В далеком уже 1993 году занесло меня по делам в Германию. По правде говоря, дела скорее были у моего компаньона, от меня же требовалось мнение эксперта в одной теме..

Удачно завершив бизнес-часть, мы заночевали в одной деревеньке неподалеку от Регенсбурга.

  Непоздним вечером ( а баварцы ложаться спать рано, особенно в будние – в девять вечера на улицах уже не души, да и большинство магазинов закрываются в восемь, а то и в семь) мы ужинали в небольшом заведении на деревенской площади, единственном, открытом до десяти вечера.

  Народу было немного, и мое внимание привлек очень пожилой, но высокий и крепкий ( а тевтоны, надо сказать, народ здоровый – парни все под метр девяносто, девушки под метр восемьдесят, все крепко сбитые) , с зачесанными назад седыми волосами, одноглазый – он был похож на старого пирата из книг Стивенсона или на видавшего виды ландскнехта времен Столетней войны.

  На столе перед ним стояла бутылка (нонсенс для немецкого буднего дня) грушевого шнапса и литровая (а в Баварии практически не используют пол-литровых кружек – либо литр, либо бокалы 0.3) кружка темного.
  Он с удовольствием пропускал стопку за стопкой, заменяя закуску пивом да нещадно садя одну за другой сигареты.

  Мы с моим компаньоном отвлеклись на ужин, обсуждая свои дела и старый пират выпал из моего поля зрения.

  Спустя какое-то время меня привлекло негромкое пение из-за его стола.
Немецкого я, к своему стыду, практически не знаю, но мелодия очень сильно напомнила мне «степь да степь кругом».
Немец, видимо уже изрядно захмелев, негромко напевал себе под нос.

  С помощью своего компаньона, в отличие от меня, владевшим немецким в совершенстве ( а баварский диалект непрост да же для знающего язык) мы присели за стол к баварцу, получив на то его разрешение.

Герр Питер Фогель (а так звали нашего нового знакомого) предложил нам по рюмочке, узнав, что мы русские.
- а ведь я бывал в России, молодые люди. И даже вернулся «из России с любовью, как в книжке Флеминга, сказал он после пропущенной рюмочки.

- как интересно, Вы расскажете нам? – через своего «переводчика» обратился к нему я.
- это длинная история, но если Вам действительно интересно, расскажу. Мне , старику, торопиться особенно некуда.

Говорил он неспешно, так что мой компаньон вполне справлялся с переводом.

Питер Фогель родился на свет в этой же самой деревне, только семьдесят три года назад, в 1920-м.
Да же здесь, в деревне, я помню разруху и полную беспомощность власти .
Мой отец был егерем, егерем был и мой дед.
У нас в Баварии, в почете любой труд. Для баварца честно делать свою работу – предмет гордости и повод для уважения окружающих. И я восьмилетним мальчиком помню слезы отца, когда он, призванный беречь лесных обитателей от браконьеров, сам принес в дом убитого им оленя, что бы накормить семью…

У моих родителей было трое детей – две моих старших сестры, и я, единственный сын.
Несмотря на голодные времена, я рос крепким парнем – темное пиво и лесной воздух дают здоровье и силы тому, кто в них нуждается.

Я помню, как отец, приезжая из города , с восторгам рассказывал о Гитлере и его партии, о том что они те, кто наконец-то поднимут страну из руин.
Власть поменялась, когда я учился в школе.
Что изменилось для меня, школьника? Уроки физкультуры стали ежедневными, нас стали кормить за счет государства три раза в день. Почти каждый месяц мы ходили в походы, в лес. Пели песни у костра, нас учили разбивать палатки, метать ножи…
Какие-то погромы, репрессии… да, конечно они где-то были, но только не в нашей однородной деревне.
В заповедник, где работал мой отец, стали приезжать на охоту военные в высоких чинах. Если не путаю, то несколько раз отец организовывал охоту для Геринга.

С моей старшей сестрой, которая тогда работала в заведении, где мы с вами сейчас сидим, познакомился военный летчик.
Через неделю он, как и положено порядочному человеку, пришел с ней в наш дом, просить ее руки. Родители дали согласие, и обвенчавшись,  они уехали в Дрезден.

Мой призыв в армию практически совпал с началом 2-й мировой.
Я никогда не интересовался политикой, но полностью верил власти и с радостью встал под ружье.
Во Франции наша часть попала под артобстрел и я потерял глаз  и получил ранение в ногу.
После лечения я был направлен в военную полицию, не самое уважаемое среди военных место, если честно.
Так я оказался в Киеве.
Я простой человек, и мне сложно сказать, была ли наша деятельность хороша для населения или нет.
В Гродно нас встречали хлебом и солью, в Киеве же нашей задачей было прекратить уличную преступность и охранять объекты, представляющие интерес для армии.
К счастью мне не пришлось принимать участие в деятельности по организации порялка среди сельского населения, карательными же функциями в самом городе занималось СС.

Эсесовцы относились к нам несколько заносчиво, считая себя новой элитой Германии, мы же старались держаться в рамках поставленной командовании задачи.

Единственный раз, когда мне пришлось столкнуться с сочувствующими из местной полиции, оставил у меня неприятные впечатления.
Я был дежурным в комендатуре, когда нам пришло сообщение, что  в одном из частных домов на окраине находятся несколько представителей русской диверсионной группы.
Поскольку информация не была полностью достоверной, то мне придали несколько полицейских из западной Украины, и я отправился производить осмотр на месте.

Как оказалось, источник не врал – из дома нас встретили выстрелами.
К счастью для нас, дом был расположен таким образом, что покинуть его было можно только одним путем. Поэтому я принял решение расположиться таким образом, что бы иметь хорошую возможность для позиционной стрельбы и выждать.
К моему удивлению, один из местных предложил просто закидать дом гранатами, а ведь это был обычный маленький домик, чуть меньше того , в котором я появился на свет.

Поскольку там могли находиться гражданские люди, я запретил это, пригрозив расстрелять за невыполнение приказа немецкого командования, которое я и представлял в тот момент.
Понимая, что  мои помощники трусливы и не принесут никакой пользы в деле я отправил их в комендатуру за помощью, к их видимому облегчению.
Вероятно заметив, что я остался один,  окруженные в доме решили прорваться с боем из дома.

  Охотник и сын охотника, я впервые взял в руки ружье в шесть лет.
Конечно нападавшие не знали этого , и поскольку я имел преимущество в позиции для стрельбы, и в моих руках был карабин,  у них не было шансов.
Я был солдат а они были с оружием в руках. Тремя выстрелами я уложил троих атакующих, а затем ранил в плечо четвертого, который прикрывал их вылазку из окна дома.
Поэтому когда подъехала машина с солдатами, все было кончено.
Позже комендант сообщил мне, что они были кадровыми военными, из заброшенной к нам группы. Так что моя совесть чиста – они были на войне и я был солдатом.

Наградой мне был железный крест и долгожданный двухнедельный отпуск домой, в родную Баварию.
Тогда же я встретил свою любовь – Ольгу.
Она работала в комендатуре в картотеке учета гражданского населения.
Для нас она была клад а не работник, так как знала и русский и украинский и немецкий языки, к тому же владела машинописью.
Я обратил внимание, что к местные полицейские держаться по отношению к ней отстраненно, она же предпочитала не общаться с ними вовсе.
Как я узнал, Ольга была дочерью преподавателя какого-то вашего военного училища в Киеве, однако ее отца расстреляли потому что он был офицером царской армии, а мать получила очень большой срок заключения в Сибири.
«Дочерь врага народа» , произнес Фогель на плохом русском, кажется это так называлось, она избежала отправки в колонию только потому что была в Воронеже у своих родственников, а потом о ней забыли. Наверное, русская бюрократия превосходила нашу, к счастью для Ольги.

  Однако до войны она могла работать лишь уборщицей в заводской столовой, там не очень интересовались родителями и давали место где жить.
Потом она пришла работать в комендатуру, однако в ней не было не любви в нашей армии, не заискивания и страха перед властью, столь характерной для сочувствующих их местного населения.
Я попросил ее давать мне уроки русского, считая что это будет мне полезным для моей службы. Да и по правде говоря, она была очень красива, породистой тонкой красотой, непохожей на наших баварских девушек.
К моему смущению, ее познание в немецкой литературе были гораздо полнее, чем у меня. Ну так ведь я и был сыном егеря, а она дочерью царского офицера.

Я сделал ей предложение выйти замуж, и она ответила мне согласием.
В отпуск мы поехали вместе, я хотел что бы все было по закону, и что бы моя жена была полноценной гражданкой.
Надо сказать, что подобные браки не особо приветствовались властями, но в нашей глуши представительства министерства расовой чистоты (извиняюсь за возможную неточность – мой компаньон перевел примерно так) никогда не было, а кто бы отказал фронтовику с железным крестом и нашивкой за тяжелое ранение?

Наш брак зарегистрировал бургомистр, пастор же разрешил ей посещать церковь, несмотря на то, что Ольга была православной.
Не скажу, что местные так уж хорошо приняли ее, но поддержка моей средней сестры  - детского врача, матери двоих детей и вообще образцовой германской женщины в глазах окружающих, сделала свое дело.
Я же, завершив все формальности, отбыл обратно к месту службы.

На обратном пути наш эшелон попал под сильнейшую бомбежку, уцелело не более сотни человек.
Я оказался в военном госпитале Ганновера, ничего не слышащий, практически не приходящий в сознание и без документов.
Выручила меня, как не странно – военная форма.
Я отправился обратно в парадной форме, при всех регалиях.
По номеру моего креста установили и мою личность. Все таки у нас, немцев, порядка в бумагах было больше.

Я провел в госпитале почти восемь месяцев, ко мне вернулся слух, мой единственный глаз по-прежнему зорко видел, но раненная еще во Франции нога практически перестала сгибаться. Так для меня кончилась эта страшная война.
Мне повезло – в 1944 нас комиссованных, еще встречали с цветами и везли по домам в вагонах первого класса.
  Как мог я помогал отцу держать угодья в порядке, хотя нога и не давала мне той легкостью передвижения по лесу, нужной настоящему егерю.
Дальше, дальше война для нашей деревни кончилась. Американская оккупация, хотя в нашу глухомань военных не размещали. Так, заезжал патруль военной полиции два раза в неделю, и все.
В сорок седьмом Ольга подарила мне сына – Александра. Она хотела, что бы имя было русским, но легко произносимым и немцами.
В пятидесятых жизнь стала налаживаться, и я открыл маленькую мастерскую по ремонту ружей и прочего охотничьего снаряжения.

  Каждый год мы с ней вспоминали тот день, когда стали мужем и женой и садились за домашний стол.
А потом она пела эту песню, о том, как ямщик умирает от холода…а я подпевал ей на немецком.

  Уже одиннадцать лет, как ее не стало, и я теперь сижу и пою эту песню один.
А в прошлом году я решил пойти в свой любимый лес, и все бы хорошо, да нога совсем отказала.
  К счастью, еще не было холодно и я точно был уверен, что мой сын будет искать меня.
Я сидел прижавшись спиной к сосне, пел эту песню и вспоминал свою жизнь, когда увидел огни фонариков – это односельчане искали меня.
Я простой немец, мой сын – егерь, егерем будет и его старший сын.
Здесь мы живем просто, за деньгами не гонимся, у нас все свои. У нас нет турков! – с какой-то гордостью отметил он.
Здесь и почтальон, и водитель школьного автобуса – немцы.
Но свою единственную любовь я встретил у вас в России!
В это время в заведение вошло трое немцев – все крепкие и высокие, как на подбор.
Было видно, что двое молодых похожи на старшего, как сыновья похожи на отца.

Старший из них вежливо поздоровался с нами.
Мой сын – Александр, мои внуки – Петер и Карл – с гордостью сказал Фогель.

«Пойдемте домой отец, вас все ждут дома.» - на ухо перевел мне компаньон.

Хорошего сна Вам и легкой дороги – пожелал нам наш собеседник, и с трудом поднявшись из-за стола, отправился в самое лучшее место для старика – дом, где ждут и любят самые близкие люди.

А нас ждал путь домой.


Гринго,    в середине первой весенней недели.
 
5.03.2008