Чем похожи все индустриальные центры, так это наличием завода-монстра, гадящего в небеса огромными трубами, работы раннего Церетели и кормящего половину города. Когда-то, весь Урал при аэрофотосъёмке  посредством этих труб представлял собой огромного ежа. Ныне то одну трубу уберут за ненадобностью, то сразу десяток завалят. Что-то уходит из жизни вместе с этими монстрами.

Я помню год, когда наплевав на общественное мнение и презрев мировую обстановку ушёл из жизни «Великий кормчий» Советского Союза. Вместе с ним ушла чмокающая вакуумными присосками великая эпоха ничегонеделанья! Именно тогда, первый и может быть последний раз в жизни, я услышал заводской гудок.

Это было нечто! Обеденный перерыв, в промежутках между щелчками доминошек о разметочную плиту, обсуждаем почившего Лёню. И тут начинают мелко вибрировать уже разложенные костяшки, в груди появляется чувство неосознанного, неизвестно откуда пришедшего дискомфорта, томления. А далее подключаются уши, и все мы начинаем слышать-ощущать это!

Утробный и настолько низкий гул-рокот, который гудком, как таковым назвать язык не повернётся. Уши еле справляются, зато тело реагирует теми самыми фибрами. Оно трепещет, оно жалуется. Как узнаём впоследствии, гудок-реквием был включен всего лишь в четверть своей силы. Ужас!

Котельный цех, с его механизмом заводского гудка, не единственная достопримечательность завода. Вообще сам завод являет собой чудовищное нагромождение цехов, складов, служб, лабораторий и отделов. Которые строились по мере необходимости и апгрейдились в более поздние времена. Отсюда ампир, топчущий готику и рококо с более поздним постмодернизмом. И вся эта фантасмагория растянута вдоль берега Камы на двадцать километров. Наверное, из космоса это похоже на истекающего ядовитыми дымами погибающего Уральского полоза.

Более семидесяти тысяч человек трудилось на заводе. Зарабатывало хлеб, квартиры и пенсию. Впрочем, грыжи и инфаркты тоже зарабатывались. Как бы мы не иронизировали о тех временах, типа «они делали вид, что платили, а мы делали вид, что работали», а всё же завод трудился. Он давал на-гора турбобуры, драги, китобойные пушки. Про военку подробно не говорю, наверное, пока ещё рано? Скажу лишь, что самые простые изделия Завода свергли не одно банановое правительство и установили не один десяток «демократий»! А уж про то, что эшелоны с его продукцией шли на все фронта Великой Отечественной, не знает разве что ПТУшник с явными признаками инвалидности.

Завод живёт днём и ночью. Днём он кипит Муспелловой скороваркой, а ночью, на тихом огне доваривает то, что не дошло днём. Мартен! Его не остановить, страна нуждается в стали и мы её даём. Отец рассказывал, как в один из дней, когда из печи выпускали плавку, произошла эта трагедия. Сталевар пробил леток, и сверкающая сабля металла хлынула в ковш. Крановщик поднял этот ковш и открыв окно кабины с криком: «Мы тоже бля Советская власть» - выбросился в пылающее ничто! Зачем? Не знаю.

Прокатный стан гремит вальцами круглосуточно. Раскалённые вальцовщики выбегают на секунду, на улицу, чтобы с шипением в облаке пара погрузить пылающее лицо в снежный сугроб и тут же обратно. По выходным они чистят свои печи от шлака и натёков. Одевшись в войлочные костюмы и валенки, подшитые автомобильной покрышкой, они по очереди ныряют в слегка остуженное горнило. Отбойный молоток, вачеги… и вся НТР. Смена, не более минуты. Потом рабочий с озверевшей мордой и харканьем вылетает из пекла, а его место занимает следующий соискатель на отсроченный инфаркт.

Вибрирует земля, утробно и тяжко стонет. Подпрыгивает воробей, целясь и не умея попасть своим прохиндейским клювом в хлебную крошку. В цехе №… работает пресс тысячетонник. При пуске пресса парень наладчик сунул в его алчущие жвала (матрица и пуансон) стальную заготовку. Нажал педаль и пресс сделал свой ход. Парень просунул руку, чтобы достать готовое изделие и в это время пресс сдвоил. Наладчик лишился руки по самое плечо, начальник цеха женского общества и цивильной одежды. Бывает.

Цех ковки и проточки пушечных жерл. Я сам лично в своё время устанавливал в нём оборудование, по уровням и линеалам. Оборудование, обогнавшее по своим параметрам пресловутую Европу минимум на десятилетие. Приезжали экскурсии со всего света, ахали и восхищались. Импортные коллеги в бессильной злобе царапали лицо острыми камешками и посыпали головы керамзитом. Запустили, пооргазмировали и…. И перепустили в соседнем цехе тот самый тысячетонник. Станок делавший гайки стал резать болты и наоборот. Это к слову о дураке и стеклянном члене.

Цех сборки военной гусеничной техники (весь спектр) живёт своей, особой жизнью. Завод в заводе. Тюрьма в тюрьме. Вход по особым пропускам за рубль. Выход? Можно и не выйти! Работая диспетчером завода, неоднократно наблюдал жуткую в своей мощи и красоте картину. Как глухой ночью, перегоняли те самые БМД через весь завод в покрасочный цех и далее на платформы, где их чехлили и отправляли вчерашним, затаившимся людоедам.

Представьте себе картину. Ночь. Падает пушистый снег, кружится хороводом вкруг фонарей и вдруг земля начинает подрагивать. Пока еле заметно, трепетно. Затем всё сильнее и отчётливее. И, наконец, рёв закладывающий уши, который, обгоняя источник звука, рвёт барабанные перепонки. В свете пылающих фар и сверхзвуковом визге зашедшихся от восторга дизелей из тьмы вылетает лязгающее стальными клыками гусениц детище всемирного милитаризма. Это надо видеть! Зрелище настолько впечатляющее, что по истечении восемнадцати лет не могу его забыть. Сила, помноженная на человеческий гений!

В огромном здании, похожем одновременно на театр имени Вахтангова и крематорий, находится гальванический цех. Вот до сих пор не могу понять. Чей бессмертный гений решил, что гальваниками могут работать только женщины. Нет, есть здесь конечно и мужики, но это ренегаты и ботаники, захотевшие отведать «лёгкого хлеба».

Только лишь войдя в ворота, получаешь сильнейший удар по ухогорлоносу. Вонь, нет даже смрад летающих реактивов и грохот. Несчастные женщины, в прожженных халатах и резиновых фартуках, литых сапогах и страшных резиновых перчатках, подобно фуриям, варящим зелье, мечутся среди ванн. Фосфат и электрофорез, цинк-хромат и кадмий, анодирование и электрополировка. Яды и ещё раз яды. Смерть в воздухе и под ногами. И как компенсация за утраченное здоровье, пакет молока и второй список. Во истину символ «Совка», женщина с отбойным молотком!

В музее Завода до сих пор хранится самая большая пушка России. Пермскую «царь-пушку» сделали инженеры и рабочие в 1868 году во времена «битвы железных канцлеров — Александра Горчакова и Отто фон Бисмарка. Вес её равен 2800 пудов, что на четыреста пудов тяжелее её Московской сестры. К слову сказать, три пушки на легендарной Авроре сделаны на Мотовилихинском Заводе. Вкруг Пушки, словно возле матки, расположились на законный отдых все виды гусеничной техники. БМП, БМД, БРДМ, гаубицы, ракеты и проч. Здесь же, словно оттеняя войну миром, стоят нефтяные станки-качалки, макет парового молота и много разного металлолома, прославившего Завод и его тружеников.

С заводом связано множество курьёзов. Например, мой батя, работая в молодости в одном из цехов, на спор вынес из проходной наковальню. Повесил её на ремне на шею, запахнулся в плащ и дружки вывели его под руки с криками: - Расступись, мужику с сердцем плохо! Его старший сын тоже на спор выкинул через трёхметровый забор электродвигатель весом в десять кг. Тупо привязал к рым-болту верёвку, затем раскрутился на манер дискобола и метнул железяку так, что загудело.

Завод, - это начало города. Это главное, что у него, было, есть и будет. И как ни пытались задушить его гении от перестройки, как не совали свои оплаченные импортным рублём палки в его колёса. А он хрустнул суставами, усмехнулся двухсотпятидесятилетней мудрой улыбкой и пошёл дальше. Завод – это суть сердце города!

23.05.08 г.  Е.Староверов.