Мне очень хотелось туда зайти. И не потому, что было холодно или я не мог пересилить желание окунуться в состояние радостной неадекватности. Там что-то было. Холодный ветер с Атлантики подталкивал туда, озлобленные гудки автомобилей, хотя и безучастно, но тоже твердили не стой здесь - зайди, и сумеречные тучи галдели, что зашли бы, если бы их беспрерывно не нес куда-то этот непонятный ветер с северной Атлантики.

Мне было приятно видеть ненавязчивые взгляды голых веток деревьев, которые завидовали моему теплому пальто, наличным в кармане и свободе двигаться в разных направлениях. Я злорадствовал. Но у промерзших и обнаженных деревьев тоже намечался праздник. Группы больших и неповоротливых людей с набором лестниц и длинными проводами уже участливо обходили небольшие клочки земли, оставленные асфальтным монстром для проникновения живительной влаги, с целью нацепить рождественские гирлянды на голые ветки, чтобы порадовать детишек, туристов и меня. Местные жители за долгое время так привыкли к банальной рождественской иллюминации, что у них по этому поводу не возникало никаких эмоций. А я радовался, но радовался тоже как-то банально, как будто не радоваться было бы вроде неприлично.

Я не стоял, я шел. Ориентироваться в городе было просто и удобно. Но ради простоты надо было жертвовать уютом. Улицы уходили так далеко вдаль, что возникала мысль, а кончаются ли они вообще. Они были как наземные тоннели, вроде бы и небо видно, а не свернешь, пока тоннель не закончится. В тоннелях все было в людях и много ветра. Чтобы вырваться из тоннеля, надо было нырнуть в ближайший ресторанчик и попроситься выйти с черного хода. Выходя с черного хода, ты попадал в точно такой же тоннель, но с другим названием, меньшим количеством людей и с большим количеством ветра. Наверное, если больше людей, то меньше ветра и наоборот. Становилось тоскливо и хотелось обратно в старый тоннель. Но скоро я привыкал к новому, и старался не делать глупостей и не нырять в ресторанчики для смены тоннелей, чтобы попусту не терять свое время на процесс привыкания. Но все же было очень холодно. Зажглись фонари, и исчезло небо. Я боялся, что сейчас появятся поезда. Но их не было, а стало больше людей.

    В магазинчике старый индус отнесся ко мне презрительно. Я подумал, что презрение было вызвано моим желанием купить пачку сигарет, но потом убедился, что старый индус относился с презрением ко всему человечеству в целом, независимо от их просьб и желаний, и мне стало легче. Кстати, сигареты в городе стоят огромных денег, как и все в целом. Люди говорят, что высокие цены являются индикатором элитарности города и возможностью много заработать. Но все мои знакомые жаловались только на высокие цены, и никто не хвалился баснословными заработками. Я думаю, что все-таки кто-то и зарабатывал много, но об этом вслух не говорил, чтобы не выделяться. Я еще хотел купить бутылку минеральной воды, но передумал. Пить минеральную воду ночью в холодном тоннеле было признаком дурного тона. Мне кто-то сказал об этом и я не смог пересилить себя и отбросить предрассудки. С предрассудками живется легче, если они общепринятые. И очень тяжело, если они твои собственные. Этот предрассудок существовал как правило для всех и поэтому, мне было бы легче без минеральной воды. Да и чувство жажды уже прошло. Сигареты лежали на прилавке, а деньги я еще и не думал доставать. Вместо этого я смотрел на большого кота, сидевшего возле полок со стиральным порошком, и взглядом указывавшим, что сигареты на прилавке и что надо бы за них расплатиться. Я посмотрел на старого индуса и понял, что они с котом заодно и что вообще кот там не просто так. Я отдал деньги и пошел прочь.

    Место было очень хорошим. Там играла музыка, было много людей и алкоголя. Сигареты там тоже были, но купить их могли только очень богатые люди или очень сильно выпившие. Я не принадлежал ни к тем, ни к другим. Там меня знали. Я заходил туда раз в неделю и пребывал в состоянии прострации до третьего бокала пива. Затем я становился частью маленького сообщества, которое радовалось жизни в маленьком пространстве огромного города. Люди были разными, но их всех объединяло желание сжать свою жизнь до размеров разменной монеты, которую можно было бы положить в карман и всякий раз достать, расплачиваясь за очередную порцию бодрящего алкоголя. Проблем со сжатием у меня никогда не возникало. Проблемы были с туалетом. Он находился внизу по лестнице. Проявив сноровку, и добравшись, наконец, до санузла, всякий раз обнаруживалось, что он занят и занят надолго. Ожидание было томительным и неприятным.

    Пиво было холодным и свежим. Его было много и оно никогда не заканчивалось. Если металлическая емкость была опустошена, на смену пустой маленькие люди из Мексики выкатывали полную. Процесс подключения бочки к пластмассовым трубкам был трудоемким и маленькие люди из Мексики к нему не подпускались. Он осуществлялся профессиональным барменом под любопытными взглядами всех присутствующих. Притихшая было публика, снова начинала галдеть, когда после первоначального отрыгивания пены, бочка выпускала из себя холодное и свежее пиво.

    Девушки пили со всеми и за всех. Они радовались. Радовались новой бочке, маленьким аборигенам, радовались своему присутствию в баре и в целом своему присутствию на земле. Их радость была неподдельной и заразительной. Я тоже радовался, но я радовался только за себя, а они радовались за всех. Я знал, что не смогу радоваться за всех и что они меня очень быстро раскусят, но я мог порадоваться за них, и этого было достаточно. Их имена я не запомнил. Я запомнил их лица и антураж создаваемый беспрерывным движением тел. Темы были разными. Редкая пустота в разговоре заливалась алкоголем и закусывалась острыми крылышками, приготовленными в стиле “Buffalo Wings”. Им очень нравились изысканные комплименты касательно их внешности. Мне их провинциально-утонченный английский и полная апатия к моему происхождению. Хотелось курить. Какой-то градоначальник издал указ о запрете курения в барных помещениях с целью оздоровления нации и привлечения клиентуры с детьми. На улице можно было не оздоравливаться и избегать детей. Курили все. Я курил старо-индуские сигареты, они свои. Проходящие мимо бомжи стреляли сигареты постоянно и очень сильно благодарили. 

    Завязка свершилась – до апогея было далеко. Начиналась стадия музыки, игры в бильярд и поиска новых собеседников. Один англичанин сказал, что у всех англичан плохие зубы, потому что в воде на Туманном Альбионе мало кальция, а у коров – коровье бешенство. Ирландцы клялись в вечной дружбе англичанам и со слезами на глазах вспоминали «Кровавое воскресенье». Американизированные китайцы пытались ввязаться в разговор с друг другом. Получалось интересно. Маленький бородач в кожаной куртке байкера сказал, что до конца жизни будет ездить на “Harley-Davidson”, потому что по-другому нельзя. Сильно шумели назойливые молодые специалисты. У них были стильные галстуки и самоуверенные костюмы. Часто обводя взглядом публику, они пытались что-то во всеуслышание заявить, но в последний момент передумывали. Они пили много, но как-то в меру. Латиноамериканцы с хорошим английским мечтали о собственном бизнесе в Калифорнии или в штате Иллинойс. Индийцы о дипломе врача и жене из Швеции. Были еще угрюмо-стремные и просто печальные люди. Чернокожие афроамериканцы пользовались большим успехом у блондинистых женщин, которые буквально висели у них на шеях. Так, наверное, было надо. Моя шея была пуста. Я заказал для троих девушек “next round”, за все последующие раунды я не платил. В знак благодарности платил кто-то другой. Кто, я не помню. Мне чудилась душевная пустота и желание облагородить мир. У меня краснели глаза от тривиальности и желания сказать пошлость.

    На улице становилось морозно. Приехавший было друг, исчез, не заказав ничего. Стало весело и одиноко. Я выпил последний бокал пива и надел пальто. Дома ждала спящая девушка и жидкокристаллический телевизор. Стулья были подняты на дыбы и зажгли яркий свет. И они исчезли, и я их больше никогда не видел. Идя домой по бесконечной улице, я до конца убедился, что ветер и люди взаимосвязаны. Хотелось спать, минеральной воды и утра.

Тагильщик В.В.