"Вы можете следовать одному потоку. Поймите, что он ведет к Океану. Не путайте поток с Океаном". Джан-Фишан.




  Белые клубы тумана, как обрывки вечности висели над моей головой. Я стоял на краю глубокой пропасти. Ее было не видно за молочной пеленой, но спиной я ощущал восходящие потоки сырого воздуха и несоизмеримую глубину доселе непознанного. Еще шаг назад и я полечу вниз, покачусь мешком мяса и костей по склону, оставляя куски кожи и волос на острых краях камней и гладких, согретых солнцем плоскостях, покрытых столетним лишайником.

  Откуда-то с востока раздался тонкий, зовущий голос скрипки. Не разбирая пути, я пошел на звук. Вернее, я побежал, рискуя сорваться в невидимую пропасть или сломать ноги в глубоких щелях между валунов. Темп музыки всё ускорялся. Звуки становились всё выше, рискуя разорвать барабанные перепонки. Наконец струна лопнула, и я остановился в вдруг наступившей абсолютной тишине. Вдалеке упала капля воды, разбилась на десяток маленьких серебристых колокольчиков и стекла по ворсинам на поверхности зеленого мясистого листа.

  Я резко прыгнул в сторону, оттолкнулся от серой каменной стены сбоку, прошелся "колесом" на гладкой базальтовой площадке и остался стоять на одной руке, размахивая голыми пятками в воздухе. Неожиданно сбоку раздался хруст ломаемого сухого дерева и звук падающего фортепьяно, отдавшийся в моих напряженных нервах миллиардами несуразных деревянных молоточков. В нескольких шагах от меня появились всё увеличивающиеся языки пламени, оставляющие в молочной белизне тумана сливочные разводы. Я пошел на треск огня.
 
  Бородатый пианист сидел на трехногом крутящемся табурете и подкидывал в костёр черные и белые клавиши через одну. Я подошел к нему, снял треуголку и со скорбно опущенной головой немного постоял сбоку. Затем дружески похлопал по плечу. Он повернул голову и посмотрел на меня невидящим взглядом. По небритым щекам дымящимися струйками стекали натуральные мужские слёзы. Я подкинул треуголку в огонь и отступил в плотную стену тумана за спиной, сел на холодный камень и стал ждать.

  В мои заострившиеся лопатки уперся рёв трубы, такой громкий и несуразный, что я вскочил на ноги. В этой позиции я различил, что звуки реки раздаются вовсе не снизу, из ущелья, как я подумал раньше, а падают с горы совсем близко невысоким водопадом. Персонажу с трубой видимо надоело вынужденное безделье, и он стал наливать в нее бегущую со склона воду. Периодически он все-таки проверял полученный эффект, дуя внутрь, отчего инструмент издавал гортанное булькающее сипение. Я поднял обломок скалы и бросил в его сторону. Камень ударился в медную стенку, труба, выпущенная из рук, упала, а владелец, оступившись, молча и бесшумно полетел вниз. Вскоре со дня ущелья раздался приглушенный удар, словно упала резиновая кукла, набитая песком.

  Туман стал немного рассеиваться под порывами внезапно проснувшегося ветра. В прогалок между хлопьями показался и исчез золотистый венчик. Меня посетил острый приступ неудовлетворенного любопытства, и я побрел туда, по пути расстегнув ширинку. Вскоре мой вставший от неожиданности смычок Аполлона уткнулся во что-то мягкое и влажное и, не встречая сопротивления, проник вглубь. Тут же из-под ног раздался волнующий звук арфы. Я опустил руки и ощутил волнистые мягкие волосы, убранные металлическим венчиком. Мелодия арфы стала чуть громче и приобрела страстные оттенки. Двигая смычком в различные стороны, я стал медленно наклоняться вперед, ведя руками по гладкой спине в направлении ягодиц арфистки. Вскоре, вернувшись чуть выше и слегка разогнув спину, я нащупал и упругие девичьи округлости. Ее руки бросили арфу и принялись гладить мои ягодицы с нескрываемым любопытством. Это изрядно взбесило меня. Вынув смычок из её рта, я резким движением поднял её и, развернув задом к себе, резко вошел в суховатое отверстие между двух напряженных мясистых бугорков. Объемное меццо-сопрано арфистки, неожиданно раздавшееся в тиши, ласкало мой слух переливами серебристых колокольчиков. Я бурно кончил и открыл глаза.

  В зале стояла полутьма. Полупьяный оркестр провинциальной филармонии безбожно халтурил. В помещении помимо меня находилась троица мужчин подозрительного вида, явно разливавших алкоголь из-под полы; восторженно застыла, видимо глухая, стройная женщина бальзаковского возраста; прыщавая очкастая студентка музыкального училища, настойчиво раскуривала огромный косяк за бортиком балкона. Я встал со своего места и, прошмыгнув мимо спящей на стуле у входа пожилой дамы из обслуги, пробрался на балкон. Без особых церемоний я подошел к балдеющей девице и вынул из ослабших уже рук тлеющую самокрутку. Затем, плотно затянувшись, прижался к её губам и выпустил в напряженный рот весь набранный дым. Она благодарно ответила мне нежным, немного слюнявым поцелуем.

  Я поднял ее на руки и отнес на запас портьер, сложенных там же в углу. Рукой приподнял невесомую юбку. Нижнего белья под ней не оказалось. Я расстегнул потайную молнию брюк и лег на девицу. Оркестр заметно оживился. Дирижер, неожиданно завертевший головой, перестал клевать носом и стал ожесточенно жестикулировать палочками.
  Я ебал рыжую властительницу моего естества на балконе зала филармонии на запасных, но от этого еще более пыльных занавесах. За спиной грохотал, бился в конвульсиях в такт со мной, оживившийся оркестр. Девушка бездумно, практически на автомате, отвечала ему высоким нежным сопрано.