- Леха! Эй, ухнем! Блядь, сама пойдет!!! – заорал пьяный Шаляпин, когда Горький пытался усадить его в сани. Федор совал привычно улыбавшемуся извозчику в морду соболью шапку – Хамье!
Швейцар с тремя официантами с огромным трудом водрузили великого баса на покрытое парчой сидение и лихач наконец тронулся.
- Леха! Я ебал в рот Александру Федоровну! – послышалось из, увлекаемых парой вороных, саней в заснеженный нижегородский февраль 1901 г.

- Сволочь – процедил Горький и прошел обратно в кабинет ресторана, в котором тихонько свесив голову сидел совершенно пьяный Станиславский. Рядом расположился нахмуренный только что получивший в глаз от Шаляпина Гиляровский.
- Смотри – Владимир Алексеевич указал на Константина Сергеевича, который сотрясался от сильнейшей икоты, при этом его пенсне смешно подпрыгивало на носу.
- Вот свинья! Нажрался-то как! Я сегодня – злой… черт знает почему!.. – Горький закусил рюмку зубровки янтаристым балыком.
- Ты всегда злой, когда выпьешь… Злой и тупой… - Гиляровский налег на подрумяненного поросенка с гречневой кашей.

- Ты понимаешь, Володька, когда я пьян мне все не нравится. Н-да… Он – икает? – Горький брезгливо пихнул Станиславского в бок ногой – А нихуя! Человек он, сука, должен верить. Иначе управы на него нет! Только вера и церковь смиряет его страсти, не позволяет превратиться в скотину. Человек ведь он безответственен, ибо неразумен – за него должны отвечать церковь, школа, государство, родители, жена. И поэтому - он раб!

- Человек – вот ложь! Что такое человек? Это не ты, не я, не они… нет! – это ты, я они, Джек Потрошитель, Салтычиха, Плеве, Дурново… в одном! Понимаешь? Это – ничтожно! В этом все пороки, беды и несчастия! Чело-век! Это – отвратительно! Это звучит… подло! Че-ло-век! Надо презирать человека! Не уважать… не возвышать его уважением… презирать надо!

- Не верю – не поднимая головы пробормотал Станиславский и, подняв воротник грубоватого покроя пиджака, залез на диван с ногами – ты, сука, у Победоносцева зарплату получаешь.
- Только не пизди, Леха, - взмолился Гиляровский и, прожевав расстегай из налимьих печенок, добавил - у меня башка болит от этой «Дубинушки». Только пиздеть и умеешь! Не нравится - иди в эсеры, они вон дело делают, а не пиздят.

- Ты прав, Гиляй, человек должен работать. – Алексей Максимович горячась размазывал серебряным прибором парную белужью икру по штанам Станиславского - Только работа, все равно какая, смиряет его гнилой дух! Он должен работать, бессмысленно, тупо работать, чтобы добиться одного – сытости. Потому что на большее он не способен! Только жрать и срать! Вот его потолок! Человек – ниже сытости и только о сытости он и должен думать!

В это мгновение Константина Сергеевича обильно вырвало под стол, после чего он не открывая глаз тоненьким голоском запел:
- Эх, дубиинушка…
- Ну вот! Что я говорил?.. Животное – перебил его Алексей Максимович и с трудом поднялся – поеду домой поработаю, идея пьески одной пришла, и ты, Володька, сваливай, пусть Станиславский за всех рассчитывается…

- Эх… испортил песню… дуррак! – вздохнул Константин Сергеевич, бессмысленно улыбнулся и захрапел.