Для меня всегда оставалось загадкой: почему все стремятся тиснуть свою книжку? В твердом переплете, в мягком, разбитой на главы в выпусках журнала «Приусадебное хозяйство», в рулонах на двойной ароматизированной бумаге – лишь бы напечататься. От этого ожесточенного рвения в книжных магазинах хуй пройдешь, не свалив на кафель шкаф с очередными «новинками». Ладно – лет двадцать назад, когда печатное слово имело конкуренцию лишь со стороны слова, твердой рукой выведенного на бетонном заборе. Но сейчас, в эру тотального интернета, когда сотни сайтов без цензуры или с минимальными критериями отбора предложат твой эпохальный высер тысячам, а то и миллионам потенциальных фанатов – нахуя весь этот гемор? Так нет же, околачивают пороги издательств и типографий, не спят ночами, ругаются с корректорами, редакторами, чтобы через полгода взять в ослабевшие от употребления валерьяны лапки пахнущий краской параллелепипед, пролистнуть вспотевшими пальцами страницы и выдохнуть предательски дрогнувшим голосом : «Напечатали…». Ладно бы – ожидание коммерческого успеха, так нет, иные до трусов раздеваются, бизнес свой закладывают, а в итоге? Был Сфинкс, стал Багиров…

Я, впрочем, и сам не могу достаточно внятно сказать, кой черт дернул меня четыре года назад поступить в Литературный институт, что имени Горького, на Тверском бульваре. До того времени свои маловразумительные пописушки я предоставлял лишь на суд своих приятелей и приятельниц, таких же молодых и незрелых о ту пору, как и я. Однако они ухитрились убедить меня, что во мне дрыхнет гениальный хуятор современности и что в Ростове мне не место, а место мне в упомянутом учебном заведении. Что ж, из всей горы моих графоманских трудов были выбраны несколько более-менее внятных рассказов, которые посредством струйного принтера «Эпсон» обрели печатную, на листах формата А4, форму, и я принял участие в творческом конкурсе Литинститута. В июне мне пришло письмо, мол, уважаемый хуятор, готовьтесь к вступительным экзаменам, конкурс вам удалось не проебать. Я пролистал учебники по общеобразовательным предметам, заснул с пособием для поступающих в ВУЗы, проснувшись, собрал необходимые документы, мыльно-рыльные, комплект маек и трусов и укатил в Москву оседлывать Парнаса.
Экзамены длились в общей сложности три недели, и в начале четвертой я с удовольствием узнал, что вступительные испытания я прошел и поменял статус абитуриента на почетное звание студента первого курса. Надо сказать, что студентом я становился уже в четвертый раз, за плечами у меня уже было три раза по одному курсу различных институтов, все как-то то времени не хватало, то желания, то просто остопиздевала учеба и хотелось романтики военной службы. Ну, это все в прошлом. Теперь меня в институт даже сочной пиздой не заманишь, не то что пряником.

А в Литинституте между тем начались суровые учебные будни. Славно отоспавшись за обшарпанными колоннами на старославянском или истории, наша группа – десять человек – приходила на семинар литературного мастерства под грозные очи подтянутого жилистого старика с благородной фамилией. Старик оказался еще тот – оттянул с десяток лет за антисоветскую деятельность и призывы к насильственному свержению власти. Суровое прошлое не могло не отразится на настоящем – дед повернулся на идеях конституционной монархии и верховенстве православных ценностей в сознании русского человека. Кое-когда попахивало и национализмом, но, если честно, выражения, им употребляемые,  позволяют себе многие, и я в том числе, например: чурки, жид пархатый и т.п.  Все говорилось не со зла и применительно к конкретному человеку/случаю, а посему как преступление против человечества не рассматривается.

Так вот, препод наш воинственно отнесся к тем работам, что я таскал на упомянутые семинары, и во многом из-за того, что однажды в неком смутном по содержанию опусе я позволил своему литературному, блядь, герою высказаться столбеком в духе
Хоть инок будь ты, хоть митрополит –
А хуй на бабу все-таки стоит…
Или что-то вроде этого, точно не помню.
Сверкая яростным взглядом, препод язвительно мешал с гавном все мои гениальные высеры, одногруппники вяло пытались встать на мою защиту, но старикан давил цитатами великих и собственным безразмерным жизненным опытом. Наконец, он предложил мне принести в редакцию своего журнала любой из моих рассказов на суд художественного редактора.

Нарядный и воодушевленный, я принес самый захваленный моими знакомыми креос и вручил его в руки тетеньке средних лет в очках.
- Мне завтра зайти за результатом? – робко осведомился я, впечатленный царящей в редакции деловитой суетой.
- Да нет, полчасика подождите, - ответила тетенька.
Через полчаса мне вернули мою «рукопись».
Подобные же чувства я испытал года через два, когда впервые разъебал свою машину. На некогда аккуратные строчки страшно было смотреть. Все было разрисовано красным фломастером, обведены были слова, словосочетания, предложения и целые абзацы. На полях густо лепились пометки «стил.ош.», «грамм.ош.», «синт.ош.», «орф.ош.». Размашистой рукой нарисованные стрелочки сделали из моего шедеврального произведения черновик карты будущего сражения.
- В целом недурно, - вздохнула тетя-редактор. – Попробуйте себя в более крупных литературных формах. Роман напишите, повесть…
В ее устах это звучало как «… и еще лет пять здесь не показывайтесь со всякой хуйней».

Нельзя сказать, что неудача в редакции была разгромной для моего писательского самолюбия. Подвернулась хорошая работа, реальные деньги стали будоражить самолюбие больше, чем эфемерная перспектива разместить золотые буквы своего имени на миллионах книжных полок по всему миру. Но напечатать свое веское мудрое слово на бумажном носителе отныне перестало быть моим желанием, а потом я окончательно приобщился к интернету, получил от Удава несколько заслуженных «мне не понравилось», испытал приступы самодовольства от прочтения хвалебных комментариев на размещенных-таки высерах – и успокоился. В конце концов, есть еще много недостигнутых пока целей, будоражащих мое воображение. Например, однажды утром не гонять тюленя в домашних тапках, а собраться с мыслями, настроить себя на позитивную волну и изречь-таки бессмертное: «первый, нах»…

Послесловие.
И тут я беру Машу за подбородок, тычу ей в лицо своим хуем, она начинает его страстно облизывать, роняя на пол тягучую слюну, а потом я опрокидываю сучку на спину и долго, с наслаждением ебу, кончая в последний момент на горячий плоский Машин живот.
Тема ебли раскрыта.
Всем виват!