Какая-то могучая и беспощадная рука выхватила Эдельфейса Зохаровича Машкена из-под скомканной простыни из тёплой  кровати и зашвырнула в центр бесконечной бетонной пустыни, перегороженной с какой-то целью забором.
Забор был тоже бетонным и гладким и высоту имел метра четыре. Он приходил из-за горизонта и убегал в бескрайние дали противоположной стороны.
От забора во все стороны расползалась ровная бетонная площадка, сливаясь уже поблизости с серым низким небом.
И почему-то было ясно, что там за забором такая же бесконечная пустыня, и из подсознания словно в подтверждение этого факта выплыло странное словосочетание – «Мёбиус Феламентоза».
Дул холодный пронизывающий ветер.
На Эдельфейсе Зохаровиче были, как есть, неновые сатиновые трусы защитного цвета, в просторечьи именуемые семейными, и застиранная до желтизны майка – костюм явно не для прогулок в ветреную погоду по неизвестной планете.

Эдельфейса Зохаровича шёл вдоль забора, что казалось ему наиболее безопасным и логичным.
Он дрожал от холода, страха и непонимания цели своего нахождения здесь.
Так и шёл он, ёжась, дрожа и всхлипывая.
Зачем-то прижимал он к груди в сведённых холодом руках мандарин и винтовочный патрон… Словно некое послание здешнему негостеприимному миру.

«Это забор кладбища», – с тоской думал Машкен.-  «Забор моего кладбища».
И тут сердце Эдельфейса Зохаровича, радостно встрепенувшись, попыталось выскочить горлом  - он увидел на заборе родное слово «ХУЙ», написанное метровыми чёрными буквами.
«Здесь есть люди!» – обрадовано прошептал несчастный Архимед. – «Наши люди!»
Но тщетно крутил он головой во все стороны, пытаясь узреть на горизонте автора бесценного творения языка русского. Кругом по-прежнему была только безлюдная гладкая пустыня и бесконечный забор.
«Эй! Эй, люди!» - хрипло проголосил Машкен.
Ответом был резкий плевок ветра в лицо. Надпись приобрела издевательский смысл.
Эдельфейс Зохарович лёг под словом и неприлично громко разрыдался. Не хотелось жить.

Но лежать было жутко холодно, хищный бетон, казалось, высасывал из тщедушного тела жизнь. А жить-то хотелось.
Кряхтя, Эдельфейс Зохарович встал и побрёл дальше вдоль забора, роняя слёзу через каждые три шага.

Так он прошёл тысячу восемьсот восемьдесят восемь  шагов (нах). Слёзы закончились, иссякли или иссушил их пронзительный ветер…

Но что это? – Едва заметный выступ бетона на фоне ровной стены. Черное окно! Стальная серая дверь! Что-то вроде пропускного пункта. В другую жизнь. В жизнь!
Эдельфейс Зохарович заглянул в тёмное окно, навстречу ему из темноты выплыл обросший пучками ржавой шерсти череп… Эдельфейс Зохарович отшатнулся, пытаясь вспомнить хоть пару слов из какой-нибудь молитвы… «Отче наш, иже ети…»
Дверь ворчливо проскрипела, и из темноты помещения в ветер вышел страшный  измождённый старик в рваных ватных штанах и рваной фуфайке, с огромной винтовкой на плече.

Но чернота за его спиной казалась тёплой и безопасной.
-Пустите…
-Не положено!
-Холодно…
-Не сахарный!
-Замёрз. Вот.  – Эдельфейс Зохарович протянул на раскрытой ладони мандарин. – Он  замёрз.
Вохровец взял мандаринку, одним движение содрал кожуру, отбросил её назад за дверь, а  мандарин сунул в рот.
Эх, наверное, спелый, шкурка такая тонкая отступающая от плода, вкусный, наверное…
-Всё согрел. – серьёзно сказал дед, шамкая беззубым ртом, сбоку по подбородку стекала струйка сока. Старик пытливо вглядывался в лицо чужестранца, нервно теребя ремень винтовки.

Эдельфейс Зохарович крепко сжал винтовочный патрон. Патрон был скользкий и холодный. Как руки.

***

Эдельфейс Зохарович Машкен проснулся.
Хлопала открытая балконная дверь. С улицы сквозило морозцем.
Сердце колотило в рёбра, как бешеный зверь в прутья узилища.
Эдельфейс Зохарович со страхом осмотрелся.
Уф! – Он был дома - это была его квартира, его кровать, его смятая простыня. Часы на тумбочке дружелюбно показывали без четверти три.

«Слава Богу, это был сон!» - искренне обрадовался Эдельфейс Зохарович.

«И всё-таки хорошо, что я старику ничего про патрон не сказал!» - похвалил он себя, засыпая.



xxx. Тока што (Странные сны ЭЗМ.)