Видел я сон:

Комок засохшей грязи больно ударил в плечо, разорвавшись шрапнелями царапающих лицо осколков.
- Слепой урод!!!
Он прибавил ходу. Теперь грязевые бомбы пятнали его одежду на спине. Черт же дернул его пройти по этой улице. Быстрее, быстрее домой. Хотя дома будет не лучше. Затрещины отчима, холодность матери, издевки младших братьев. Но разве он виноват?
-Слепой!!!
Его зовут Питер, но теперь это имя обречено. Обречено навеки умолкнуть, похороненное тяжестью жестокого прозвища.
- Слепой!
Пока еще нет, но скоро он действительно станет таким. Две отвратительные молочно-белые пленки, через которые он кое-как смотрит на мир, неумолимо затягивают его глаза непроницаемой пеленой. Бельма делают его и без того некрасивое лицо поистине мерзким.
«Даже священник осеняет себя крестом, повстречав меня на улице».
- Питер, дармоед проклятый, где тебя носит?
Привычный подзатыльник, и могучая рука отчима, подхватив за шиворот, через смазанный в его глазах прямоугольник дверей, ввергла Питера в привычную атмосферу дома.
- Ты опоздал сегодня к ужину, отправляйся спать.
Голос матери был не просто холодным. Он резал слух ледяным ножом. Любила ли она его раньше? Питер не мог дать ответа на этот вопрос. Он просто не помнил. Да и к чему? Он угрюмо пошаркал к лежанке, придерживаясь рукой за стену, чувствуя спиной тяжелый взгляд отчима.
Лечь спокойно ему тоже не удалось – младшие братцы разлеглись слишком вольготно. Не желая затевать ссору, которая неизбежно кончится трепкой от отчима, Питер притулился спиной к лежанке, сидя на холодном полу. Спать на голодный желудок не хотелось. Он сидел с закрытыми глазами и слушал, как шумит неспокойное осеннее море, как ветер завывает волком в трубе остывающего очага, и поскрипывает старый флюгер на черепичной крыше. Так прошло около получаса, или более того. Питер не считал времени. Взрослые, закончив свою блудливую возню, давно заснули, когда с лежанки братцев донеслось приглушенное хихиканье и шепот.
- Смотри, лег на полу, как собака.
- Да он и есть драная слепая собака, хи-хи.
«Так эти засранцы не спали, - мрачно подумал Питер, - специально мне пакость устроили. Паскудные сопляки».
Быстро исчерпав запас острот, мелкие пакостники ненадолго замолчали. Затем младший, желая продолжить беседу, прошептал:
- А ты знаешь, Адам, что вчера старая Матильда черта видела?
- Где?
- У заброшенной церкви.
- Да ну!
- Я тебе говорю. Она матери рассказывала, а я подслушал.
- И как все было?
- Она вечером через дюны с ярмарки возвращалась и проходила мимо проклятой церкви.
- Ну?
- Не нукай. Шла значит, и глянула на нее. А из окна на нее ОН смотрит.
- Кто, ОН?
- Да черт же, балда! Весь черный, рога как у козла, и тоже черные.
Питер сам не понял, как это получилось. Видно, этот матильдин черт и его за язык дернул.
- Вранье это!
Мальцы на миг умолкли, затем враз зашипели злобными котами.
- Молчи, дурак! С тобой никто не разговаривал!
Питеру бы смолчать, но он только набычил голову, и вновь за свое взялся.
- Сами вы дураки! Слушаете старухины басни и в кровать со страху писаете!
Младший задохнулся в ярости, ибо такой грешок за ним действительно водился. Наступившую на миг тишину прервал вкрадчивый голос Адама.
- А ты сходи туда, умник. Только ты ведь все равно бельмами своими черта не увидишь, хи-хи.
- Не волнуйся. ЕГО все видят. Даже слепые.
Откуда взялась эта уверенность, Питер не знал. Но сейчас он был преисполнен решимости. Он медленно встал, и, глядя в чуть более светлое пятно окна, протянул руку вбок, молвил внезапно охрипшим голосом:
- Ну, храбрецы сопливые, кто отведет меня туда?
В комнате повисла гнетущая тишина. Слышно лишь было, как храпит отец двух мальчуганов, да шумит под пригорком море, до которого шагов пятьдесят напрямую. Дети на кровати почувствовали озноб, видя, как вылезшая их облаков луна, отражается холодным светом могильных огней от залитых молоком глаз брата. Брата, ставшего вдруг таким высоким и сильным.
- Завтра, – нарушил тишину Адам.
- Завтра, после обедни, мы вместе пойдем туда. И зайдем внутрь. А кто струсит…
Адам пихнул под шкурой сжавшегося младшего брата.
- А кто струсит, тот голый с колокольни кукарекать будет! Идет?
- Идет, - буркнул Питер, вновь усаживаясь на пол.
На этом разговор был закончен. Питер стал вспоминать все байки, связанные с проклятой церковью. Старики говорили, что некогда, лет сто назад, священник сошел с ума, и стал служить по ночам черные мессы Сатане. И однажды ночью, оскверненный храм полыхнул к небу страшным огнем, и страшный крик уносимого заживо в преисподнюю грешника разбудил округу. С той поры полуразрушенная церковь стояла заколоченной, а богобоязненные жители старались обходить ее десятой дорогой. Питер знал цену всем этим россказням, ведь его самого за глаза, а иногда и в лицо называли чертовым отродьем, приносящим неудачу, и плевались вслед. Скорее всего, Матильда просто чесала свой дурной язык. Но все - таки, все - таки… Ладно. Посмотрим, как эти придурки будут кукарекать голышом. Не все же мне тумаки получать. И с этой радостной мыслью Питер заснул.

Следующий день прошел как обычно. Питер уже подумал, что братцы сдрейфили, и решили «забыть» ночной уговор. Однако когда народ лениво разбредался по домам после службы, а Питер по укоренившейся привычке пытался забиться в какой-нибудь темный угол, чтобы избежать очередной порции насмешек и оскорблений, его схватили за рукав.
- Ну, как, не передумал, смелый ты наш?
Питер повернулся на знакомый голос.
- Я то? Не дождетесь. Сами прокукарекаете.
- Посмотрим. Голос Адама был непривычно серьезен. Чувствовалось, что оба братца не на шутку напряжены. Не зря же святой отец так распинался сегодня про геенну огненную и врага рода человеческого.
Братья взяли Питера под руки с двух сторон и быстро потащили в сторону дюн, залитых солнцем. Через час трое немного запыхавшихся подростков стояли у заколоченных дверей заброшенного храма. Если бы не проклятая катаракта, Питер смог бы оценить всю древность и заброшенность церкви. Черепичная крыша пробита в нескольких местах, стены покрыты сеткой трещин, а крест изогнут у основания, словно проклятый священник хватался за него, прежде чем слуги ада уволокли его в свои зловонные и пылающие норы. А окна… Окна были похожи на глаза Питера. Такие же слепые, забитые перекошенными ставнями. Лишь местами сквозь частые щели выбивался проблеск чудом уцелевших витражей.
- А двери-то заколочены, - тихо промямлил Эрик.
Младшему явно хотелось вернуться домой, и как можно скорее убраться из этого жуткого места.
- На колокольню торопишься? – зло бросил ему Адам, и потянул крайнюю доску. Питер наощупь стал ему помогать. Время и погода сделали свое дело – доски со скрипом отлетали им под ноги, открывая доступ к изгнившим дверям.
- Готово.
Питер нашарил бронзовую ручку и потянул на себя. Дверь распахнулась хотя и с душераздирающим скрипом, но удивительно легко, словно дерево и не разбухло от морских ветров и проливных дождей.
Постояв некоторое время в нерешительности, он первый сделал шаг внутрь. Братья последовали за ним. В наступившем полумраке Питер практически ничего не видел, но решил не показывать свою слабость. Поэтому, убрав руку от стены, он пошел прямо по центральному проходу, умудряясь не цепляться за края молитвенных скамей в сгущающемся мраке. Позади гулким эхом раздавались шаги Адама и Эрика.
- Может, хватит? – робко предложил младший.
- Ничья, и нету никакого черта, врала Матильда.
- Заткнись, - резко оборвал его Адам.
- Смотри, как наш слепой припустил. Дойдем до алтаря с ним, и вместе вернемся. Тогда – ничья.
Питер дошел до ступеней, ведущих к алтарю, и медленно стал подниматься вверх. Неожиданно он почувствовал, как кто-то взял его под локоть и помог подняться, недовольно сопя. Адам. Кто бы подумал.
- Алтарь.
- Смотри, а распятие на месте!
Голос брата был приглушенным, словно надтреснутым. Питер отнес это за счет испуга. Ему и самому было крайне неуютно в этом месте, пахнущем пылью и запустением.
- Эрик, гляди какая большая Библия!
Библия. Книга. Питер ощутил безумное желание увидеть ее. Читать он не умел, но наверняка там были красивые разноцветные картинки. Чувствуя, как от жгучей жалости к себе на глаза наворачиваются слезы, он протянул руку и коснулся пальцами раскрытых страниц. Привычного ощущения легкой шероховатости бумаги он не ощутил, напротив, пальцы скользнули по чему-то лощеному, засаленному, отмечая чувствительными подушечками канавки замысловатого шрифта и маленьких рисунков.
Кожа?!
Сзади раздалось недовольное сопение.
- Не трогай ее! Это книга проклятого колдуна!
Питер почувствовал, как его схватили за рукав. Согнувшиеся ястребиной хваткой пальцы сами ухватились за край верхнего листа, потянули его за собой.
- Брось, кому говорю! - Адам яростно выкручивал ему руку, а Эрик, позабыв про страхи, изготовился впиться в нее своими острыми мышиными зубами. И он, безусловно, преуспел бы в своем начинании, если бы не поднял глаза на тускло освещенное распятие. Вместо блестящего остаточной полировкой деревянного тела, страдающего за род людской Христа, на двух массивных досках был распят живой человек. Кровь медленной черной змеей текла их ран, пробитых гвоздями, чьи шляпки являли собою омерзительные рожицы, гримасничающие и жадно вытягивающие трубочкой ржавые губы, алчущие мученической крови. То, что с первого взгляда можно было принять за терновый венец, оказалось шевелящимся колтуном червей, испещривших лоб человека своими гноящимися норами. Глаза же распятого, устремлявшие пылающий взор прямо в душу ребенка, источали такую страшную муку и безграничное отчаяние, что язык мальчика прилип к гортани, и он несколько безграничных и ужасных мгновений беззвучно смотрел на то, что когда-то было лицом человеческим. Что - то дьявольски завораживающее было в виде мертвенно-белой маски, лишенной нижней челюсти. Бахрома сгнившей кожи скул образовывала трепещущие своды живой пещеры, из которой на худую грудь бессильно свешивался длинный ломоть черного языка. Внезапно его конец изогнулся, и явил взгляду змееобразную голову. Пасть, усеянная мелкими зубами, раскрылась, и шипя, резко прянула вперед.
Скинув путы оцепенения, Эрик отшатнулся, издал душераздирающий вопль, и пулей метнулся к выходу. Крик брата плетью ожег Адама, подскочившего вверх с перекошенным лицом и вставшими дыбом волосами. Питер, перепугавшийся ничуть не меньше его, почувствовал, как от внезапного рывка прочная на ощупь кожа страницы вдруг податливо расползлась гнилым грибом. Так, сжимая в кулаке кусок странной Библии, спотыкаясь на каждом шагу и набивая синяки на коленях, он выскочил к свету вслед за своими братьями. Страх подвязал к их тощим ногам крылья, и напрасно юный слепец, давясь слезами, звал их по именам. Питер ковылял по дюнам, сердце его сжималось в тисках необъяснимо тяжелых предчувствий, и лишь острая трость слуха, друга всех бредущих во тьме, вел его к дому, отталкиваясь от плеска морской воды.
Уже смеркалось, когда Питер ощупал доски знакомой двери. Только сейчас он сообразил, что до сих пор сжимает в сведенном судорогой кулаке кусок разорванной страницы, и, не совсем понимая, зачем, спрятал ее в рукаве. Из-за двери слышались привычные голоса.
- Полюбуйся, Марта! Теперь наш младший сын может на всю жизнь остаться трясущимся дурачком. И все из-за этого слепого ублюдка!
Питер вздрогнул. Он привык к оскорблениям отчима, но несправедливость все еще колола детский разум, не успевший обрасти крабовой броней спасительной апатии взрослых. Мальчик нерешительно отворил дверь и переступил порог. Воцарившееся в доме молчание было страшнее любой ругани. Мгновения тянулись нескончаемой чередой веков, сжимая маленькую душу звеньями тяжкой цепи. Он смотрел на переливающееся всеми оттенками красного пятно очага. Его заслонило быстро приближающаяся темная туча, половицы заскрипели под тяжестью грузного тела.
«Топает, как медведь», - подумал Питер, хотя никогда в жизни не видел этого страшного зверя. Да и не мог видеть.
Хриплое дыхание шевельнуло волосы не его голове.
- То, что сказали МОИ сыновья, правда?
Отчим не орал, не бил его, а говорил отстраненным, каким - то замороженным голосом, и это было ужасно.
«Господи, что же они ему наговорили?!» - Питер робко поднял слезящиеся глаза вверх, руки обреченно опустились и в наступившей тишине, с шуршанием, поразительным образом заглушившим треск огня, из своего убежища выпорхнула уродливая кожаная бабочка, плавно легшая на пол. Время остановилось. Рука отчима, наклонявшегося за приговором ребенку, двигалась медленно, словно через густой кисель, но с неотвратимостью топора палача. Близоруко сощурившись, мужчина развернулся к свету и несколько секунд смотрел на оживший рисунок. Затем медленно и сосредоточенно скомкал кожу в огромном кулаке и с окаменевшим лицом повернулся к сжавшейся фигурке.
- Ты. Принес. ЭТО. В мой дом.
Огромная кисть схватила Питера за лицо, железные пальцы, сдавив челюсти, распахнули ему рот.
- Проклятый ублюдок! – Рев отчима оглушил его.
- Щенок, ты у меня сожрешь свою ересь, свою сатанинскую блевотину!
Питер почувствовал, как плотный комок забивает ему рот, перекрывая дыхательное горло. Чернила истлевшего пергамена опалили ему рот. Судорога свела скулы, кол, рвущий небо обратился вдруг мокрым слизняком, скользнувшим внутрь. Перед меркнущим сознанием проскочили, танцуя огненные колеса, сплетенные из горящих тел. И крик их и скрежет зубовный жег слух сильнее любого пламени. Всхлипнув, Питер сделал вожделенный вдох, но вместо желанного воздуха в легкие хлынул расплавленный свинец. Затвердевая, горячий яд произрос кустом стальных цветов, сплетавших черными своими стволами слова на страшном языке, и скорпионьи жала их язычков под звон погребальный роняли желчь на маленькое сердце человеческое. Страшно исказилось лицо его, и порванный рот, отверзся черной воронкой и изверг звуки, коих горло людское породить от века не может.
- АААА, - Ужасающий хорал мириад прободенных рогом диавольским ангелов возвел хвалу Ловцу, что таился в предвечной тьме, плетя губительную сеть свою.
- ЭЭЭЭ, - Трубач богохульственный выдул серу и смрад в лик Господа.
- РААА, - Расступились черные пески времени пред легионом звероголовых демонов.
- ТУУУСС, - Выдох терзающий в лицо ненавистное, плевок, но не слюной, не кровью отворенной, но пылью мертвенной, золой горящей.
Медленно падал человек, поднявший руку на изрекшего запретное, падал же не телом, но невесомым прахом сухим, вихрем обвившим ноги мальчика. Падала женщина, породившая его, кусками серого пепла распадаясь, стекали песчинками дети с кровати. И незримый демон пил струйки этого праха, и рос ужас, подпирая главою рогатой крышу, и чернело обсидианом тело, и рвали с кровью блестящие пальцы бронзовыми когтями пелену с глаз воющего ребенка, и шелестел голос бесплотный, не подверженный смерти самой, ибо был изначально тленным, и покорялась душа и плоть раба его, и шел он, воя, с душою выпитой из земли в землю, из города в город, и прах за ним клубился, и мор страшный шел следом, и Жнец собирал свою жатву…
Говорят, что так он и поныне, струйкой пыльной, прахом летучим ходит меж людей, имя его душа и плоть господином пожраны. А хозяин его, Аэратус, в своей бездне негасимой жаждой томится. И утолять ее лишь дщерями и сынами человеческими может. Вон, гляди, ветерок пыльцу закрутил, по улице понес. Коли души не жалко, возьми малость, приди к дому врага твоего, сдуй с ладони под двери и скажи тихонько: «АЭРАТУС». Он придет. Ты узнаешь. Слушай ветер…

август 2004