…Налим — животное. Охуй — состояние. Пряность — пиздатая. Россия — наше Отечество. Смерть — неизбежна. Тлейлаксанцы — уёбки. Уёбки — много кто, не одни только тлейлаксанцы. Фримены — падонки. Харконнены — пидарасы…
«Учебник имперской грамматики»
(сост. прынцесса Ирка)


— Да нету здесь никакого сена, — говорила леди Джессика, обводя взглядом бескрайние пески, где хуй сыщешь хоть один укромный уголок (тм).
— Сам вижу! — раздражённо отозвался Павел.
Больше всего его поразило то, что отныне он будет герцогом. Его отец — настоящий герцог, матёрый герцог, герцог, писавший прогоны, пахнущий табаком, чифирём, потом и прочими признаками хаты, — попал в плен и накрылся пиздой в жутком логове Харконненов. И теперь Павел лицом к лицу столкнулся с выбором, ужасающе отвратным, мокро-прохладным и склизским, словно вонючая старческая пизда Галины Еленовны, тем выбором, что разрушил судьбу несчастнейшего из датских принцев. «Хуль делать? — вопрошал себя новый герцог. — И куда хуярить мне? По направлению к чему мне устремляться? Быть может, эмиграцию избрать? Иль попытаться все долги взыскать, Харконненов безжалостно отпиздив? В конце концов, кто я по этой жизни — дрожащая я тварь, иль я имею право расчистить путь себе кровавым топором?..»
Можно было, конечно, связаться с Гильдией и, за скромную плату (пизду Джессики), переправиться под её покровительством на Тупиловку, планету-убежище для поверженных и для ушедших в глубокое отрицалово Домов. Но оставлять харконненскую бочину неотбитой было всё же в падлу.
От размышлений юного герцога отвлёк расположившийся на песке рядом с ним большой рыжий торокан. Особенностью его облика были огромные половые причиндалы, чуть ли не больше самого торокана, чего у насекомых Павел никогда раньше не замечал. «Ни хуя себе!» — думал Павел, дивясь гипертрофированности тороканьих хуя и мудей. Торокан, заметив интерес к себе, зарделся от стесненья и побежал прочь: казалось, он не бежит, а катится на своих яйцах.
— По-моему, я вижу фрименов, — сказала Джессика. — Они идут вон к тем скалам.
— Канаем за ними, — решился Павел. — Я попробую развести их на чё-нибудь нужное.
В скалах оказалась большая пещера. Павел и Джессика углубились в неё и, пройдя немного в царящей в толще камня темноте, вышли в большой грот, освещённый множеством летающих светильников. Здесь и сидели фримены. Кто-то из них хавал, кто-то кемарил, кто-то бухал, кто-то курил план, остальные же сосредоточено дрочили, держа на коленях дорогие ноутбуки белой сборки (прямо с Икса), — очевидно, они качали порево.
— Ку! Привет вашей хате, — присев, обратился Павел к фрименам, как его учили, но те отчего-то не обратили особого внимания на юного герцога; тогда Павел продолжил:
— Погонять меня Павел Атрейдес, я по жизни с недавнего времени вор и законный герцог Арракиса.
— А по-моему, ты гавно, — объявил кто-то из фрименов.
— Ебали мы и вароф, и герцагоф… — лениво заметил другой фримен.
За такое нехуёвое оскорбление Павел собрался спросить с фрименов не по-братски, но пока решил подождать, предоставив им сделать следующий ход.
— Кто тут пахан? — спросил Павел.
Из толпы фрименов выделился один бритый наголо мужик, похожий на пендоактёра Джейсона Стетхэма; его тупая морда выражала воинствующий похуизм, чуть тронутый байронической хандрою.
— Ну, паложым, йа похан, — объявил он.
— Слышь, братан, — начал Павел, — в натуре, дело к тебе есть. Мы тут в пустыне оказались без нихуя, нам бы кой-чего надо: воды там, хавки, переночевать где. Я потом за всё бабки отдам, бля буду. Ну чё, возьмёте нас с собой?
Фрименский пахан внимательно оглядел Павла и Джессику.
— Ну-у, — протянул он, — пелодку мы, пажалуй, вазьмём, хуля… Слышь, пелотка, — обратился он к Джессике, — ты чё умеиш делать?
— Знаю основные позиции, — ответила Джессика, пожав плечами, — могу пиздячить на сямисейне…
— Во, заепца, сямисейн — эта заепца, — довольно запиздел пахан. — Мы туд, каг рас, панк-группу сабераем, нам сямисейн песдетс как нужен. А ты, птушник, на чём-ньть играешь?
— На пианине играю, — сказал Павел. — На гитаре, на скрыпке могу.
— Не, скрипач не нужын, — отмахнулся пахан. — Иди, сыног, на хуй. А пелотку мы вазьмьом…
Тут Павла, наконец, взъебло.
— Слышь, лось, — с лохоразводческими интонациями обратился Павел к пахану фрименов. — Ты мне чиста как пацану объяви: ты вальтанутый или беспредельщик по жизни? Или у тя здесь вся хата беспредельная, обяви, слышь. Мне надо знать, как именно с тебя, по Ходу, за это спросить — чиста, чтоб без непоняток. Вот я вор по жизни — и ты на меня, вора честного, с таким понтом беса гонишь — ни хуя себе, да? Ты по жизни баклан или человек, метлу не вяжущий? Стоишь и со мной трёшь — значит, человек, поскольку я с бакланами не тру ни хуя, я им сразу роги пробиваю. Ну а раз ты человек, метлу нихуя не вяжущий, то ты, по ходу, полотёр будешь, раз с метлой, так, нет? Если полотёр, то хуля ты тут рядом со мной, идейным арестантом, стоишь, масть позорная, и помоишь моё воровское место? Тебе чо, чёрт, на парашу по-конски указать, что ли?..
«Он усвоил мои уроки! — радостно подумала Джессика, восхищаясь своим сыном. — Он использует Голос: гонит в Непонятное».
— Деточка, а вам не кажется, что ваше место возле параши? — спросил кто-то за спиной Павла, и Павел ощутил поджопник.
— Хто это? — обратился юный герцог к фрименам, медленно разворачиваясь.
— Это Джумшут, долбоёб наш, — пояснили те.
— Ну и чё ты развернулся? — спросил Джумшут Павла. — Бицца хочешь? Ну давай, панеслась.
И Джумшут стал в боксёрскую стойку.
— Да хуль мне с парафинами всякими биться? Мне это не по масти, — заявил Павел и стал было разворачиваться в другую сторону, якобы намереваясь уйти, но вдруг вынул откуда-то перо и неожиданно быстро метнул его охуевшему Джумшуту прямо в глаз. Тот мгновенно одвухсотился, но для приличия решил постоять ещё несколько секунд, прежде чем пасть навеки.
«Аццкий сотона, он аццкий сотона!» — пронёсся по толпе фрименов шёпот удивленья.
— Братан, — виновато обратился к Павлу пахан. — Я тут, в натуре, чё-то попутал. Мой косяк, признаю. Больше не повторицца. Бля буду. А тебя и пелотку мы с собой куда хошь возьмём, и фсе расходы на вас сами беспезды аплатим. А нащот Джумшута ты не напрягайся: он был чмо и педораз, его завалить — это ни хуя не западло. Ну чё, братан, мир?
— Да хуле, проехали, — доброжелательно ответил Павел, являя чудеса дипломатии. — Как тебя погонять, бродяга?
— Сидор я, — ответил пахан. — Тока я не бродяга, я фраер цывильный.
Через час-полтора Павел и Джессика совсем освоились среди обитателей пустыни, и те решили принять их в свою кодлу.
— Братан, — сказал Сидор Павлу. — Среди нас тебе положено иметь наши фрименские погоняло и ник.
— А что такое «ник»? — спросил Павел.
— Это то же погоняло, но ты его сам выбираешь, — ответил Сидор. — Какой ник ты бы хотел себе взять?
Павел чуть подумал.
— А как вы называете торокана с большими мудями? — спросил он.
— Ух, нихуйя се! — восхитился Сидор, перейдя из-за волненья на свой родной диалект. — Это охуительна песдатый ник, ниибаца! Блатной ник, но он как рас тебе па масти. Торокане, каторые с бальшими мудями, — эта нашы, сцуко, священныйе жывотныйе. Такой торокан зовёццо Мудо’Ёб.
— Чё-то какое-то хуёвое, шкварное имя… — засомневался Павел.
— Ни хуя! — возразил Сидор. — Это на первый фзгляд оно хуёвайе, патамушто звучит как «далбайоп». Но это, такое беспантовое звучанье, — именна что найопка для лахоф, так зделано спецыально. Ф действительнасти же эта имья ахуеть какое магически мощное! Ано састаит ис двух карней: «Мудо» и «Ёб». Первый корень азначаит Первааснову Сущего, фтарой — Фсепабиждаюсчую Волю. Пездатойе имья, пездатойе… Падонки, — сказал он фрименам, — повторите его ник!
«Мудо’Ёб… Мудо’Ёб…» — повторяли фримены.
— Это ник. А погоняло? — спросил Павел.
— Я бы предложил для тебя погоняло «Рассол», — сказал Сидор. — Потому что ты нас всех протрезвил, так скозать. Рассол — так мы будем тебя погонять между сабой. А вне нашей Сечи это погоняло никто не будет знать нихуйа. Падонки, повторите его!
«Рассол… Рассол…» — повторяли те.
— Ладна, — сказал Сидор, — уже пора собираццо и ехать домой. А то скора стемнеет, черви хадить перестанут.
И Павел с Джессикой вместе с фрименами отправились в пустыню. В указанном Сидором месте фримены поставили колотушку, приманивающую червя, и сели ждать.
— Пашо, — сказал Сидор юному герцогу, — пока мы ждём червя, сыграй-ка чё-нибуть на гитаре, подрочи нам душу, — и передал Павлу инструмент.
— Сыграть?.. Это можно, — согласился Павел, доставая колоду и раскладывая её на тыльной стороне гитары. — На чё будем, на интерес или на просто так?
Но тут как раз явился червь, невьебенный, трёхсотметровый корабель пустыни.
— Червие, червие! — заголосили фримены с почтительностью.
— На хуя меня звали, блядь?! — оглушительно прогудел червь.
Фримены пали ниц.
— Помилуй, батько, — запричитали они.
— Што, сцуки, сцыте начальства? — вопросил червь.
— Сцым, батьку, — согласились фримены, — беспезды сцым!
— Ну, не сцыте, — ответил червь. — Я севодня добрый.
И после добавил:
— Встовайте довайте.
— Не фстанем, батько, — ответствовали фримены, — падохнем — а не фстанем!
И подивился Павел тому, как эти люди, так хорошо зная грамотный язык, говорят с червём, как будто нарочно, самым грубым, обыкновенно называемым староалбанским наречием. «Хитровыебанный народ», — подумал он сам себе.
— Да ладно, встовайте, подвезу, — добродушно уверил червь.
Фримены стали грузиться на червя, и только Павел никак не умел взобраться на его покатый бок. Тут к Павлу подошла фрименская девка, его ровесница исключительной ебабельности.
— Превед, — сказала она. — Я Машка, дочь Лёвы Конца. Но погоняют меня Чуйка — это патамушто я траву сильно люблю. Показать, как на червя садиццо?
И она стала учить Павла этому столь необходимому на Арракисе гимнастическому упражнению, стараясь по мере объясненья возможно чаще прижиматься к йуному герцогу самыми любопытными частями своего жаркого упругого тела…
— По моему скромному мнению, которое, тем не менее, хуй оспоришь, — зашептал Джессике Сидор, — девка тупо разводит твоего сынка на подженицца и купить ей квартиру. А твой сынок еблански ведётся на это гонево…

…Место жительства фрименов, которое они называли Сечью, представляло собой выдолбленное в скалах поселение на несколько тысяч человек. Когда слезшие с червя фримены приблизились ко входу, Павел различил висящие над ним всевозможные надписи: «Каждаму — свайо», «Оставь одежду, всяк сюда вхадящий: пелотки тут бесстыжы и ебливы, и горячи, как тигр ф палночной чаще…», «Те, кому не нравятся слова «хуй песда меланж», могут идти на хуй» и в том же духе.
— Наша Сечь называецца Табор, — объяснял Сидор. — Ввиду специфики местного бизнеса. Мы переодеваемся цыганами и разводим туристов на воду и бабло. Придумал это Лёва Конец — аццкий сотона, беспезды.
Разместив Павла, Джессику и подвизавшуюся к ним Чуйку в бывшей хате Джумшута, Сидор решил на следующий день представить новых падонков опчеству. Население Сечи собралось на главной площади, где ему и предъявили молодого герцога со вдовой герцога покойного. Что ж, Павла обитатели Сечи сразу зауважали за правильность его понятий, Джессика же вообще вызвала у всех тяжёлый приступ онанизма. После этой инициации начались народные гуляния. Фримены наяривали на гармонях с балалайками и орали весёлые трёхстрочные верлибры:

С вершины дюны высокой
Фримен свой криснож показал,
Странно с ним поступив.

Пьяные сардаукары
Разграбили храм дзен-суннитов.
Настоятель в сильной обиде.

Необъяснимо взлюбила
Я одного иксианца,
Несмотря на его недостаток.

Вижу нагих гессериток:
В озере горном купаясь,
Они пропускают занятья.

И дрочее, и прочее…
Затем фримены разбрелись по многочисленным укромным уголкам (и опять тм), где предались трём основным занятьям: водке, шишкам и ёбле.
Наутро Сидор обявил Павлу:
— Теперь тебе пора к Пифии.
— На хуя?
— Тродицыя.
Пифия оказалась старой, похожей на Бабу-Ягу затворницей, живущей на окраине Сечи. Павел с удивлением узнал в ней миссионерку Бене Гессерит. Глаза у Пифии были с безуминкой. Пофтыкав на Павла, она вдруг, психанув, дико заорала, убежала в свою пещерку, заперлась там и безвылазно просидела на измене три дня.
— Гавно какое-то, а не испытание, — высказал Павел свои впечатленья от встречи с Пифией.
— Будь осторожен, мой йуный друк, — сказал Сидор. — Не отзывайся с таким апломбом о вещах, о которых ты нихуя не знаешь. Например, о говне.
— А хули такого в говне? — не понял Павел.
— Говно, — начал объяснять Сидор, — это довольно уважаемое у нас вещество, так как оно олицетворяет тайну Бытия. Вот возьмём, скажем, Пряность. Пряность — это тайна, не так ли?
— Охуенная тайна, — согласился Павел.
— А как ты думаешь, из чего состоит Пряность?
— Ну… Из минеральных веществ? — предположил Павел.
— Из шмали и песка, — сказала проходившая мимо фрименка.
— Из гноя и сала, — сказал Владимир Сорокин.
— Из перца и киселя, — сказала Алиса (Селезнёва), которая тоже хуй знает как здесь очутилась.
— Ближе всех к истине оказался, конечно, Владимир Сорокин, — сказал Сидор. — И неудивительно, ведь Пряность — это говно песчаных червей. Черви срут, их говно высушивается солнцем — и получается меланж.
— Бля, — опешил Павел. — Получается, вся Империя точит сушёное говно?!
— Добро пожаловать в реальный мир, Павел, — ухмыльнулся Сидор. — Отнесись к этому философски. В конце концов, это не имеет никакого значения.
— Как это не имеет?!
— А так. Если б ты, Паша, был реальным падонком, — говорил Сидор, похлопывая Павла по спине, — ты б видел, что все люди по жизни есть светящиеся яйца — и ниибёт. А кроме этого факта нихуя не имеет значения. Ведь что можно добавить к светящемуся яйцу? Что?
— Да, нихуя, — согласился Павел. — Разве только ещё одно такое же, а потом светящийся хуй.
Сидор вновь восхитился юным герцогом и передал ему косяк.
— Мне понадобилось гораздо больше времени, чтоб в моей душе вызрело понимание этой истины, — сказал он уважительно. — Из тебя выйдет охуительный толк!
Вскоре Пифии совсем поплохело. Она призвала Джессику, дала ей выпить какое-то варево (т. н. «Aqva Vita» — треть воды на треть спирта на треть свежего меланжа плюс пять кубов первитина на литр, для терпкости; соль и лавровый лист по вкусу) и сделала тем самым новой Пифией, а сама благополучно издохла. В процессе этого посвящения выяснилось, что пизда Джессики начинена приплодом женского пола, который заделал ей перед смертью покойный герцог Лето. Так что фримены оказались в среднесрочной перспективе обеспеченными аж двумя Пифиями. Через несколько дней после посвящения Джессики Павел, с похмелья, по ошибке вместо пива хлебанул остаток «Воды Жызни» — но не убился, а рассмеялся; потом у него начались видения; и, в итоге, он приобрёл пророческий дар, прокачал силу духа до охуенного уровня, совсем перестал ссать червей и даже до конца постиг весь Воровской Ход.
Ещё спустя несколько дней из пустыни явились странного вида бомжи, в которых Павел с радостью узнал живых «Бойцовых Котегов», а в их предводителе — Гену Хохлакова. Фримены, уже признавшие Павла своим религиозным лидером, хотя и начинающим, сразу приняли «Котегов» в опчество, в меру сил своих приобщая их к контркультуре.
Шли дни, недели, месяцы. Джессика ждала приплода, Павел бухал, курил траву и ебал Чуйку, а в кратких перерывах между всем этим постигал премудрости фрименского бытия. В целом жизнь вошла в спокойное русло. Но то было затишье перед бурею, ибо Павел Мудо’Ёб, герцог Атрейдес, законный смотрящий по Арракису, таил в себе ничем не утолённую жажду мщенья.


(продолжение следует)