей конфуз, уже запрыгнул в штаны и скачком оказался возле саней.

- Что это у тебя в санках-то? – спросил оправившийся председатель.
- Знамо дело что, свинья, конечно, - закуривая, буркнул Митрофан. – Вся деревня знает, один ты не в курсах.
- А чё я должен знать? – угостившись папиросой, продолжал допытываться Сидор Петрович.
- Ну, ты гений, бля! Сегодня же в Покровском ярмарка. Вот я по случаю и прикупил свинью породистую. Порода Афганка называется. Может избу сторожить, по грибы ходит.
- В смысле по грибы? С лукошком?
- С хуёшком. По запаху ищет. Ты рогожу-то не подымай, ей холод смерть лютая. Сразу издохнет, - продолжал вдохновенно врать Митрофан.

Как бы в подтверждение его слов из-под рогожи послышалось задорное хрюканье.
Молодец, сучка, - подумал Митрофан. – Прямо по Станиславскому чешет. Верю ёптать.
А председатель, почесав репу, озадаченно спросил: - Ну, хоть дома-то покажешь? В тёплой загонке?
- Дома-то чё не показать, покажу, конечно, - сказал Митрофан, судорожно гоняя в башке, чё он покажет Сидору. Ибо из живности в его хозяйстве были только кошка Файка, да жена, которая, к слову сказать, в хозяйстве была ещё более бесполезной, чем её мяучащая и пиздящая сметану тёзка.

Тут бы и разойтись нам всем по интересам. Каждому к своим баранам. Хуй вам в окрошку. Больно быстрые.

Сидор Петрович, докуривая папироску, решил поразглагольствовать за жизнь.
- Вот ведь незадача, Митрофан. Лярву свою найти не могу. У мамки нету, дома нету. Значит, по идее должна быть в дороге. Слушай,- оживился председатель. А может и вправду волки её, мандавошку, загрызли? Ведь может же такое быть? Не, ну всем везёт, а я чё - в домино проигранный что ли? А?

- Хуй на! – послышалось из кошевы. Рогожи, словно подброшенные взрывом полетели на снег. Митрофан и председатель отскочили в стороны. На санях во весь рост, растрёпанная, краснолицая и злая, стояла Авдотья.
- Так, значит, мандовошка говоришь? – прошипела баба. Лярва, значит, которую волкам на съедение не жалко? Свободы, хуй моржовый, захотел? Мы тут с Митрофаном решили над ним пошутить за ради праздника, а он вона чё?! Ну, я тебя щас блять тут и решу, курва большевицкая…

Председатель, в прыжке, которому позавидовал бы сам Третьяк, сквозанул в кабину Уазика. Мотор завёлся с полпинка. Хлопнула дверца, но одновременно с ней и вторая, та, что сзади. Машина рванула с места как отпизженная. Последнее что увидел Митрофан, это Сидора, крутящего баранку одной рукой, и второй пытающегося стряхнуть с себя насевшую сзади нечаянную радость.

Митрофан заправился, достал бутылку и надолго приложился к горлышку. Пошёл пушистый мягкий снежок. Пока мужчина закуривал, белые хлопья начали потихоньку заметать следы недавних событий. Задумчиво улыбалась Кондолиза. Она не ревновала Митрофана к этой одноразовой пустышке, нет. Ведь у них с хозяином было всё по настоящему. По любви. Милый…