… Черт побери?! Да шож это деется?! Ну, пля, ну удружили!! Толстая Танька металась по двору старого деревенского дома, матершинно причитала и стучала окаменелыми пятками об утоптанную землю. Какого хрена?! – в сотый раз спрашивала она себя, свою мать и мать Жени. Ну нахрена вы приперлися именно в тот момент, когда я слив неспелых наелась?!

При воспоминании об этом у Таньки опять весело забурчал живот и она настороженно остановилась. Ровные раскаты из живота подсказывали, что незрелые сливы еще ей аукнуться. И может даже очень скоро. Кстати вот.. Уже…УЖЕ!? Не-е-е-т!!!...Епт!! Стремительно, насколько ей позволяла откормленная на деревенских харчах тушка, она кинулась в деревянный сортир, стоявший в углу двора, рывком распахнула дверь и уже в полете, стаскивая несвежие панталоны со страшным хряском приземлилась на ободранное сидение.

Старый деревянный сортир, уже привыкший к Татьяниным стремительным броскам, только неодобрительно скрипнул досками и закряхтел принимая повышенную нагрузку.

Сидя на толчке, Таня скучающим взглядом скользила по внутренностям помещения. Она знала, что судя по предыдущему опыту, сидеть ей тут было ну никак не меньше сорока минут.

И тут взгляд ее наткнулся на карандаш, воткнутый непонятно кем в щель между досок. Странно, зачем он тут?- подумала Татьяна, стихи что ли кто писал.

Таня была натура тонкая и романтическая, и поэтому при слове «стихи» она томно потянулась и еще раскатистей зарычала желудком.

Она вспомнила, как вчера, примерно в это же время, к ним во двор в шикарной карете въехал молодой человек. Сквозь неплотно пригнанные доски и привычные желудочные раскаты, она услышала как он представляясь назвал свое имя. Онегин – произнес он – Женя Онегин.

Больше она ничего не расслышала, потому что подлые сливы заглушали еле доносившийся разговор. Но и того, что она слышала ей было достаточно. Она влюбилась. Первый раз в жизни! Влюбилась трепетно, нежно и безрассудно, как может влюбиться только молодая девушка в увиденного из сортира господина.

Именно поэтому она сегодня носилась по двору, ругала сливы, того кто их посадил и обещала любимым маменьке и папеньке повырывать с корнем сие растения и засунуть их куда надо. Маменька и папенька не понаслышке зная совершенно не девичью силищу любимой дочурки, ни капли не сомневались в ее словах, и поэтому застенчиво прятались на конюшне.

Именно поэтому она взяла карандаш, обрывок бумаги и написала первые строки

- Я к Вам пишу – чего же боле…

После этого она задумалась. Ей хотелось написать большое и нежное письмо, но было неудобно. В смысле не то, что воспитание не позволяло, а просто сидя на толчке было немного неудобно писать. Наконец, следуя за мелькнувшей мыслью, она продолжила:

- Что я могу еще сказать?

Хмм, действительно, а что я могу еще сказать?

- Теперь я знаю, в Вашей воле миня атшлепать, так сказать…

Таня была хоть и романтичной, но малограмотной девицей. Но что такое «атшлепать» она знала не понаслышке. Потом она представила, как Евгений получит это письмо…Прочитает…Нет, для первого письма «атшлепать» писать еще рано. Она решительно зачеркнула «атшлепать» и написала – Теперь я знаю, в Вашей воле миня призреньем наказать…

Правильно, «призренье» тоже в рифму. Таня не знала, что это такое «призренье», но догадывалась, что им тоже наказывают как то.

Далее строки полились, как несвежие сливы

- Но вы, к моей несчастной доле
-Хоть каплю жалости храня,
-Вы не оставите меня.

Татьяна, вспомнив свой жесткий понос всхлипнула от жалости к самой себе и продолжила:

- Сначала я молчать хотела;
-Поверьте: моего стыда
-Вы не узнали б никогда,

Господи, ужаснулась Таня, неужели я ему сейчас все расскажу? И про сливы? И про старый сортир?! Но рука, стараясь облекать постигшее ее несчастие в боле менее приличную форму, продолжила:

- Но вы, к моей несчастной доле
- Хоть каплю жалости храня,
- Вы не оставите меня.
- Сначала я молчать хотела;
- Поверьте: моего стыда
- Вы не узнали б никогда,
- Когда б надежду я имела
- Хоть редко, хоть в неделю раз

Хмм…В неделю раз? А не маловато ли для здоровой и молодой девки? Раз в неделю то? Маловато…А если так:

- Хоть редко, этак сорок раз…

А вдруг он скромен, застенчив и я отпугну его этими строками? Хотя сорок раз, намного лучше чем раз, да еще и в месяц.

После долгого раздумья «сорок раз»было зачеркнуто, и оставлен «один раз» Ничо, прошептала Татьяна, где раз, там и сорок.

- В деревне нашей видеть вас,
- Чтоб только слышать ваши речи,
- Вам слово молвить, и потом
- Скакать по спаленке конем.

Скакать в спальне конем было любимым развлечением Тани, но полюбит ли Онегин это? Таня вычеркнула строку и дописала

- Все думать, думать об одном
- И день и ночь до новой встречи.
- Но говорят, вы нелюдим;
- В глуши, в деревне всё вам скучно,
- А мы... ничем мы не блестим,

Хотя…Танечка оглядела свои лоснящиеся от жира бока. Как это не блестим? Еще как.. Но писать про это не будем.

- Хоть вам и рады простодушно.
- Зачем вы посетили нас?
- В глуши забытого селенья
- Я никогда не знала б вас,
- Не знала б горького мученья.
- Души неопытной волненья
- Смирив со временем (как знать?),
- По сердцу я нашла бы друга,
- Была бы верная супруга
- И добродетельная мать.

Перечитав это, Таня заржала как лошадь. Ну и гон…Га-га-га…Добродетельная мать…Сдохнуть можно…А верная супруга? Ё-е-оооо…Души неопытной волненье? Чуть не свалившись с сортира от гогота она вспомнила соседнюю деревню.. Хотя…Мужиков то там всего душ триста, не боле…Так что скорее всего «неопытной волненье» имеет место быть.

После этого она накарябала еще пару десятков боле менее строк. Чувствуя, что приступ поноса закончился, она решила заканчивать.

- Вообрази: я здесь одна,
- Никто меня не понимает,
- Желудок мой изнемогает….

Хммм….Нах подробности. Она зачеркнула «желудок» и вписала «рассудок»

- Рассудок мой изнемогает….
- И молча гибнуть я должна.
- Я жду тебя: единым взором
- Надежды сердца оживи,
- Понос тяжелый перерви,
- Увы, заслуженным укором!

И хотя очень хотелось пожаловаться на свой недуг, критически оглядев текст, она все таки заменила «понос» на «сон»

- Иль сон тяжелый перерви,
- Кончаю! Страшно перечесть...
- Стыдом и страхом замираю...
- Но мне порукой ваша честь,
- И смело ей себя вверяю...


Еще раз внимательно перечитав вирши, Татьяна Ларина выскочила из деревянного строения, кликнула кучера и велела тому «немедля отвезть сию бумагу давеча приезжавшему господину Онегину»

Кучер, зажимая нос от запаха, которым пропиталась бумага, не рискнув положить ее за пазуху и посему держа ее на вытянутой руке, поскакал прочь.

Через пару верст, он брезгливо скомкал несвежий лист и бросил его на дорогу. – Скажу, что господина Онегина дома не было» - и довольный собственной находчивостью направился в ближайший кабак.

А в это время по пыльной дороге, шатаясь и дыша перегаром шел человек. Увидев бумажку, он нагнулся, расправил ее и углубился в чтение. После чего он аккуратно сложил ее и спрятал во внутренний карман.

Этого человека звали Пушкин. Саша Пушкин.