-    … Паш, достань с антресолей лукошко… - из бересты, плетёное такое – помнишь, купили, на источнике около Чехова… как его… святого Абрама, что ли…?…  когда Юлечку пытались святой водой вылечить…А! – это мы не с тобой, с Татьяной покупали, вы с Серегой после холодной купели сразу в машину убежали… Достань, в общем, лукошко это.

Я, поёживаясь, вышел на холодный балкон, взял стремянку, перенёс в квартиру, расставил перед антресолями. Стремянка неприятно скрипела, ноги стыли – от промороженных ступенек даже сквозь носки шёл холод.

Щеколда антресольной дверцы заедала. Нужно подсунуть пальцы под левую створку и слегка её приподнять. Я полез рукой в узкую щель и сразу же вспомнил про занозистый край рамы. Мысль ещё додумывалась, а кончики пальцев уже наткнулись на расщеплённое дерево, я зашипел и выдернул руку.
Сдёрнул на трёх пальцах нежные обрамления ногтей. Как их называет Зоя? Что-то вроде кутикулов.
Каждый раз лезу на антресоли и напарываюсь на острые торчащие расщепы.
Каждый раз собираюсь снять дверцы, простругать и выровнять наждачкой раму, исправить щеколду.
Каждый раз забываю. В последний раз сорвал заусенцы год назад, когда полез за снегокатом.
Год назад? сейчас январь… да, год прошёл. Я медленно спустился со стремянки, сел на коробку со старым пылесосом.
Год и месяц даже. В носу защипало, и я, не успев удивиться этому забытому с детства ощущению, заплакал.

Анамнез.

  «…Ты за снегокатом полез?…Не доставай, Павлик»…
или:
«Не надо, оставь снегокат, Павлик» - что-то такое крикнула Зоя. Как раз, когда я зашипел, нарвавшись на расщеп под створкой.
-    Бл… Ёб… Ч-ч-чёрт!…Почему?
-    Я тебе говорила, ты забыл, наверное – мы с Юлей сегодня к врачу едем, анализы готовы.
-    Какой врач в субботу? Мы же всегда по субботам в Коломенское на снегокате?…
-    Я договорилась. Мы через час уезжаем.
-    Ну ладно… Сказала бы раньше… Я тогда Серёге позвоню, в баню пойдём.
-    Я говорила, ты забыл просто.

Лучше Калитниковских я в Москве бань не знаю.
Это за бывшим Птичьим рынком, у трамвайного парка. Потемневшее от времени кирпичное здание, что уж там было до реконструкции – неизвестно, но можно вообразить, что из себя представляла старая баня в рабочем районе.
Через Серёгу, кстати, я туда и попал – он начальник отдела в УВД Центрального округа на Средней Калитниковской, они в эту баню как в ментовской  клуб ходят.

При реконструкции строители вытряхнули всю вонючую скользкую требуху, отделали бежевым камнем и лепниной, поставили прекрасные мягкие диваны, раздевальные шкафчики с ключами на браслетах… идеальная чистота, шустрые вежливые банщики… мастерский мягкий пар…я бы даже сказал – художественный пар… меню по заказу… домашний квас… сбитень…
Как сказал Серёга: «Эти бани напрашиваются на  идиотскую кликуху в стиле нулевых годов… - что-нибудь вроде «Калитники Бас-Плаза».

Я сюда ходил ещё и ради массажиста.
…Юлька весной спросила: «Пап, а почему ты меня учишь, как на роликах надо кататься, а сам не катаешься? Ты на ногах покажи!»
На коньках я хорошо катался, взгромоздился на ролики, уверенно так поехал… Юльке-то без шлема и наколенников-налокотников запрещал, но самому же вроде западло эту чепуху на себя напяливать…
Грохнулся локтем так, что повредил сразу два сустава, лучелоктевой и плечелучевой, разорвал суставную капсулу, связки… Букет, короче.
Походы по врачам отняли времени и денег немеряно, но руку толком не восстановили -  при малейшем неудобстве ломило и дёргало аж до плеча.

А банный массажист  поправил за три раза. Хотя назвать Лю массажистом язык не поворачивается – фантастический костоправ и мануальщик.
Очень необычный человек. Как  Серёга сказал – «непростой пассажир».

Отец – бурят, мать – китаянка, жил и учился в Китае. Что-то там у него не сложилось, приехал сюда за лучшей жизнью.
О себе почти не рассказывает, отшучивается или делает вид, что не понимает, хотя на русском говорит неплохо, только с диким китайским акцентом – с щипящими беда, «р» выговаривает как «л», и мужской-женский-средний род не разбирает абсолютно.
Лю –  не настоящее имя, так, для удобства. Настоящее - он предупредил - всё равно не выговорить. Что-то вроде Улзыжаргаал или Улымжодоорон.
Я почему с ним разговорился – подумал сначала, что он калмык.

Похожие черты лица. У меня была в институте калмычка – с диковатым именем Булгун. По приколу практически, на спор с парнями решил её отодрать –  никто не верил, что на такую страшную встанет.
Даже не то, чтобы страшная – несовместимая с нашими понятиями о женщинах. Кривоногая, с огромными выпуклыми щеками, а между ними торчит маленький носик. Единственная зацепка - крупный рот оживлял нездешнее степное лицо, чувственная конфигурация губ только и вдохновляла меня в этом безнадёжном предприятии.
Почему-то был уверен, что пахнуть от неё должно каким-нибудь прогорклым жиром и курдючным салом…козьим сыром… овчиной там или кошмой…., а тело будет сплошь покрыто жёстким свалявшимся волосом.
Оказалась удивительно опрятной, нежной и гармонично сложенной девкой – даже кривоногость как-то необъяснимо сочеталась с выпуклыми щеками… а в постели действительно  ни с кем из наших сравнить было нельзя… но в лучшую сторону… так обнимала в финальные моменты…подушечками пальцев… так  вздыхала-вскрикивала… женщины похоже придыхают, когда в море входят, а их сзади водой обрызгать…первобытная  наливная тяжесть бёдер и живота - как у каменных статуй на половецких курганах  - действовала как удар камчой,  вставал у меня мгновенно, стоило прикоснуться. Впрочем, про каменных половецких баб -  это я уже позже додумал… Короче, до самого диплома с ней встречались…

Лю, кстати, много знает о калмыках, это, оказывается, родственные народы, одни корни, одна религия, одни поверья. Дед Лю, толкователь священной книги Бон,  вообще из древнего рода бурятских мудрецов – то ли шаманов, то ли лам –– готовил и Лю к этому занятию.
Почему не срослось – не говорит.
Но анатомию и физиологию Лю знает в пугающем совершенстве. Когда проминал пальцами мышцу до связок, связку до волокон, волокна до нервов, нервы до… ну, типа до клеток там – всегда в голове выскакивал образ «китайская пытка». Ещё на микрон пальцы вглубь или миллисекундой дольше – и завопишь от боли.
Разница между пыткой и его массажем  почти незаметна, такая же тонюсенькая, как его иголочки. После сеанса массажа он ставил иголки – ну, тем, кто хотел, конечно… покупали у Лю для себя личный набор и с ними ходили на сеанс.

В общем, локоть он мне восстановил полностью, потом я к Лю  ходил просто для здоровья.
Иголочки эти…
Лю играючи вставляет иголку в подушечку мизинца (и так точно вставляет! как будто в заранее подготовленный разъём), в ребро ладони… «шао-чун…» - шепчет Лю, - «шао-фу…шэнь-мэнь…» и под сердцем цепкий крючочек потягивает неслышную нитку. Непонятное ощущение – не больно, не неприятно, не страшно… непонятно, короче. Как будто внутри происходит независимый от тебя процесс наладки.
В этот раз он взялся за голову – сказал, что у меня «сегодня вида нехолосый… некласивый…».

Приговаривая «…снасала болино, потом – холосо… Так – болино? Я боняла, я боняла…», Лю тюкающими лёгкими движениями обсаживал меня иголками.

Я закрыл глаза и погрузился в сладкую банную дремоту.
После десяти заходов в парную…да с веничком… да в ледяную купель… после Лю ещё раз в парилку по-лёгкому, ополоснуться… банщик креветочки принесёт…  троечку кружек «Крушовице» в ледяной испарине…
«Нехолосый, некласивый…» - чушь собачья… всё холосо и всё класиво…

Так хорошо эти соскальзывающие дремотные мысли я запомнил потому, что именно на них, на этих мыслях,  дверь в массажную распахнулась, и жизнь разделилась на «до» и «после».

-    …Паш, у тебя что-то мобильный звонит непрерывно… Полчаса уже. Ты извини, я посмотрел, кто звонит -  Зоя. Может, случилось что… - сказал Серёга и, перепутав, протянул мне вместо мобильного кружку пива.

Мы засмеялись, а через секунду я узнал, что Юлькины анализы показали апластическую анемию.
-    А что это? – спросил я, присев на край массажного стола и осторожно - чтобы не стряхнуть иголочки - потянулся.
«Анемия» для меня представилась чем-то вроде хандры в  голенастом дочкином организме. Болезнь роста такая, типа.
Растёт быстро, чего-то там не успевает, вот и анемия. А «апластическая», наверно, от слова «пластика», что-то с мышцами…

-    Это рак!!! Рак крови!!! Рак, понимаешь!!! – голос Зои задрожал.
-    Подожди, подожди… - сказал я, - подожди…Откуда такие диагнозы сразу? Я знаю, что в таких случаях надо сложное исследование делать, биопсию, по-моему…
-    Это и была биопси-и-ия!!!…я просто тебе не говорила!!! Па-а-авлик!!! - Зоя говорила тихо, но с таким напряжением, что я отставил трубку от уха.
-    Ну, не кричи ты так, Юлька услышит…
-    Она пошла с мамой гулять. Я ей позвонила, попросила её. Приезжай скорей, пожалуйста, Павличек, я с ума схожу ну почему это за что это Павлик у меня сердце разорвётся приезжай скорей!!…

Я спрыгнул со стола, простыня свалилась с бёдер. Я стоял голый, с мобильником в руке и растерянно смотрел на Серёгу. Он отвёл глаза в сторону – значит, всё слышал и понял.
-    Серёг… ну рак крови…апластичная анемия… ну это ж лечится?…
-    Да лечится, конечно. Найдём врача хорошего, у меня есть концы. У тестя, помнишь – я тебе говорил – два года назад аденому простаты нашли, тоже с жизнью прощался. Сделали операцию, бегает, как молодой, хоть бы хуй. Не пьёт только ни хера теперь.

Я кивнул головой, хотя совершенно не помнил про Серегиного тестя и его простату, какое нам дело до чужих аденом, когда мы здоровы. Это сейчас история болезни тестя представилась мне необычайно важной.
-    И что? Расскажи! Оперировали? А где доктора нашли? А последствий… ну, метастазов… не было?
-    Да нет, нормально всё, решим вопрос, не переживай.
-    Но это же всё-таки не аденома, это рак крови…
-    Да разберёмся. В Институте Гематологии у меня хорошая знакомая была… разберёмся.

Я нагнулся, поднял простыню, комком обмотал талию. Во рту пересохло, язык и дёсны и покрылись кислым ржавым налётом, как старая водопроводная труба. Я с трудом сглотнул.
-    Хлебни, - протянул кружку Серёга.
Я сделал глоток и скривился. Пиво скользнуло внутрь чужеродной субстанцией, и так же чужеродно легло.
Улеглось, как прохладный гладкий шланг. Горький пивной привкус показался мне отвратительным.
-    Как же так? Почему?… - спросил я.

Серёга пожал плечами.

-    Лак клови, кансел – это плохо. Это осень плохо. Этот болезни злой, - сказал Лю, озабоченно хмуря брови.
-    Спасибо, проинформировал, - буркнул Серёга. – Давай, одевайся… погнали. Зойку сейчас одну нельзя оставлять.
-    Когда у дети болезни клови – это не изнутли, это зло плисло из столоны. Клови детям только тлемя цасками мозно чистить.
-    ???
-    Клови болезни у дети – это осень плохо.  Стобы твой дети не умилать, надо отплавить зло от него. Тли цаска. Тогда длугой дети умилать, а твой дети будет зизни. Я так мозно делать. Это  - гал гуламтын тайлга.
-    Ладно, ладно, успокойся. Потом как-нибудь побеседуем, - сказал Серёга и потянул меня за руку. Не глядя на Лю.
Ко всем нерусским, от негров до чукчей Серёга относился одинаково презрительно, объединяя  разнообразные расы, этносы, национальности Азии и Африки в одну общую графу «черножопых».
Только японцев слегка выделял.

Лю, сокрушённо вздыхая, прервал сеанс, снял иголки, просил полежать хоть пять минут, но я не мог. Массаж, иголки и пиво остались по ту сторону, апластическая анемия затянула всё липким туманом.
Чётко помню отвратительное ощущение, невыносимое чувство чужеродной тяжести, врезавшейся в мою жизнь - как будто внутрь меня всунули утюг. Всунули и медленно проворачивали.
Я смотрел на сутулого мужчину, он феном сушил сынишке  волосы, перебирая пряди, я смотрел и думал про Юльку. «Рак крови, рак крови», - стучало в голове. Между сердцем и желудком ворочался утюг.
Каркающие слова «рак крови» звучали как распарывающий звук ножа, входящего в тело, протыкающего хрящи; «рак крови» не объединялся, не зацеплялся с нашей Юлькой. Юлька – отдельно, рак крови – отдельно.
Болезнь казалась  идиотской ошибкой, неверно написанной справкой или чем-то вроде неправильного выданного билета.
Всё можно изменить, восстановить, привести в порядок. Надо только найти нужного, правильного врача, правильно пройти обследование, правильно подобрать лекарства.

Мы метались в поисках этих правильных путей, но ничего не получалось. Юльке становилось всё хуже, помню свою злость на жену – мне казалось, что не потащи она дочку на это обследование, ничего  бы и не было, что это анализы и диагноз подтолкнули стремительное сползание в болезнь.

Обследование

Юльке становилось хуже.
Мы таскались по врачам – вернее, таскалась Зоя. Она ушла с работы, целыми днями созванивалась, договаривалась, консультировалась.
Я как-то потерялся. Мне казалось, что процесс обследований и консультаций, сбора анализов идёт своим чередом, а Юлька  находится в стороне. Чувство утекающего времени, хождения вокруг да около – надо энергично вмешаться, резко прервать болезнь, а мы топчемся с бумажками, консультациями,  методиками.
Юлька потеряла аппетит, худела, быстро уставала и извиняющимся голосом просилась прилечь. Просыпалась в нехорошем поту, вялая, с кровоточащими дёснами.

По негласному договору мы с Зоей не упоминали о болезни, о больнице, как будто Юлька простыла или загрипповала. Не знаю, что думала Зоя – наверно, то же самое – но мне казалось, что если о болезни не говорить, может, она сама и уйдёт.

Когда я ездил в банк, получать наличные на зарплату, ставил будильник не на шесть, как обычно, чтобы проскочить до пробок, а попозже, на пол-девятого. Но в этот день  проснулся не в пол-девятого, а в восемь. В ванной шумела вода, а из Юлькиной комнаты слышался Зоин плач.
-    Что такое, Зоечка?
Она, зажимая рот рукой («как в кино» - недовольно подумал я), показала мне на Юлькину подушку.
Я сглотнул и присел. «Скальп», - прыгнуло мне в голову книжное индейское словечко. Русые Юлькины пряди лежали на вмятине подушки полукругом, повторяя форму головы, вода в ванной всё шумела – Юлька умывалась.
-    В первый раз так? – спросил я.
-    Да. Раньше тоже было, но меньше. Паша…
Шум воды стих, хлопнула дверь, зашлёпали Юлькины пятки - Зоя, как ни старалась, никак не могла приучить её ходить в тапочках. Жена схватила с подушки волосы, спрятала в карман халата, мы оскалились друг на друга кривыми улыбками.

Через три дня мы положили Юльку в онкогематологическое отделение РДКБ.
Зое перестали звонить старые подружки, я не звонил приятелям.
Круг наших знакомств наполнился другими людьми. Мы перезванивались, разговаривали и встречались с родителями, у которых дети лежали в РДКБ, Институте Гематологии, на Калужской.
Слова «тромбоцитаферез», «непрямой билирубин», «опустошенный костный мозг», «гемотрансфузия» вне этого круга непонятны и неинтересны.
Мы, затаив дыхание, слушали о невероятных успехах доктора N и бросались к нему, но оказывалось, что он занимается только частными случаями пароксизмальной ночной гемоглобинурии.
Кто-то рассказывал о новой методике применения кортикостероидов…
Осаждали приехавшего из Израиля доктора NN, практикующего принципиально иной способ переливания отмытых замороженных эритроцитов…
Смесь коллективной истерики, надежды на чудо и попытки задержать помрачение ума.

А помрачение родительского ума развивалось в прямой зависимости от картины заболевания детей, так же неукротимо и неостановимо.
Хватались за древние народные средства вроде настоя зелёных грецких орехов на керосине, отвары гречихи и овса.
Переписывали заговоры: «На горе Вертограде стоит престол. На престоле Владычица Богородица в руках держит меч, сечет рак и корни его у рабы Божьей Юлии в белом теле, колючий, гноючий, липучий, рассыпучий, огнянный, ломовой, пуховой, глазовой, ветряно-водяной, пахучий, безветренный, зернистый. Мать Божья, ты всем помогающая, утоли болезнь рака и его все…Слава Отцу и Сыну… и ныне, и присно… Аминь. Аминь. Аминь».
В рассказы о новых терапевтических методиках  постоянно вклинивались невероятные случаи исцеления магами и ворожеями.
Когда мы сидели с Зоей у Потомственного и Посвященного в Высшую Магию третьей ступени и – одновременно -  Владельца и Повелителя  Огненного Шара, я вспомнил  про доктора Лю.
-    Зоя, помнишь, я тебе про доктора Лю рассказывал? – невежливо перебил я Посвящённого и Потомственного, - … ну, в бане?… он сказал, что болезни крови у детей вылечить нельзя, можно только перебросить на другого кого-то. Я завтра съезжу к нему, Зой. Он – феноменальный доктор, у него все предки – шаманы, или как там их… Вдруг?… – а, Зой?!
-    Что ты говоришь? Да если даже и так –  как ты можешь?! Как ты можешь…?! Приговорить другого ребенка?! Что ты говоришь?!

Разговор закончился скверно, я не стал спорить, а на другой день, бросив все дела,  поехал к Лю.
Какую херню Зоя несла! Дурная!!!
Если есть хоть маленький шанс – надо пробовать! Какое мне дело до других детей – насрать мне на всех остальных детей, только бы Юлька жила!
Да каждый день на планете умирают тысячи детей! Или даже десятки тысяч!
Ну, умрёт в Африке или в какой-нибудь Гонделупе очередной кривоногий рахитичный ребёнок, да и хер бы с ним! Нарожают ещё шестнадцатерых, а про этого и забудут через неделю!
А вдруг получится?!
Вдруг получится?!
А если Серегины близняшки?!
Почему вдруг Серегины?
А кто знает – какие дети?
… Да почему бы и не Серегины? Чем они заслужили право жить, а моя Юлька нет?!
Чем?!
А вдруг получится?!

Я совсем забыл, что это баня и заскочил в мыльное отделение одетым, как ехал – в пальто и ботинках. Распахнул дверь массажной, Лю ставил иголочки.

Опомнился, вышел.
Раздеваясь, подумал, что впервые после того раза пришёл в баню. Странно – раздеваться догола, чтобы попасть на приём к шаману.
Так и сидел, завернувшись в простыню, дожидаясь, пока Лю освободится. Не хотелось париться и мыться, я был разъединён с этими примитивными голыми людьми, счастливыми в своей примитивности.

Лю подтвердил – да, можно отвести смерть от своего ребёнка, переслав её к другому.
К какому «другому»? Неизвестно.
Может быть, в соседнем доме, а, может, в Индонезии.
Может, вообще, это будет через сто лет.
Никто не знает. Но он, Лю, лично знает несколько человек, в том числе его троюродную сестру, которые таким образом спасли своих детей.
Рассказывая об этих, лично знакомых ему людях, Лю улыбнулся какой-то посторонней улыбкой – губы растянулись безжизненно, как  складка на кожаной перчатке.

«Переслать» болезнь?
Да, именно переслать.

Он, Лю, не может объяснить, как это происходит.
Если бы он был шаманом, как его дед, он бы рассказал мне про небожителя Ехон Шухан Тэнгрэ, потомка Эсэгэ Малаан Тэнгрэ и Манзан Гурмэ Тоодэй, в колесницу которого впряжён красный дракон Хухэрдэй Мэргэн на кожистых крыльях.
Шухан Тэнгрэ спускается ночью, выпивает больную кровь и несёт её другому, но он, Лю, окончил университет, поэтому не может рассказывать мне басни про Тэнгриев и кожистые крылья дракона.
А как это происходит, он не знает.
Да, если я желаю, это можно легко проверить. («Тест-драйв Красного Дракона Хухэрдэй Мэргэна» – подумал я).

Лю посадил меня на край массажного стола, взял в руку мою ладонь, погладил её, сжимая-разжимая  пальцы под необычными углами и сказал:
-    Этот плобовать немного дни будет польза, потому сто надо два лодителя стобы хотел отплавить смелть.
-     Оба? А если, допустим, ребёнок иметь только один родитель? – я заметил, что разговаривая с Лю, автоматически упрощаю свою речь, делая её похожей и как бы более доступной ему.

Лю почему-то рассердился.
-    Один? Не знаю когда один! Твой доськи – один иметь?! Или два? Засем говолис – когда один? Не знаю! Хоцес – давай, не хоцес – иди! Осень слозно плобовать, а ты говолис – когда один иметь!

Лю нажал мне иголкой на палец, точно так, как берут кровь на анализ, выдавил выступившую капельку на тусклое бронзовое блюдце и что-то зашептал.
Кровь разошлась, расслоилась на блюдце, как морозный узор по оконному стеклу, я пристально смотрел, ожидая какого-то знамения, вспышки яркого света, пыханья или гуканья в углу – ну, хоть чего-то, что в кино всегда сопутствует колдовству.
Лю буднично промокнул палец ваткой (опять как медсестра) и сказал:
-    Иди. Деньги потом принесёс.
-     Я сразу могу отдать.
-     Потом, потом! – снова рассердился Лю. - Так надо – потом. За такие весси, как тли цаски – только потом деньги.
-    За какие вещи, Лю? Ты что-то ещё умеешь? Какие три чашки?

В общем, концепцию «Трёх чашек» я толком не понял, для европейского ума это чересчур сложно.
Некая змея (по ходу – дальняя родственница дракона Хухэрдэя на кожистых крыльях) сначала пьёт горечь из золотой чашки, потом едкую желчь (по крайней мере, я так понял), из нефритовой, потом солёное из глиняной.
И именно что важно - попить солёное из глиняной.
Из глины, мол, рождается жизнь.
Но сразу – нельзя. Только из третьей «цаски». Мутная история, короче.

-    Так если ты умеес такой весць делать, Лю, зацем здесь сидис? – перейдя на Лю-язычную версию, я вытянул руки и схематично  изобразил массаж.
-    Не умею! Не умею! – опять рассердился Лю.

Деды и прадеды Лю – те, да, те умели.
А он, Лю, владеет процедурой  «Трёх чашек» только на механическом уровне, ещё может наслать смерть на своего врага и изгнать змею.

Про смерть врага мне показалось слишком затейливо – напускаешь, допустим, на человека месть, чтобы он сгорел заживо и в течение года или двух он может сгореть в доме или в автомобиле или где-то ещё.
Может быть, я не очень хорошо понял.

А про змею  Лю рассказал очень понятно – раньше, мол, холодильников не было, молоко держали в глиняных кувшинах, а для охлаждения запускали туда ужей. Люди пили из кувшинов, частенько забывали про этого ужа и глотали его вместе с молоком.
Естественным образом, через задний проход, змея - не будь дурой - выходить отказывалась, а сидела внутри, выпивая из человека все соки. Вот выманивание ужа через рот и было третьим заклинанием, усвоенным Лю от его деда.
Показывая изгнание змеи, Лю впился в меня глазами, сложил пальцы левой руки в напряжённое кольцо и с усилием стал протискивать сквозь него  правую, собранную в щепоть (примерно как я, открывая антресоли).
Пальцы правой руки с трудом протискиваясь сквозь кольцо левой, извивались и расплетались, напряженные руки покачивались, Лю не сводил с меня глаз, в желудке у меня похолодело и съёжилось, это похолодевшее зашевелилось, я попытался отвести взгляд, но тут Лю улыбнулся и опустил руки.
-    Иди домой, к доське. Иди, - он подтолкнул меня рукой к выходу. – Тепель длугой дети будет болина. Немноско.

Юльке действительно стало лучше. Не просто лучше – намного лучше. Через полчаса после наших посиделок в бане она встала.
Она играла!
Она попросила яблоко!
Она спросила про своего Макая!
«Макай» - это игрушечная собака, которую подарили Юльке в два года. Она бешено мечтала о собаке, но Зоя, непримиримая в вопросах  уборки и чистоты в квартире, отказывалась даже разговаривать об этом.
Сошлись на Макаре. Юлька не выговаривала «р» - поэтому собаку назвали Макаром. С умыслом, чтоб тренировалась.
Макар превратился в Макая, да так им и остался, хотя «р» мы давно уже выговариваем. Юлька спала с ним, жаловалась ему, учила его, кормила и воспитывала.

Но Зою я не убедил. Она доказала мне, что улучшение – это следствие изменения кортикостероидной терапии.
Сандиммун, мол, ввели – он, хоть, вреден для почек, но не подавляет гемопоэз. А почки – что почки? – вылечим потом почки.

Я слушал Зою и не мог понять – сам я верю в бормотание Лю, в три чашки, в кожистых змей в молоке, в кровь на блюдце?
Но точно знал – сделаю всё и поверю во всё. Только б Юлька выздоровела.
Юлька не выздоравливала. К вечеру она легла… холодный пот (в больнице говорят: «ночные поты»),  кровоточивость.
Наутро я снова завёл разговор с Зоей, но она собирала документы для лечения Юльки в знаменитой крымской больнице, где сейчас работает группа немецких врачей, где пересаживают костный мозг, где буквально всех ставят на ноги.
Она так крикнула на меня, что я сам себе показался нелепым идиотом, отвлекающим жену от спасения дочки.