Я иду по улице моего детства. Нет у нее официального названия. Это внутренняя улица во дворах. Скверик. Мы называли его «Бродвей», как и тысячи других пацанов в то время. На нем стоят лавочки, а за лавочками заборчик и маленький стадион, где все окрестные мальчишки ходили в футбольную секцию к Виктору Ивановичу. Он все время ходил в потертом синем тренировочном костюме,  со свистком на груди и громко кричал нам: «Фланги держите, жучки, фланги!» А мы их не держали и все хотели бежать в атаку сломя голову и забить гол.

А вот моя школа. Я помню, что пришел первый раз в первый класс с огромным букетом гладиолусов, и он был такой тяжелый, что под конец торжественной линейки я его положил на землю и злобно пнул ногой. И, кажется, заплакал.

А потом меня взял за руку огромный десятиклассник, наверняка хулиган и двоечник. И от него очень пахло сигаретами, как и от моего отца, и он повел меня в класс. А я смотрел на него, задрав голову, и считал кем-то вроде старшего брата и все спрашивал, как его зовут. А он, видимо, в первый раз в жизни ощутив ответственность за кого-то маленького и глупого, чувствовал себя наверняка странно и неудобно и все повторял мне: «Все у тебя, пацан, будет хорошо». И я это запомнил на всю жизнь, а он, наверняка, нет. Как и я сам не помню своего первоклашку в мой выпускной год.

А вот старая будка, в которой теперь продают сигареты и телефонные карты. А во времена моего детства здесь продавали холодный, пузырчатый квас. Маленькая кружка 3 копейки, а большая 5. И мы брали маленькие, т.к. большая в нас не лезла. А потом стало модным брать по большой, чтобы доказать всем, что мы уже взрослые и можем выпить пол-литра за раз. И потом мы ходили с трудом, булькали животами и громко рыгали, кто громче. И ржали как кони над наиболее виртуозными отрыжками. А кружки, кстати, мыли прямо в будке на таком водяном круге, и это было абсолютно антисанитарно, и никто от этого ничем не болел.

А вот через этот высокий бордюр мы прыгали на своих покоцанных великах и часто падали, и разбивали колени. А Андрюха один раз разбил башку и его возили зашивать в больницу. И мы после этого прыгать перестали, а у Андрюхи так на всю жизнь и остался шрам на лбу. И когда я на него смотрю, то невольно вспоминаю наше детство и наш Бродвей, и мне сразу хочется с Андрюхой выпить по этому поводу, что мы и делаем каждый раз при встрече. Раз в год.

А вот здесь, вместо уже облупившегося здания АТС, была стройка, где мы играли в «сику» по рублю и где я целовался с Юлькой. И никакого секса у нас в том седьмом классе не было вообще, а вот целовались мы часами, и потом долго болели губы, и я хотел на ней жениться. А девственности ее лишил мой друг, по пьяни, на даче в десятом классе, а потом его друг женился на его невесте. Но это совсем про другое. Просто Юлька, когда я ее встретил через пять лет после выпуска, сильно пила и все у нее было хреново. И где она сейчас, и что с ней – не знаю.

А вот наша лавка. Мы на ней сидели каждый вечер, уже старшеклассники, курили, ругались матом, обнимались с девками и мерились понтами. И громко харкали на асфальт, потому что это было круто и по-хулигански. И здесь мне в первый раз дали по репе не по-детски, уже не помню за что. И вот я шел домой, а из носа текла кровь, и я понимал, что мать точно завтра на улицу не пустит.

А как-то раз к нам приехали драться солнцевские. И были они тогда никакие не бандиты, а обычные пацаны, у которых чесались кулаки. И дрались тогда только кулаками, а всякие палки и ножи – это было западло и не по-пацански. И было их раза в четыре больше, чем наших. И наши все быстро сделали ноги через детский сад, а не убежал только Чай, потому что девки не смогли перелезть через забор, и он остался их защищать. И он дрался один с толпой солнцевских, которые его здорово отделали, но он все равно не сдавался. И тогда они перестали драться и предложили ему закурить, и не тронули наших девок. Они сказали ему, что он настоящий мужик и может свободно ходить по Солнцево, т.к. его теперь никто не тронет. А утром всем было стыдно, а Чай стал кумиром у наших девок. Сейчас он работает маркером в биллиардной.

А вот наша пивная «Ракушка». Он уже давно закрыта. Я попал сюда в первый раз уже взрослым, когда приехал в отпуск из училища. Мы пошли сюда с друзьями, а у дверей была огромная очередь. Но Славка сунул халдею рубль и тот нас провел внутрь. До сих пор помню пивной набор за пять рублей: полтора литра пива, костлявая селедка на блюдечке, посыпанная зеленым лучком, тарелка с мелкими, как семечки, креветками и три куска черного хлеба. И мы долго там сидели и все повторяли заказ, и напились как черти, и мне было очень весело и здорово бухать там с моими друзьями после  первого года в сапогах. И не было в моей жизни потом вкуснее пива, чем та разбавленная жижа в пивной «Ракушка» в 1987 году.

А еще на этой улице мне ударило в солнечное сплетение качелями, и я думал что не смогу дышать и умру. И вот в этой аптеке мы покупали аскорбинку за две копейки и нажирались ее до изжоги и нам было плохо. И после этого мы покупали только «Гематоген». А в этом магазине мы покупали пельмени, потом  в ларьке на углу стояли в очереди за Явой-явской и прогуливали уроки на квартире у Андрея, где целыми днями играли в преферанс под пельмени и сигареты.

И много чего еще было на этой улице всякого-разного, чего я уже, наверное, и забыл совсем. Но осталось самое главное: почему-то иногда начинает чаще стучать сердце и немного резать глаза, когда я иду по этой маленькой, внутренней улице с настоящим советским именем «Бродвей».