- Н-ну, дай пройду, видишь же, надо мне… Слышь…
Активно проникающий в ноздри, ядреный перегар, щеки, давно отвыкшие от бритвы, одежда, заляпанная известкой – очередь внешне спокойно смотрела, как  один из бригады гастарбайтеров, нанятых для работы в доме неподалеку, отодвинул бабушку, стоявшую первой в очереди и протиснулся к кассе.
    Очередь была небольшая, не в пример тем, советским очередям, что еще помнил этот старый гастроном. Но все же была. Люди, казалось бы равнодушно, но все же пряча глаза, смотрели как беспомощно бабушка взирает на обидчика. Кассирша молча смотрела на рабочего. Ей и вправду было все равно.
- Что Вам? – спросила она и пододвинула к себе большой черный калькулятор.
Но ответить рабочий не успел.
    Мягким, но сильным движением его взяли за плечо и начали отодвигать в сторону.
- Э-э-э, шо за нах! – начал было он возмущаться, но оглянулся и тут же замолк. Также молча пошел и встал в конец очереди.

    Вареньку здесь знали все. Знали и по-своему любили. По-своему, чаще из жалости. Варенька была большой и молчаливой. И такой она была от рождения. Как родилась крепенькая, на радость маме, так и выросла женщиной крупной и сильной. Как не закричала при рождении, так и за всю жизнь не проронила ни слова. Немой она была. Доктора ни тогда, ни сейчас не могли сказать, в чем причина. Физически Варенька могла говорить. Но не говорила. Никогда, ни слова. Впрочем, сейчас доктора и не говорили ничего. Потому как сама Варенька не ходила к ним, а более ее судьбой никто и не интересовался. Худо-бедно закончив школу, получив невнятный диагноз ЗПР, Варенька тут же устроилась работать уборщицей и так ею и работала до сих пор.
    Сейчас же у Вареньки, видимо, был обед и потому она и стояла вместе со всеми в очереди.  Продавец, которая каждый божий день видела Вареньку у себя, даже мысленно автоматически отметила тот набор продуктов, что она может взять. В общем-то, все, включая этот небольшой скандал с полупьяным гастарбайтером, было как обычно. Все, как и всегда, тянулось своим чередом и, вроде как, не собиралось удивлять неожиданными поворотами.
    - Что?  - удивленный голос продавщицы прозвучал резко и неожиданно. – Варенька, ты не ошиблась?
    Варенька лишь смущенно улыбнулась и покачала головой
    - Водка «Праздничная», две селедки, хлеб черный, буханка. С Вас 200 рублей.
    Варенька протянула деньги, сгребла покупки в потрепанную холщовую сумку и вышла из магазина.
    - Н-да… - протянул Семен Ильич, до сих пор представительный и вальяжный, не смотря на годы – Я знал, что к этому придет все со временем.
    - А то – тут же поддержала тетка Зоя, из высотки, что на углу Коминтерна – Ведь девка-то без мужика почитай всю жизнь… Вот и спиваться начинает.
    - Да так уж и без – недоверчиво протянула Наташенька. Она недавно переехала с мужем и ребенком в этот район, и его историй, долгих и запутанных еще не знала. Хотя активно шла по пути их постижения, регулярно с коляской выходя во двор, к остальным, скучающим и праздным.
    - Да так и есть. Шибанутая она же – пробасил Федор, по причине очередного запоя временно безработный токарь из дома, в котором магазинчик и располагался. – И всю жизнь такая была.
    - Что говорить. Задержка психического развития – притворно сочувствующе вздохнула Татьяна Павловна, немолодая уже учительница истории. – Гены. Маму ее я помню, тоже не сильно нравственностью-то отличалась.
    - А мне пох! – внезапно раздалось из конца очереди – Давайте уже быстрее, меня же на стройке ждут.
Люди с досадой, недовольно, оглянулись на кричавшего гастарбайтера, но очередь все-таки начала продвигаться.

    Грязь дождливой осени уже начала уходить с улиц, но снег еще не выпал, темнеть начинало уже рано и прохлада в воздухе говорила о скорых уже заморозках и о том, что за ними придет снег и укроет все белым, чистым, красивым одеялом. А пока же Варенька быстро проскочила неухоженный дворик старенькой «хрущевки» и, вбежав, на второй этаж, позвонила в обитую потрескавшимся дерматином дверь.
    - Проходи, Варенька. – раздалось изнутри. – не заперто, тебя жду.
    Варенька открыла дверь и на нее пахнуло домом. Теплым, неярким, но светлым домом. Она любила приходить к Вере Николаевне. Потому что здесь она находила почти неиспытанное ею чувство дома. А оно ведь нужно каждому из нас. Даже если ты немой и люди относятся к тебе с жалостью.
    Нехитрые приготовления заняли у них не более получаса. Помыть, разделать селедку, отварить картошку, накрыть на стол.
    - Спасибо, Варенька, что сходила. Я бы и сама сходила б, если  могла б. Только…
    Варенька протестующее замахала руками. Мол, и не о чем тут говорить, ей, Вареньке, это было совсем не сложно.
    - Спасибо. Ты меня понимаешь. Знаешь, Варенька, удивительно как складывается. Ты не говоришь от рождения, но ты понимаешь меня, старушку лучше, чем невестка бывшая. Как так может быть… Ведь есть у нас все, чтобы понимать друг друга, почему же не слышим друг друга-то?
    Варенька снова смущенно улыбнулась и с недоумением пожала плечами.
    - Давай. За Алешеньку.
    Они сидели за столом, а с далеко не нового уже серванта на них смотрела цветная фотография, с черным уголком. На фотографии был сын Веры Николаевны. Возле знамени полка, он стоял вытянувшись во фрунт. И улыбался.
    Сегодня была годовщина его смерти, но кто там, в магазине, это понял бы? Кто услышал бы?