Порыв ветра распахнул окно таверны, и струя свежего воздуха на мгновенье избавила капитана Василия от вони, что царила здесь. Таверна «У Таракана», не смотря на название, считалось местом относительно чистым и достаточно спокойным, однако сегодня здесь заседала матросня с немецкого траулера «Фантастишь», с капитаном которой случайно встретился Василий этим вечером.
Свежий воздух вдохнули и матросы. Едва ли они заметили перемену запаха, а вернее то, что на секунду избавились от него. Уж больно долго они был в море, добывая тюленей и вытапливая из них вонючий жир. Однако едва свежий ветер ворвался в таверну, они тут же, словно по команде, загалдели, поднимая кружки с пивом и подливая в них спирту.
– Пахнет морем! – сказал капитан Шмидт на англокитайсом, закрывая глаза и втягивая воздух. – Странное дело – в море морем не пахнет… Я вообще иногда ловлю себя на мысли, что мой нос потерял чувствительность… Точнее – я всегда прекрасно чувствую, что я, моя команда, траулер и весь этот чертов океан провонял тюленьим жиром, однако я так привык уже к этому запаху, что не чувствую его, а других запахов для меня уже просто не существует.
Капитан Шмидт был худощав и серьезен, а для солидности носил голландскую бороду, выбривая всю растительность на щеках и вокруг рта. Борода ему вовсе не шла и смотрелась на его лице чужеродным предметом, от которого как будто и шла вся эта вонь.
– В океане и в самом деле мало чем пахнет, – ответил Василий, придавая своей речи напевные интонации провинции цзянсу. – Сами подумайте: океан – это вода, а чем может пахнуть, по-вашему, вода?
– Тюленями! – не задумываясь ответил герр Шмидт. – Этими чертовыми советскими тюленями. Русские дикари смазывают их жиром свои танки, чтобы там, в этой чертовой русской зиме, они могли спокойно воевать. Представляете, другая смазка там превращается в камень – такие там сейчас стоят холода! И вот я вынужден ловить этих несчастных тюленей… впрочем, мне плевать на тюленей, лишь бы платили исправно. Но согласитесь, капитан… простите, не знаю Вашего имени…
– Нэемо… – напевно ответил Василий.
– Так вот, Неймо, разве это не дикость – брать из добычи лишь десятую часть – то есть жир, а остальное выбрасывать за борт на корм молодым кракенам? И ничего не поделаешь – тюленье мясо едят лишь китайцы, да и то потому, что они едят всё. Но от сюда до Китая…
– Как до Китая раком… – поддакнул Василий и оглянулся на окно.
Странным образом, как раз в тот момент, когда герр Шмидт упомянул про кальмаров, новый, еще более сильный, порыв ветра снова настежь распахнул окно таверны.
Приближалась гроза.
Кальмар был где-то рядом.
Василий всегда чувствовал приближенье кальмара, но это чувство возникало у него только во время грозы и шторма. Получалось, что гигантский кальмар существовал только в плохую погоду, и этот парадокс всегда заставлял Василия задуматься. Очень часто в солнечный штиль он вглядывался в горизонт, желая почувствовать кальмара, однако как он не старался, никакой уверенности, что кальмар где-то рядом, в спокойную погоду у него никогда не возникало.
Однако едва появлялись первые признаки надвигающегося шторма, сердце капитана Василия тут же начинало радостно скакать, в паху зудело, а в голове нарастало хмельное возбуждение. Вот и сейчас, посмотрев на раскрытое окно, за которым неистовый ветер гнал по небу Аргентины холодные, серые облака, Василий понял, что ему надо срочно на шхуну.
Он резко встал, хватая висевшую рядом шинель и только сейчас понял, что не расплатился за выпивку, да и с капитаном не попрощался.
– Kaliumpermanganat… - сказал Василй, бросая на деревянный стол несколько серебряных дукатов.
– Что? – спросил капитан Шмидт, и только сейчас Василий понял, что сказал на латыни.
– Марганцовка, – повторил Василий, нервно одевая белоснежный шарф и стремительно просовывая руки в рукава шинели. – Только ради бога не говорите никому, что я вам сказал это… возможно, кто-то посчитает, что я выдал Вам военную тайну. Возьмите в рейс побольше марганцовки и мойте ей траулер и матросов после каждого плаванья. Только делайте это в нейтральных водах – иначе к вам могут придраться береговые службы… Прошу извинить, мне пора!
Он выскочил на улицу, поднял голову к небу, и тут же крупная капля надвигающейся грозы угодила ему точно в лоб.
«Опаздываю!» – догадался Василий и побежал.
Грязные улочки Пуэрто-Пирамидес он знал не хуже Солнечногорска, и потому быстро выбрал самый прямой и самый короткий путь до пристани. Редкие, но крупные капли все чаще попадали по козырьку его капитанской фуражки, напоминая о долге, который, в свою очередь, не давал ему остановиться и перевести дух.
Когда Василий прибежал к пристани, дождь зарядил с удвоенной силой, капли стали еще крупнее, и капитану показалось, что он бежит сквозь лес водяных нитей, растущих с неба.
Шхуна уже ждала капитана. Едва он выбежал на пристань, из трубы тут же поднялся черный клуб дыма – механик уже грел мотор. Увидев это, Василий словно обезумел и прибавил в беге.
– Все на месте? – криком спросил он у помощника, что ждал его у трапа.
– Так точно! – ответ тот.
Василий взлетел на борт и что есть силы крикнул:
– Отдать концы!
И в эту же секунду грянул гром. Капитан Василий успел.

Выходить из бухты он доверил своему помощнику, которого тоже звали Василий, а чтобы не путать, матросы называли его «помкэп» или же «Василий-младший». Капитану Василию еще предстояло встать за штурвал да и, честно говоря, он сейчас был на взводе, и в этой сутолоке судов и заумном петлянии фарватера он мог бы запросто потопить и себя, и других.
Его помощник знал бухту не хуже капитана, вот и сейчас, пока Василий менял шинель на бушлат и заказывал на мостик чай, Василий-младший уверенно вел шхуну в океан, то и дело матерясь на прочие суда:
– Ну куда вы все прёте, ипиомать, шторма испугались, да? Ну так дайте-то из бухты выйти, блядины дети, вам места больше будет!
Но вот, растолкав одних и пропустив остальных, они в океане. Ни рано, ни поздно – как надо. Метровые волны шли навстречу их шхуне, плавно качая судно. Капитан Василий дал своему помощнику увести «Байду» на километр от берега и лишь потом сам встал за штурвал и дал немного права-руля. Началась бортовая болтанка, которая с каждой минутой все заметнее усиливалась от поднимающихся волн.
Когда бортовая качка стала угрожающей, Василий снова выровнял курс навстречу волнам, и теперь шел, разбивая носом судна тугие наступающие волны. Они уже выросли до трех метров и когда ветер усилился и поднял их еще выше, Василий, спускаясь с одной из волн, скомандовал:
– Полный вперед!
«Байда», плавно набирая скорость, поднялась на гребень новой волны, потом, как с горки съехала с нее, и в самом ее низу капитан отдал долгожданный приказ:
– Отдать якоря!
Два мощных, блестящих, специально утяжеленных якоря отправились в морскую пучину, и шхуна с громким звуком «Жшвах!» врезалась в волну и нырнула под воду.
Сразу стало тихо. Ревущие звуки океана остались там, на верху, а здесь, в тихой воде был слышен лишь спокойный гул, который становился все тише и тише с каждым метром погружения.
Капитан распорядился дать малый ход, включить прожектора и поднять левый якорь. Шхуна накренилась на правый борт и пошла вправо, и через минуту левый якорь снова стравили, выровняв крен судна.
«Байда» взяла прямой курс куда-то в глубину, и все на корабле замерло в ожидании.
– Что с пеленгом? – спросил капитан в ГГС.
– Штатно проверяем частоты, – послышалось по громкоговорящей связи.
– Михалыч, ты акустику даже не слушай сегодня! – приказал капитан. – Никаких вздохов не лови, сразу ищи его в эфире, он тут где-то, чувствую…
И, еще сильней уверившись в правильности своих действий, приказал:
– Водолазу-стрелку занять место у гарпунного орудия!
– Не рано ли, Василий Афанасьич? – спросил капитана помощник Василий. – Кальмар еще не найден, видно далеко… Васька по любому успеет к орудию… Че парня зря гонять?
– Не зря, не переживай, – пробурчал капитан. – Пусть уж наверняка подготовится к выстрелу, так и мне спокойней будет, и тебе, и всей команде.
Васька-водолаз был тезкой капитана и по возвращении в Ленинград собирался стать его зятем. Такие полуродственные отношения не нравились капитану Василию, он панически боялся этих разговорчиков среди матросов что, мол, «Афанасьич бережет ёбаря своей дочки» и потому гонял Ваську и всячески к нему придирался, в душе надеясь, что скоро Васька попросится на другое судно.
Не дурак был и Васька, кстати, тоже Василий Афанасьевич, но не Ведмед, как капитан, а Куроведко. И вообще он был далеко не дурак, а очень даже расторопный малый, и дело свое знал туго. В тот момент, когда капитан отдавал приказ выходить к орудию, он уже был в шлюзе и, хотя инструкция строго-насторого запрещала водолазам входить в шлюзовую камеру неподготовленными, уже завязывал тесемки ножных грузил.
Так что не прошло и минуты, как Васька был уже у гарпунной пушки на носу шхуны.
А шхуна тем временем под хорошим углом в 13 градусов погружалась в пучины ревущих сороковых атлантического океана.
Кто хоть раз брал билет на спаривание китов-убийц, тот помнит это гнетущее впечатление от погружения, когда корпус судна скрипит и кряхтит, как старый дед, а иллюминаторы вгибаются внутрь судна, и кажется что вот-вот, еще чуть-чуть, и ваше суденышко будет раздавлено толщей вод, словно яйцо, зажатое в руке, и хотя вам тут же вспоминалось, что яйцо рукой раздавить невозможно, как не старайся, если только придавить его где-то одним пальцем, а значит – точно так же где-то есть слабое место у этого корабля… вернее судна, что несет вас все глубже и глубже и кто его знает, чем кончится ваше путешествие, пока вы вдруг не видите этих самых китов, что словно по команде начинают спариваться со своими самками, и от этого вида у мужчин возникает чувство неполноценности, а женщин – неудовлетворенности, и, сфотографировав это буйство стихии, вы желаете поскорее на берег, а некоторые, самые нетерпеливые, парочки запираются в гальюнах, и кричат оттуда: «Нах, нах!» если вы их потревожите, остальные же тем временем сидят по местам согласно купленного билета и хранят мрачное молчание, и лишь некоторые снобы продолжают вести непринужденную беседу и болтают при этом нарочито громко, дабы все присутствующие могли услышать их непредвзятое мнение об увиденной ёбле.

К счастью, снобов на борту «Байды» не было, а значит не было и досужих разговоров. Корпус шхуны скрипел, кряхтел и даже немножечко пердел, иллюминаторы впучили глаза, и если приложить к ним ухо, то наверняка можно было услышать звуки океана: ворчание медведок, писк креведок, шуршание косяков и крик одинокой мидии.
Наконец, ожила громкоговорящая связь:
– Есть, капитан, справа по курсу! – возопил Михалыч и все услышали:
«Эх-ёб…я-те-…уху. Опять…-еб-…-поху-…»
– Стравить правый якорь помалу! – приказал капитан, и странная речь прервалась жужжанием – лебедка якорей барабахлила и давала радиопомехи. Пеленгатор Михалыч давно просил кэпа поменять ее – он работал в наушниках и ему эти помехи были очень болезненны, но кэп лишь отвечал, что это он сделает первым делом, едва они вернутся в Ленинград, потому как надо поддерживать отечественную промышленность, иначе чего доброго зазеваемся и будем покупать заграницей на валюту сначала лебедки, затем – подъемные краны, потом – грузовики и легковые автомобили, затем – самолеты, а после них дело дойдет и до фотоаппаратов, радиоприемников, пил, топоров, электролампочек, гитар, мебели и этих партков… как их? Жинсы!
Стравили якорь, и тут же вернули его в обратное положение. Курс судна снова пошел чуть правее прежнего, и вся команда в который раз удивилась, насколько точно чувствует капитан кальмара, ведь с самого начала капитан хотел уйти правее, но помешал шторм. Кальмар еще не был виден, но всем было ясно, что «Байда» идет верным курсом.
Едва замолкла лебедка, отрешенный голос из радио внятно произнес:
«…Нихуя себе!!!»
И вновь воцарилась тишина.
Она длилась долго, минуты три, но то, что голос был слышен ясно и четко, не оставляло никаких сомнений, что они скоро выйдут на кальмара.
Наконец на границе света и тьмы появилось размытое, точно намазанное вазелином, красновато-бежевое пятно вытянутой формы. Оно медленно приближалось, и когда очертания кальмара стали настолько  четкими, что можно было с большой долей вероятности предположить – где у него щупальца и руки, а где – голова, вновь ожило радио:
«Не кашалот я, и не Ктулху, но дайте, дайте… воздуху!»
– А, блядь, опять он про воздух поэмы пишет! – усмехнулся Василий-младший. – До сих пор не могу понять – он же никогда воздуха в глаза не видел, точнее – в жабры не нюхал. Его-ж разорвет от внутреннего давления, если поднимется из глубин, а видшь-ты… умный какой, воздуху ему не хватает!
– Потому и сочиняет, что никогда не видать ему атмосферы, – ответил кэп. – По крайней мере – живым. Это как у людей стихи про любовь: вроде пишут, пишут, а все равно описать не могут, потому что любовь это… ну… как кислород, растворенный в воде. Вроде он есть, а вроде бы и потрогать нельзя… Ну... я в образном смысле… То есть то, что можно потрогать во время любви – это не сама любовь, а… ну ты понял… Ладно, отставить разговоры… Держи штурвал, хода не прибавляй, по высоте вроде правильно идем, так что якоря не трожь, а я в кубрик, за фотиком.
Когда Василий вернулся на капитанский мостик, до кальмара оставалось не больше полумили, и он был как на ладони.
«Десятиног, головоног я, и триух, но где же мой любимый… воздух-дух?» - вздохнуло радио.
– Где-где?... В жопиной дыре! Сейчас будет тебе воздух-дух!!! –  хохотнул помощник капитана, но Василий не поддержал веселья.
Ему было искренне жаль этих чудесных, сказочно красивых тварей, вся вина которых перед человеком состояла в их легкой и прочной коже, из которых шили парашюты.
Чтобы отвлечься от этих мыслей – грустных и нелепых, Василий принялся за съемку. Фотографировал он и для отчета, и для души. Настройки выдержки, диафрагмы и дальности его любимого ФЭДа не менялись, наверное, год, а то и два – капитан давно уже нигде не фотографировал, кроме как под водой. Привычен был и ритуал съемки – Василий упирал объектив в передний иллюминатор и фотографировал без вспышки. Иногда получалось удачно, иногда нет, но всегда с искажениями от прогнутого иллюминатора, а часть кальмара (обычно-щупальца) в середине фотографии перекрывалось носом шхуны и силуэтом Васьки-водолаза, стоящем у гарпунного орудия.
Надо было бы давно купить штатив и фотографировать с верхнего иллюминатора, как это делали бы нормальные люди, но отечественная промышленность штативов не выпускала, а поддерживать буржуев было противно.
«Что-то воздуху мне мало… Жизнь такая заебала!» - снова вздохнуло радио.
– О… значит мы в самый раз, во время! Сейчас устроим тебе жизнь и смерть хуакино мурьеты! – снова ухмыльнулся помощник капитана.
– Отставить разговорчики на капитанском мостике! – отчеканил Василий. – Лево руля, самый малый вперед!
– Есть лево руля, самый малый вперед! – отозвался помощник.
Тем временем водолаз Василий уже готовился к стрельбе. Он работал автономно, в полном радиомолчании, так как нет ничего проще, чем вспугнуть кальмара случайной радиоволной. И хотя кальмары обычно не представляют угрозы человеку и его кораблям, пугливостью они отличались необычайной. Нет ничего хуже для такого утлого суденышка, как «Байда», как попасть под турбулентный вихрь двухсотметровой туши, которая неожиданно срывается в самом неожиданном направлении.
И эти 200 метров, заметим – только голова, без щупалец! У кальмаров всегда измерялась лишь голова. Это вам не кракены, чьи несчастные 20-30 метров длины мерились «от кончика до кончика».
Василий ненавидел кракенов, и причин на это было много.

Ну, прежде всего – это были еще не кальмары. Пусть каждый из них когда-нибудь, лет через двести, мог дорасти до размеров обычного кальмара, шансов на это было так же мало, нет, даже еще меньше, чем Ваське-водолазу стать балериной. Кальмары были царями подводного мира, они жили в свое удовольствие, не боясь никого, разве что Ктулху и подводных ядерных испытаний. Да, когда-то, два-три века назад, они были детенышами и страшились тунца и кракенов, затем стали кракенами и воевали с кашалотами и танкерами, но теперь они были кальмарами и питались исключительно кракенами, а на танкеры и подводные лодки в силу своего возраста уже не обращали никакого внимания.
(Тем более – на какую-то шхуну, что сейчас осторожно кралась к кальмару, готовя нанести свой смертельный удар).
Но главная причина, по которой Василий, как и все моряки, недолюбливал кракенов – это вопиюще-наглое поведение этих малолеток. Сколько раз Василий встречал кашалотов, задушенных кракеном. Привычная картина – зубатый кит с обернутым вокруг «горла» щупальцами кракена, а голова кракена – в брюхе кашалота. Боевая ничья.
А эти их подростковые забавы – нападение на танкеры и подводные лодки? Соберется стайка таких вот двадцатиметровых выродков и давай приставать к торговым судам да субмаринам. Однажды и Василий, возвращаясь с погружения, попал под такую раздачу. Хорошо, только один кальмар успел прыгнуть, а остальная шайка плавала поодаль – очевидно проверяла подростка на удаль… Пришлось срочно рубить якорные цепи и давать полный вперед, по пути обрубая и прижигая щупальца. Слава Богу, обошлось, но якоря пришлось покупать новые, импортные, утяжеленные, блестящие – не выписывать же их в Аргентину из Ленинграда…

А шхуна уже поднырнула под кальмара и Василий, хоть и был партийцем, перекрестился. Перекрестился и помощник. Да и все, кто был сейчас на шхуне, перекрестились. Разве что Васька-водолаз не перекрестился, потому как был некрещеным и руки у него были заняты гарпунным орудием.
Однако едва из-за щупалец показалась воронка, вся команда в отчаяньи, по ленинградски, крякнула:
«Ебтвоюмать»!
Воронка, из которой кальмар выпускал воду, благодаря чему мог двигаться практически в любом направлении, сейчас была повернута от них, и теперь надо было либо разворачивать шхуну, либо стрелять чуть «выше» воронки, аккурат в прямую кишку.
«Воздух-воздух, полувоздух – говорю я это вслух!» – неожиданно воскликнуло радио.
– А, блядь, полувоздух…. Стихи сочиняет, пиздюк мамин, вот он воронку и отвернул в порыве вдохновения! – вскрикнул помощник капитана, но Василий знал, что сейчас главное – не допустить паники.
– Стоп машина! – зло скомандовал он.
Дизель тут же смолк, и они продолжили свое погружение в абсолютной тишине.
Сверху, словно небо, расстилалась торпедообразная туша кальмара. Внизу, в абсолютной темноте, жил океан, в миллионы глаз наблюдая за происходящим.
– Может, приберем якоря, капитан, а то наберем глубину, не выплывем…
– Какие, нахуй, якоря?! Они же у нас с радиопомехами, забыл что ли? Вспугнем кальмара, такую глубину наберем, мало не покажется…
– А что делать-то?
– Что-то… уйдем подальше, потихоньку подберем якоря, развернемся, и по новой…
Но тут произошло то, что каждый в душе ожидал от Васьки-водолаза.
Он выстрелил – прямо в прямую кишку. Ее отверстие было раза в четыре меньше, чем отверстие воронки, а значит попасть в нее было в шестнадцать раз труднее, но больно уж выгодным курсом шла «Байда», как раз мимо анального отвертсия кальмара, и Васька решил попытать счастья.
Гарпун шустро пошел к цели, и все на шхуне, как по команде, по ленинградски вскрикнули:
«Нихуясе!»
Лишь Васька-водолаз не вскрикнул, и даже губу не закусил, а уже готовил второй гарпун.
Но второй гарпун не понадобился.
Уже на полпути было ясно, что Васька не промазал.
«Ух!...» - сказало радио, едва гарпун достиг цели, и тут же добавило: «Воздух!!!»
– Сейчас тепе будет воздух, мало не покажется! – хмыкнул помкэпа.
– Полный назааад! – скомандовал кэп, тут же в утробе шхуны загромыхал двигатель, и судно мягко остановилось и пошло в низ.
Началась болтанка, которой не было даже во время шторма. Болтались, как яйца над пропастью: сначала якоря тащили судно вперед и вниз, а мотор надрывался и тащил шхуну назад, потом якоря, раскачиваясь, шли назад, и капитан давал полный вперед, а тем временем водолаз Васька уже пустил воздух.
Кальмар стал надуваться.
Конечно, это было видно не сразу, но как только послышалось знакомое шипение нагнетаемого воздуха, все невольно глянули на кальмара и каждый, конечно, даже если толком ничего и не рассмотрел, отметил про себя, что кальмар надувается.
«Воздух, воздух, чую воздух… Или это просто – дух?» – спросило радио.
– Дух, дух, в рот меня чих-пых, – злобно проворчал помощник – Знал бы ты, какой из тебя дух идет, когда из тебя воздух выпускают, бросил бы стишки писать к ебене-фене!
А кальмар засыпал. Уже сейчас было слышно, что речь его замедлилась, а интонации стали еще более спокойные и умиротворенные.
Шланг гарпуна был уже выработан наполовину, когда болтанка почти закончилась, и капитан приказал остановить машину.
Они шли в глубину, а над ними неумолимо всплывал кальмар, еще живой, но с каждой минутой становясь все толще и толще.
«Кто силен духом, полон воздухххом…» – печально сказало радио, и в то же мгновение все услышали, как порвался гладиус. Хрящевая стрелка кальмара, доставшаяся ему в наследство от предков, живших еще в раковинах, не выдержав давления воздуха, натянулась и лопнула, издав короткий звук большого колокола.
Кальмар умер, так и не поняв, что его убило.

Капитан немедленно приказал поднять якоря, и к моменту, когда шланг гарпуна был выработан, судно уже не погружалось в пучину. «Байду» тряхонуло, и медленно потащило вверх. Воздух тоже был выработан весь, до конца, но кальмар был так огромен, что пришлось выпустить в него баллоны из шлюзовой камеры. Теперь Васька-водолаз до конца лова не мог вернуться внутрь судна.
Впрочем, Васю-водолаза это ничуть не смущало. Ведь только он, единственный из экипажа, мог всецело рассмотреть эту чудо-картину: линзу океана над головой, и под ней – огромный шар надутого кальмара, и их шхуна, висящая между небом (атмосферой) и землей (дном) на тоненьком шланге. Всякий раз, наблюдая это чудо, Васька задумывался – почему люди не летают? Не летают по морю на таких вот воздушный шарах, как летают они по воздуху на монгольфьерах?
Капитан поднял судно до любимых 111-ти метров глубины и остановился, отдав якоря. Сверху еще бушевал шторм, и надо было переждать часа три или четыре, да и фрицев тоже надо было дождаться. Все занялись своими привычными делами – кто играл в шахматы, кто, не смотря на запрет, курил сальвию, а кок Василий принялся за подготовку праздничного ужина на одну персону, то есть на себя, так никогда не сходил на берег. Капитан сел за самоучитель олбанского, а помощник остался на вахте.
Лишь только водолаз Вася остался без дела. Наблюдая за тем, как уныло бродит он по палубе, каждый его жалел и сочувствовал ему, однако на самом деле Васька был в такие минуты как никогда счастлив. Он любил одиночество, и даже ожидаемая слава после удачного выстрела ничуть не радовала его. Мечтательно поглядывая по сторонам, он видел себя в этом океане как бы со стороны и радовался тому, что он единственный на этой палубе и его никто не трогает, не беспокоит. Что же касательно водолазного костюма, который, по мнению остальной команды, непременно должен был принести ему массу неудобств, то это было вовсе не так.
В водолазном костюме было слегка прохладно, самое то для замкнутой системы. Еще пэтэушником Васька подрабатывал ростовой куклой футбольного клуба «Динамо», где его наряжали в поролоновую динамо-машину, после чего он полтора часа бегал под летним солнцем, теряя по полведра пота за одну игру. Вылезал весь в мыле – но и это не самое худшее, что могло бы произойти, если вдруг во время матча случалось пёрнуть.
Тогда Ваське казалось, что он уже умер.
Прошло два часа, шторм потихоньку начал успокаиваться, и тут показались немцы.
Субмарина «U-998» «Золотая Шпора» пришла вовремя, в 18:18, и, сделав круг вокруг шхуны, дала приветственный залп из двух холостых торпед. Капитан Василий моргнул дальним светом и выключил его. А через полчаса шторм окончательно утих, и они всплыли.

Граф Отто Крюгер, капитан подлодки, был падонком в третьем поколении, и потому свободно изъяснялся на чистом олбанском.
- Предевед, Ведмедъ! – сказал он и выкинул руку в фашистском салюте, как только поднялся на борт «Байды»
– Предевед, подлодко! – ответил ему капитан Василий специально выученной для этого случая фразой.
– Йа фижу, фы уздроили этаму кульмару настаящий «Ахтунг»? – засмеялся граф. – Можит быдь, у ваз фсе туд – ахтунги?
– А ниибёт! – приветливо ответил Василий, приглашая Крюгера пройти в каюту.
В каюте он первым делом налил, не спрашивая, Отто Крюгеру стопарик «шила». Граф зыркнул глазами, и, ничего не сказав, выпил.
В этом взгляде Василий прочел много чего. И смертельное желание наконец-то вмазать, ведь на субмаринах III-го рейха царил сухой закон, и смертельное желание вмазать, но не разбавленного один к одному спирта с водой, а нормальной русской водки, (которую Василий сам давно не нюхал), ну и, конечно, смертельное желание вмазать именно «шила», так оно куда крепче, чем самая лучшая русская водка.
Василий собирался было налить вторую стопку, но граф тактично отказался.
– Че за нах? – сразу перешел он к делу. – Кульмар важ недадутый, коша толстыя, трепует допалнительной абработки. Кароче, я не смагу заплотить полнуйу тсену за фаш тавар, таварисч!
Василий налил стопку себе, и выпил, по ходу дела подбирая правильные слова:
– Ты падонак, графф! А исчо падлец и нигодяй!!! Думаишь, йа ни знайу, что чичас полмильона твоих неметских саатечествиников папали, тока нена бабло, а в акружение пад Сталинградам?!!! Вы щас там строити «Ваздушный Мосд» для них (нах), и твая Гирмания осдро нуждаеца в толстай матереи для груз-офф-ых (чих-пых) парашутов!!! Так шта луче выпий еще йаду или убей сибя ап стену!!!
Василий налил графу второй стопарик, и тот выпил.
– Яволь! – сказал он, когда перевел дух. – Кульмар важ и вправту аграмадный, так что, учитовая нашы дабрасирдечные и далгосрочные атнашения, выплатем фсе до капейки. До есть да пьесо.
– Ну вот и славно… – сказал Василий, не заметив что перешел на русский и немец теперь его не понимает. – Давай, еще одну, ведь по две – не пьют!!!
Но немец все понял. И выпил.

Они вышли на палубу и молча смотрели, как команда немецкой субмарины, не дожидаясь окончания переговоров, уже выпустила из кальмара воздух (воняло в океане страшно!) и снимала с него шкуру.
Наблюдая, как куски мяса кальмара уходят под воду, и на них жадно набрасываются стаи тунцов и полчища кракенов, Василий вновь опечалился.
«Когда-нибудь это закончится. Мы переловим всех кальмаров и скормим их кракенам, и кракены, развращенные подачками, перестанут расти, деградируют и вымрут. Не за горами то время, когда встреча с 15-ти метровым кракеном будет огромной удачей, не говоря уже об их промысле. В лучшем случае кальмары, эти благородные животные, превратятся в карликов, лилипутов, чьи копченые тушки, нарезанные кольцами, будут продаваться в магазинах, расфасованные по малюсеньким пакетикам как закуска к пиву».
Однако пришла пора прощаться.

Соблюдая железную логику сухого закона, Граф Отто Крюгер держал себя молодцом. Он не буянил и не палил из пистолета, как это было во время их первой встречи, а спокойно спустился в свою шлюпку и молча, чтоб матросы не унюхали, отсалютовав «зигхайль» Василию, поплыл на свою «Золотую Шпору».
Едва он отчалил, Василий приказал помощнику на всех парусах плыть в Пуэрто-Пирамедес.
Наступающая Красная Армия остро нуждалась в валюте для закупки тюленьего жира.

30 декабря 2008 года, Старые Химки