Виталик сначала рос наравне со всеми, и, благодаря своему развитому не по годам уму, заслужил репутацию лидера, за что и был назначен на таинственную должность старосты класса, чьей основной функцией, как выяснилось, было посильное содействие учителям в укреплении дисциплины в классе. Это не мешало Виталику участвовать в массовых хулиганских свалках в школьных коридорах, и при случае задирать сверстников. Виталик  боялся только старших по возрасту, и, как следствие, более физически сильных задир.
    Все произошло как-то само собой. Одноклассники подрастали за каникулярное лето, на деревенской снеди набирали силу, и Виталик стал с удивлением обнаруживать, что с каждым годом его место в шеренге на уроке физкультуры смещается все ближе к «хвосту», где маялись самые хилые и низкорослые.
    А еще был такой толстенький мальчишка, Женя, совершенно безобидный тип, которого Виталька беззлобно, как ему казалось, мутузил иногда от скуки, отвешивая тумаков, или испытывая на бедном однокласснике только что изобретенные и отрепетированные дома перед зеркалом приемы борьбы. Такой одушевленный манекен для битья.
    Начался очередной – седьмой по счету – учебный год, и отъевшиеся и подросшие за время отдыха школьники заново знакомились друг с другом, замечая произошедшие изменения. У девочек появились припухлости - намеки на грудь - , чего те совершенно не стеснялись, и какая-то новая уверенная агрессия, объяснимая не в последнюю очередь тем, что по своему развитию девочки значительно обогнали мальчишек, превосходя их и ростом, и общей дебелостью организмов в их переходном состоянии.
    На одной из перемен, по пути в столовую, Виталику вздумалось по-старинке отвесить хорошего пенделя Женьке, который к этому времени стал почти на голову его выше. В ожидании потешной Женькиной реакции – нелепой растерянной улыбочки и обычного «ты чего?» -, а также, возможно, шутливой погони за неуклюжей жертвой, Виталик без лишних прелюдий дал пинка шедшему впереди однокласснику.
Одноклассник развернулся, и, к ужасу Виталика, не исполнил своих обычных ужимок неповоротливого рохли, а напротив, шагнул навстречу Виталику, и неожиданно железной хваткой взял его, опешившего,  за отвороты пиджака. Взгляд Женьки не предвещал ничего хорошего. Шутки закончились.
    Мир перевернулся. В смятении ожидая удара, Виталик застыл, как вкопанный, не в силах сделать даже слабой попытки вырваться, невольно зажмурился, вжав голову в плечи.
    Удара не последовало. Без единого слова Женька легко поднял Виталика, и усадил на подоконник. И пошел своей дорогой, не обернувшись.
    Виталик сидел на подоконнике, и плакал, размазывая по лицу предательские слезы, позабыв о вереницах любопытных первоклашек, глазевших на распустившего нюни старшего.
    Это было полное фиаско. Виталик понял, что оказался за бортом.

    Он замкнулся, забросил учебу, дававшуюся ему до этого легко, и получал некоторое время хорошие оценки по инерции, ни к чему особенно не готовясь. Общение с одноклассниками перестало его интересовать. В каждом он видел потенциального обидчика, и каждый, ему казалось, покушался на его чувство собственного достоинства. Это не могло не вызвать ответной реакции, и вскоре сверстники безо всяких угрызений совести отпускали в адрес Виталика шуточки, обзывая его тюфяком и слабачком, не скрывая своего злорадства, насмехались над ним, не опасаясь, что дадут сдачи.
Когда Виталик первым поднимал на уроке руку, чтобы ответить, его тут же дразнили выскочкой. От этого делалось грустно, и желание принимать активное участие в окружающей жизни совершенно пропало. Виталик демонстративно отказался от возможности стать членом школьного совета пионерской дружины, что вызвало негодование у учителей, и глумливое удовольствие  – у сверстников. Виталик перестал проявлять себя в общественной работе. Школьная самодеятельность, соревнования и олимпиады отныне проходили без него. Должность старосты класса передали девочке-отличнице, и Виталик лишился последних привилегий, и ответственного места.
      Избавившись от груза ответственности, он избавился также и от тех крох авторитета, что были некогда предоставлены ему старшими, и позволяли его голосу иметь хоть какой-то вес в своеобразном детском коллективе.

    Так Виталик за неполный учебный год превратился в изгоя.

    Размышляя о причиненных ему унижениях, о никчемности своего незавидного положения, Виталик пытался понять, почему от него отвернулись другие дети.
Мастурбируя под одеялом на «Тропик Рака» Глена Миллера с жухлыми страничками, в котором девушка по имени Таня играла на пианино, и бесстыдно трахалась с иностранцами, Виталик не мог отделаться от мысли о том, что, подобно главному герою романа, он такой же чужой в среде, где обитает, чувствуя себя недооцененным, превосходящим прочих по богатству и сложной организации внутреннего мира, а потому отвергаемым миром внешним, полным недоразвитых мерзавцев, скудоумных детей невежественных плотников и слесарей, развлекающихся удушением проволочными петлями бродячих кошек на виду у безучастных окон серых пятиэтажек. У Виталика не было дома животных. Даже крысы. Хотя Мишка предлагал котят. Мать оказалась против. Виталику пришлось отказаться.
    Размышления только усугубляли разочарование окружающим. Переживание разочарования жизнью, как это ни было странно, усиливало наслаждение Виталика от мастурбации, и он исступленно дергал член, позабыв о том, что в любой момент кто-то из домашних может войти в комнату, и застать его за, как ему было известно, постыдным занятием. Толчок оргастической разрядки заставлял его судорожно дрожать, за мгновения пропуская через себя калейдоскоп эмоций – от неистового восторга до спокойной угасающей грусти. Подставив намыленные руки под теплую воду в ванной, Виталик со стыдом отводил взгляд от собственного отражения в зеркале. Даже самому себе ему было стыдно смотреть в глаза. А иногда, когда никого не было дома, Виталик, пытаясь побороть свое смущение, раздевался донага, и забирался на стол, стоявший возле окна, и дергал рукой, разглядывая прохожих внизу, испытывая смесь ощущений свободы и смущения оттого, что кто-нибудь из них может заметить его, совершенно голого, застывшего подобно мраморному эфебу в окне, с напряженным членом в руках. И наслаждение, и последующая неизбежная грусть со стыдом были в этих случаях сильнее.
      Тем противнее было глядеть в зеркало в ванной, тем противнее становился Виталик самому себе потом.
    Возможно, все было бы совсем плохо, если бы не книги.
    Книг было много: мама Виталика работала в местной библиотеке, и это давало возможность без ограничений брать любую книгу из тысяч, расставленных по стеллажам, брать по нескольку штук, брать на любой срок, и не записывать в карточки. И, что самое главное – по вечерам, даже по ночам, находиться в пустом и гулком здании, расхаживая с одного этажа на другой, между книжных полок, самые верхние из которых были недосягаемы без лестницы-стремянки,  проводить пальцами по коленкоровым корешкам, чувствуя кожей безграничную сумму внутренних миров авторов и их героев, скрытую за оболочками с тиснением. Это было сравнимое только с мастурбацией удовольствие – находиться на расстоянии вытянутой руки с совершенным вместилищем знаний, каждое из которых тебе откроется покорно, стоит только лишь пожелать, стоит только раскрыть книгу.
    Виталик читал. Читал запойно, все подряд – от документальных пропагандистских  сборников в суперобложках, раскрывающих козни ЦРУ в Никарагуа и Ливане, и провозглашающих безусловное превосходство ядерного потенциала родины в сравнении с США, обличающих то зловещие планы умалишенных творцов СОИ, то порочную и деструктивную массовую культуру стран Запада, до неприметных книжиц с неразрезанными местами страницами, неизвестных авторов, с простыми и странными историями из жизни аптекарей или сельских милиционеров внутри.
    Одна книга заинтересовала Виталика более других.
    Это был толстый роман, разбитый на главы, каждая из которых была самостоятельной историей  – захватывающее повествование о трудной и блистательной судьбе советского исследователя, бесстрашного капитана Чигорина.
    Улыбчивый бородатый человек, одетый в неизменную кожаную куртку на гагачьем меху, попадал в водоворот головокружительных приключений, от полярных широт, до экваториальных джунглей. По долгу своей нелегкой работы ему приходилось подниматься на горные пики где-нибудь в Гималаях, а потом опускаться на дно океанских впадин. И под облаками, и среди причудливых созданий, обитающих в морских глубинах, Чигорин искал. Искал, и находил неизведанное, добывал своими руками великое и бесценное знание,  собственным участием закрывая белые пятна в географии, этнографии, истории планеты. И в поисках сокровенного  Чигорин ни на мгновение не забывал о том, что в мире есть зло, что оно встает на пути к знанию, что множество людей и прочих живых существ становятся жертвами вечного и алчущего зла. Чигорин не сдавался, искореняя зло, как только мог, при помощи своего ясного ума и сильных рук.
      В поисках неизвестных племен у истоков Амазонки Чигорин боролся с торговцами живым товаром и губителями реликтовых лесов, в алтайских горах Чигорин вступал в неравную схватку с затаившимися на десятки лет бандитами – остатками армии белого генерала Фон Штернберга, в песках Сахары Чигорин, вместе с бедуинскими повстанцами, отбивал с оружием в руках затерянный храм средневековых сектантов-убийц.
    Самым, пожалуй, главным было то, что всякий раз, каким бы безвыходным ни казалось положение, Чигорин находил выход из тупика, и убедительно одерживал победу над сумраком, отчего величие разума – высшей меры добра и справедливости - торжествовало, помноженное на неутомимый дух путешественника и первооткрывателя.
«Почему я – не Чигорин?» - думал Виталик, разглядывая безупречные, выполненные тушью иллюстрации в книге, на которых художник запечатлел особенно волнующие моменты из романа. Почему Чигорину, а не ему, Виталику, выпало первым встретить в саванне прекрасную эбонитовую принцессу таинственных догонов – атлетически сложенную девушку, так естественно и свободно обнажившую свои полные груди, не стыдясь белокожего незнакомца? На этой картинке, на округлых формах негритянской красавицы, взгляд останавливался надолго, и рука непроизвольно начинала гладить твердеющий член.
    Как Чигорин стал Чигориным, тем самым, героем-одиночкой с холодным взглядом, одинаково легко обращающимся с «маузером» и счетно-решающей машиной? Книга не давала ответа на этот вопрос. Книга не подсказала Виталику, как самому стать героем, как вырваться из плена унижения, из трясины собственной ничтожности. О том, каким Чигорин был, когда ему было столько же, сколько и Виталику,  Виталик ничего не знал.

      В тот день соседский мальчишка, Мишка – коренастый веснушчатый крепыш, предложил Виталику поиграть в индейцев. Все, что от требовалось от Виталика – взять с собой длинную палку, в качестве копья, и моток алюминиевой проволоки, для, как объяснил Мишка, строительства шалаша, и для ловушки на мерзких «конбойцев». Виталик, прикинув, что никакой ловушки у Мишки не выйдет, согласился, и вскоре они вдвоем направились на окраину городка, где сосны и березы вперемежку составляли ландшафт, ничуть не похожий на тот, что был во вдохновляющих фильмах с Гойко Митичем, но удобный для игры, потому что можно было прятаться, устраивать засады, или, при случае, громко улюлюкать, не опасаясь быть обруганным потревоженными взрослыми.
    Мишка был типичный кухаркин сын. Сплевывая сквозь зубы, он деловито, вразвалочку, шагал по устланной жухлыми сосновыми иголками тропинке, опираясь на черенок от лопаты, и всем своим видом являл безмятежную и безнадежную недалекость.
    Углубившись в лес, они сделали привал. Мишка присел на поваленное дерево, и принялся осматривать окружающее пространство в поисках места для устройства шалаша. Наконец, одобрительно цокнув языком, Мишка ухватился за толстую ветку, и стал, подскакивая, раскачиваться на ней, чтобы сломать, и использовать для строительства.
Виталик медлил присоединиться к нему.
- Виталька! А Виталька! – Мишка пыхтел, не справляясь с дыханием.
- Чего?
- Ты котенка у меня не взял, помнишь?
- Помню.
- Я их с отцом всех в унитазе утопил, рраз, и смыл. Одного не сразу унесло, и там такие маленькие пузырьки, как будто пернул в ванне, еще шли. Классно, да? Когда кошка еще родит, я буду топить их сам, а тебе котенка не дам, самому интересно, ха-ха! 
    Ветка, жалобно хрустнув, сломалась, и счастливый Мишка плюхнулся на землю, потирая отшибленный зад.
    Вот оно, значит, как. Я отказался от котенка, а он его утопил, безжалостно смыл в унитаз, умертвил маленькое существо, не способное постоять за себя. В глазах потемнело.
Сколько их, беззащитных созданий, уничтожаемых человеком? Сколько их, таких как этот Мишка и его отец, унижающих и убивающих слабых?
    Виталик снял с плеча проволочный круг, и отмотал кусок длиной с руку. Мишка, отряхивая шорты, напевал что-то из «Приключений Электроника».
    Осторожно, ступая с пятки на носок, Виталик приблизился к Мишке, и, едва тот выпрямился, заметив движение, набросил ему на шею проволоку.
    Мишка перестал дергаться почти сразу.
    Виталик отпустил проволоку, и Мишка, у которого между зубов торчал  кончик синюшного языка, повалился, как брошенный грузчиком куль с овощами.
    Виталик взял свою палку, и зашагал домой. По дороге ему казалось, что между деревьев он видит высокого человека в короткой летной куртке, и человек одобрительно кивает ему.

    Он попросил родителей привезти ему тетради в линейку  и простые карандаши.
Открыв первую тетрадь, вдохнул запах свежей нетронутой бумаги, послюнявил карандашный грифель. Он уже придумал название.
                                  «Детство Чигорина».